— Они не взаперти. Речь идет об их безопасности. Там им спокойнее. Все это ради них самих, ты же понимаешь. Тут водятся лисы.
— Ли-и-исы?! — яростно шипит Мари-Лу. — Ты считаешь, что курам нужно жить в тюрьме только потому, что ты боишься лис?
— Ну ладно, — говорю я. — Пусть они разгуливают где хотят. Я умываю руки. Но ты берешь ответственность за них на себя. Вечером тебе придется загнать их обратно на птичий двор.
— Ну и загоню! — кричит Мари-Лу.
Она разворачивает коляску и едет во двор, где беззаботно прогуливаются Сив и Рут. Коляска несется прямо на них, и они с испуганным кудахтаньем разлетаются в разные стороны.
* * *
Мы держим дистанцию. Погода улучшается, после обеда выглядывает солнце, и я спускаюсь к берегу и ложусь на мостках. Пахнет дегтем и холодной чистой водой с глубины. Под звук тяжелых волн, мерно накатывающих на каменные сваи, я засыпаю. Открыв глаза, я чувствую, что перегрелся. Решаю, что нужно искупаться, бросаю в воду кусок пенопласта и прыгаю следом. Долгое время я пытаюсь плыть, лежа на пенопласте. Это трудно, но если грести руками, то так легче удержать равновесие.
Взглянув вверх на мостки, я вижу Мари-Лу. Интересно, долго ли она тут сидит? Она смотрит на меня, и я замечаю, что она успокоилась. Ее взгляд снова стал мягким, почти полным раскаянья.
— Адам…
— Да?
— Подойди сюда.
Я медленно иду к мосткам. Нащупываю ногой ямы на дне, перешагиваю через крупные камни.
— В чем дело?
— Прости меня, Адам. Прости, что вела себя так глупо.
— Ничего страшного.
— Я не могу с собой справиться. Иногда я прихожу в ярость из-за пустяков.
— Я понимаю. Не переживай, Мари-Лу. Тебе можно злиться.
— Адам, ты просто прелесть!
Я склоняюсь над коляской, мое лицо оказывается напротив лица Мари-Лу. Не знаю, почему я это делаю. Все происходит само собой. На мгновение я уверен, что должен поцеловать ее, и я вижу по ее глазам, что она это знает. Мои губы так близко к ее губам, что я чувствую ее дыхание, прохладный поток воздуха касается моих губ. Но вместо поцелуя я глажу ее по щеке.
— Ты тоже прелесть.
* * *
«Температура +17 °C. Весь день дует свежий ветер. Шел дождь (семь миллиметров). Два яйца. Куры свободны!» — записала Мари-Лу в моем дневнике. Я листаю его и пью свой утренний чай. Я замерз и никак не могу проснуться. Пару раз чихаю, ищу в папином шкафу что-нибудь теплое. Интересно, я простудился или это дает о себе знать моя старая аллергия на пыль? Выхожу во двор и щупаю свою голубую футболку, пролежавшую на скамейке всю ночь. Когда солнце сюда доберется, она быстро высохнет.
Мари-Лу еще спит. Мне так кажется. У меня нет желания искупаться, хотя погода хорошая. Солнце освещает половину мостков. Озеро слегка волнуется, вода поблескивает. Настоящих волн, движущихся в определенном направлении, нет. Это лишь играющие волны-детишки, но вскоре проснется ветер, и настоящие волны снова начнут свое наступление на берег.
Из комнаты Мари-Лу доносятся какие-то звуки.
Я подхожу к плите, снова ставлю на конфорку кастрюлю с водой и жду, когда она появится в дверях, и я проведу рукой по ее взъерошенным волосам. Так обычно начинается наше утро. У нас нет расписания, правил или сроков, мы живем в естественном ритме. Но утро начинаем именно так.
Я вижу ее заспанное лицо, поднимаюсь, чтобы вынести на улицу и усадить в «тачку Адама», так ее окрестила Мари-Лу. Беру ее на руки как ребенка, одной рукой под колени, другой за спину. Не так, как вначале, как статую.
Мне кажется, помогать Мари-Лу во всех ситуациях, где ей необходима поддержка, совершенно естественно. Я понял, что регулярно ходить в туалет — очень важно для нее. Это ее самая большая ежедневная забота. Я даже немного горд собой. Мне всегда приходилось слышать, что я прекрасно со всем справляюсь. Что я довольно зрелый и умный для своих лет. Это правда. Я уже давно встал на ноги. Спросите папу! Из-за этого я считаю себя настоящей личностью.
Но в это утро я подвел Мари-Лу. Не знаю, как так вышло. Возможно, я переоценил свои силы, возможно, мы все еще испытывали неловкость после нашей ссоры во дворе. Нашей первой ссоры!
Или из-за того, что я хотел показать, как хорошо я справляюсь со всеми делами, и утратил бдительность?
