Имре не все слова разбирал. Сейчас он был благодарен себе за то, что изучал русский. Но тогда была прихоть: желание прочитать Достоевского в оригинале, Пушкина, Гоголя… Так и не успел: прошла мода. Теперь это язык неприятеля.
Имре не торопился обнаружить себя вопросом «где я?». И без того ясно: на чужой территории. В госпитале? Не похоже. Необычная тишина, будто нет никакой войны, и — домашнее тепло и эта молодая женщина во всем домашнем. Круглое лицо, добрые глаза, чуткие руки.
Женщина поднялась, отошла куда-то. Скосил взгляд, уловил осколок зеркала на стене у стола. Глянул и тут же отвернулся: не узнал себя. Обросшее, опухшее лицо, воспаленные глаза, царапина. Хотел повернуться — боль остановила.
— Лежи, лежи…
И тут же радостным голосом:
— Деда! Очнулся…
— Очнулся? Ну, вот и ладно, — старческий хрип со стороны печки. — Считай, спасли божью душу. Теперь на поправку пойдет. Ты его отваром, отваром пользуй. Он целебный, давно проверено… Слышишь, Ольга?
— Я и так уж… — кротко ответила та. — Бог даст, поднимем.
В ответ послышался еще более хриплый кашель старика, звук раскуриваемой трубки. Непривычно крепкий табачный дух заполонил избу.
— Ты бы не курил, дедушк.
— Еще что?
— Тебе же хуже. Всю ночь сегодня дохал страшней пушки. Легкие-то пожалел бы.
— Теперь жалей не жалей… — обреченно отвечал дед, — смолоду не жалел, чего теперь беречь?
Помолчал, очевидно, размышляя, обратился к Имре:
— Тебя как, Николай кличут, что ли? Из каких частей-то?
Непривычно для уха звучал русский язык. «Что такое „часть“? Собран из каких частей? Из какого рода войск?» — догадался Имре, не торопясь отвечать. Сам себе напоминал ребенка, который закрывает лицо ладошками, считая, что спрятался.
— Не мучил бы ты его, дедушк. Слаб он еще, — по-своему поняла Ольга замешательство Имре.
Но Имре понял вопрос, подобрал нужное слово:
— Са-мо-лет… — произнес он по слогам.
— Самолет? Это что же, летчик, что ли? Недавно у нас тут грохнули одного. Вот те на!.. — догадываясь произнес старик.
И под грузным его телом заскрипела деревянная приступка: слезал с печки.
— А зовут как?
— Имре…
— Имре? Это что ж за имя такое? Иван, что ль? А по документам — Николай. Почему?
Имре увидел перед собой еще довольно крепкого сухощавого старика, седого, с подстриженной бородой. Видно, внучка не давала запускать.
— По документам, говорю, ты Николай Иванович Краснов. Вот документы!
Старик протянул руку к шкапчику, достал тот самый бумажник, который Имре нашел на поляне.
— Шпион, что ль?
Прямолинейность, с какой старик задал вопрос, сама собой предполагала, что старик не верит ни в каких шпионов, хотя и сомневается.
— И по-русски понимаешь… Да-а! И имя-то какое иностранное. Это ты все, — кивнул он Ольге: — «Дедушка, дедушка, это наш русский лейтенант, раненый». Где ты разглядела, что русский? За кем же мы с тобой неделю ухаживали? Кого ж мы домой приволокли?
Старик озабоченно сосал трубку, пуская ядовитый дым самосада. Странная трубка у него была: головка, похоже, из сырой картошки вырезана, мундштук — костяной. Самоделка. Где сейчас трубку купить?
— Живой человек замерзал, дедушк, в крови, — оправдывалась Ольга. — Ты сам меня наставлял: каждую тварь Господь сотворил, ему и распоряжаться… А документы, — они вон у него есть. Или это не твои документы? — обратилась она к Имре.
Он отрицательно шевельнул головой.
— Вот же сказано: область, район, деревня Климовка. И год рождения, — все есть. И даже фотокарточка дареная, — показала девичий снимок. — Не твоя девушка? — спросила, будто и без того не ясно, если документы чужие. — А я гляжу: красивая невеста-то. Вот и надпись: «Единственному и любимому… Настя». Как документы-то у тебя оказались?
Имре молча слушал, не зная, как вести себя: больной, безоружный, беззащитнее младенца. «Что они со мной сделают? Интересно, далеко ли фронт?»
— Какие ж это документы, если не его? Эт мы с тобой «документы, документы»… А оно, гляди, фотокарточка-то, если приглядеться… Хотя чем-то и похож вроде. Да щас и не разберешь, — зарос весь. Ну ладно, Имре так Имре. Всякая тварь жить хочет, — вслух рассуждал старик. — Это, я помню, по молодости притащил раненого медвежонка. Охотники медведицу убили, а подранок-то ушел, видать, сперва, а потом обнаружил себя. Сам в руки полез с голодухи. Как дитя малое. Отец, царство ему небесное, — «зачем, мол, принес, это тебе не игрушка». А мне жалко. Пропадет, думаю… — отвлекся старик в воспоминания.
— Ты же не первый раз рассказываешь, дедушка, — остановила его Ольга.
— Старый, видать, стал. Вот и рассказываю. Кого мы в дом-то с тобой приволокли? Вот что хочу знать.
Дед снова зашелся кашлем от курева. Казалось, его легкие сотрясались, готовые выскочить наружу. Он по-бычьи крутил седой башкой, будто собирался бодаться. Сизый дым неподвижно пластался под клееным в разводах от потеков потолком.
— Ну зачем же себя так изводить, дедушка? На-ка, глотни воды. Совсем ты у меня от рук отбился, — засокрушалась Ольга, подавая деду кружку.
Он отрицательно замотал головой, открыл дверь, отхаркался, как труба паровозная. Казалось, вот-вот концы отдаст. Даже Имре стало не по себе. Живет человек в глуши, жжет легкие крепчайшим самосадом. День за днем, неделя за неделей движется во времени до своей конечной станции.
«А я кто? — думал Имре, пока старик откашливался. — Еще вчера был самым счастливым, полным надежд, влюбленным по уши и любимым. Чуть ли не единственная забота — как лучше провести время…»
Неужели такое было? Имре казалось, он целую вечность лежит в избе этого старика и молодой хозяйки, которая приняла его за русского, поэтому и ухаживает за ним. Если бы не эти два человека, лежать бы ему среди леса под снегом окоченевшим трупом. Весной по теплу звери и птицы растащили бы во все стороны. Талая вода и дожди промыли бы до белизны кости. Ни одна душа не определила бы, что это молодой венгерский офицер, обладатель прославленного кортика военно-воздушных сил. А найдя рядом документы русского офицера, так бы и похоронили как Николая Краснова, советского офицера, героически павшего в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Вот такая веселая картинка.
— Оля… — произнес Имре, словно пробуя на слух новое имя.
— Тебе плохо? — наклонилась она озабоченно.
Мысли путались. Имре впадал в беспамятство и снова выныривал в реальность. И неизвестно было, что сейчас страшнее.
Память об Марте ушла куда-то на задний план, обволоклась густым непроницаемым туманом. А была ли Марта на самом деле? Может, приснилась, выдуманная с начала до конца? Нет, было что-то невыносимо тяжелое, из-за чего ни на минуту не прикрыл глаза перед полетом. С этой тяжестью и вылетел на второе задание. Окажись отдохнувшим, скорее всего, избежал бы гибели самолета. Все было бы не так, как случилось.
Неужели это из-за Марты? Впрочем, какое теперь имеет значение? Нет ее больше и не будет. Даже если удастся выкарабкаться из нынешней передряги.
В голове шумело. Словно наполненная чем-то тяжелым, она не давала возможности сосредоточиться. Одна и та же мысль появлялась и ускользала: «Меня спасли совершенно незнакомые люди, старик и внучка. Вот эти русские. Сколько я всякого слышал о русских. Я летел бомбить их, а они пытаются поставить меня на ноги».
— Оля… — и опять перед собой он увидел участливый взгляд, — Оля, скажи дедушке: я — мадьяр.
— Ты сам и скажи, — улыбнулась она, — или стесняешься?
— Не, — Имре обессиленно прикрыл глаза.
— Мадьяр? Это что ж, венгр, значит? Или как? — переспросил старик.
Имре подтвердил глазами.
— То-то, гляжу, на немца ты не похож. Больше на наших. Чернявый. Имре, значит. Война все перебаламутила. Внучка-то почему со мной? Наши придут, — прячь. Девку не пропустят. Немцы придут — еще хлеще. Только б напакостить. Пряталась. Пса застрелили. Пес им помешал. Ведь только несколько дней как отхлынули… А что тут было-то! Не приведи Господь. А теперь вот ты — ни наш, ни немец… Внучка пошла дровец набрать, прибегает: «Раненый замерзает!..» Вот он ты и есть, — раненый. Как цыпленок из скорлупки.
Старик хмыкнул от подвернувшегося сравнения Имре с цыпленком из скорлупки…
В общем-то дед был настроен миролюбиво. Сколько бы ни ворчал, все решала в конце концов Ольга. Она и хозяйство вела после того, как фронт откатился от их дома и дед перестал ее прятать, и стряпала, и печку топила, и сушняк собирала в лесу на растопку.
Да мало ли чего надо делать по дому? Простые щи сварить, — и то ноги оттопчешь. Не зря в старину говорили: дом вести — не лапти плести. А то еще стирка, уборка, уход за стариком. Последнее время поясницей измаялся: перенервничал, видать.
— Откуда ты, малый? — не оставлял дед желание докопаться до истины.