Я спускаюсь по рампе с Мари-Лу на руках, как вдруг моя правая нога подворачивается. Не знаю, может, это судорога в икре, иногда такое случается, или колено подогнулось. А может, я оступился. Да что угодно могло произойти: нога просто исчезает подо мной. И меня сильно качает вправо. Был бы я один, я бы устоял. Но с Мари-Лу на руках мне не удается удержать равновесие. На секунду я застываю, и мы со всей силой опрокидываемся прямо на рампу. Сперва я оказываюсь в какой-то неестественной позе вниз головой. Мари-Лу лежит выше. Затем соскальзываю вниз по рампе и съезжаю на траву. Хватаюсь за ухо. Вижу на руке кровь.
Мари-Лу заползает наверх и встает на колени. Опираясь о косяк двери, она медленно поднимается. На это уходит целая вечность, но она становится на ноги.
— Ты как? — спрашиваю я.
— Все в порядке, а ты?
— Нос расквасил и ухо ободрал.
— Ты весь в крови.
— Да, я уже заметил.
Я вытираю руку о траву и вижу, как Мари-Лу прислоняется к косяку, крепко хватается за него обеими руками и осторожно делает маленький шажок. Я удивленно смотрю на нее.
Я опираюсь руками о землю и поднимаюсь. Кровь капает на футболку. Мне нужно бумажное полотенце. Я задираю футболку, прижимаю ее к носу и спотыкаюсь о рампу.
— Сможешь немного подождать?
— Без проблем.
Когда я прохожу мимо Мари-Лу, мне кажется, что она дрожит. Захожу в кухню, отрываю несколько метров бумажного полотенца. Открываю кран и умываюсь. Складываю бумажное полотенце в толстую салфетку и прикладываю к носу. Возвращаюсь к Мари-Лу. Вся рампа в красных пятнах. Кровь течет из носа, не переставая.
Я раздумываю, что же мне делать. Я не могу помочь Мари-Лу, пока кровь не остановится.
— Тебе нужно прилечь.
— Привезти коляску?
Мари-Лу кивает.
Я возвращаюсь с коляской и помогаю ей сесть.
— Полежи на кровати, — говорит Мари-Лу.
Я делаю, как она говорит. Послушно лежу кверху носом. Закрываю глаза. Мари-Лу сидит рядом со мной, держа руку в моей руке.
— Будь добра, выключи плиту, — говорю я.
* * *
Мы начинаем все сначала. Я поднимаю Мари-Лу и сажаю в тачку. Бегу трусцой по дорожке. Жду ее на берегу. Долго жду. Как обычно. Наблюдаю за двумя серыми чайками, затеявшими ссору из-за дохлой рыбы. Интересно, от чего она сдохла?
Дома я завариваю Мари-Лу кофе, посматривая, как она делает себе два бутерброда с обезжиренным маслом, купленным специально для нее. Все это время у меня из головы не выходит картина: Мари-Лу стоит в дверном проеме и делает робкий шажок. Конечно, это не настоящий шаг, она словно толкает ногу вперед. Но кое-что меня интересует. Я давно хочу узнать о ее травме. Самое сложное — начать разговор. Найти естественный способ заговорить на эту деликатную тему. Поэтому я молчу и раздумываю.
— В чем дело, Адам? — спрашивает Мари-Лу.
«Спасибо тебе», — мысленно говорю я.
— Вспоминаю, как мы упали. А потом, когда я лежал с разбитым носом, мне показалось, что ты сделала пару шагов…
— Что ты имеешь в виду?
В ее голосе слышна нарочитая резкость и напряженность. Словно хищная птица выглядывает маленькую мышь с высоты своего полета.
— Я думал, ты не можешь.
— Не могу что?
— Ходить.
— Ты называешь это ходьбой?
— Ну, просто я никогда не думал, что человек, сидящий в инвалидной коляске, может ходить. Я имею в виду… понемногу ходить. Раньше я никогда не был знаком с инвалидами.
— У меня же есть ноги, разве ты не видишь?
— Да, но…
— И если иной раз мне удается протащить их несколько дециметров, то ты считаешь, что это достижение, так?
— Нет, не так. Но мне интересно, как это действует. Если ты можешь ходить хоть немного, есть ли шанс, что в будущем ты сможешь ходить по-настоящему?
— Нет, Адам, ничего не выйдет.
— Ты уверена?
— У меня сжались позвонки.
Мне кажется, она едва заметно и слегка презрительно кивает на красноватую салфетку в моей руке и на мой кровоточащий нос.
— Я знаю, но иногда в газетах пишут о людях с сильными травмами, которые смогли вернуться к нормальной жизни.
— Чудес не бывает, Адам.
— Я говорю не о чудесах, а о таких людях, которые благодаря упорным тренировкам снова восстановили подвижность конечностей…
Мари-Лу не отвечает. Тогда я осуществляю давно задуманное:
— А ты бы могла? Если бы тренировалась, как следует?
— Откуда мне знать? Иногда я могу переставлять ноги. Когда расслабляюсь. Или если очень постараюсь. Это разные вещи. Иногда они совсем не двигаются.
