Произнесенные над тарелкой жареной ветчины с кленовым сиропом, эти слова прозвучали излишне драматично.
— Да, для вас это означало бы конец всего, — спокойно заключил Сэм.
— По-вашему, это проявление слабости?
— Как сказать. — Он посмотрел на улицу и вновь перевел взгляд на Руфь. — Ваш сын выздоровел?
— Да.
— Окончательно?
Она криво усмехнулась:
— Насколько от такой болезни можно окончательно выздороветь.
— Замечательно. Рад это слышать.
По пути к коттеджу Стайнов Руфь миновала поворот к Дому Картеров. Вдоль бегущей по лугу песчаной дороги кивали головками полевые цветы, в просветах между деревьями сияло желтое, как сливочное масло, солнце. Поедет ли она когда-нибудь по этой дороге? Может быть. Но не сейчас.
Кармела Стайн и мальчики сидели на крыльце. У их ног, высунув от жары языки, лежали несколько собак. Оба в широких шортах и мокасинах, подростки казались совсем мальчишками, такими по-детски беспечными, что Руфь не выдержала и громко рассмеялась.
Она выбралась из машины и побежала к ним.
— Мама! — Уилл вскочил на ноги и запрыгал на месте.
— Что ж вы не позвонили? — мягко укорила ее Кармела.
— Я и сама не знала, что поеду. Просто ночью проснулась от беспокойства, но теперь вижу, что напрасно волновалась. Уилл выглядит замечательно!
За несколько недель у моря бледное лицо Уилла покрылось легким загаром. Он немного поправился, поскольку снова мог нормально есть.
— Мам, посмотри-ка сюда. — Уилл снял бейсболку, обнажив голову, покрытую светлым пушком.
— И что теперь?
— Думаешь, лучше сбрить?
— Это тебе решать, милый.
— Вообще-то, мне понравилось ходить лысым, — серьезно сказал он. — Тем более что все думают, будто я специально побрился, понимаешь?
— Не спорю, с голым черепом ты смотрелся эффектно.
— И потом, серьга в ухе… С волосами она не так заметна.
— Ходи так, как тебе удобно, — посоветовал Эд.
— Классно, — воскликнул Уилл, довольный тем, что наконец-то, впервые за много месяцев, у него появился выбор. — Мам, нам надо в яхт-клуб. Увидимся позже, ладно?
— Уилл, вообще-то я хотела забрать тебя в город.
— Что? Прямо сейчас? Я еще не хочу домой.
— Но ведь у тебя была температура, — напомнила ему Руфь.
— В тот день у всех температура поднялась, — сказала Кармела. — Стояла жуткая жара. Градусов сорок, не меньше. Даже Эд и тот затемпературил.
— Правда, миссис Коннелли. Весь потом изошел. Думал, расплавлюсь и превращусь в лужу. — Эд глянул на друга. — Уилла лучше оставить здесь, чтобы я мог присматривать за ним.
— О да, — поддержал друга Уилл. — В один прекрасный день из него получится прекрасная мамаша.
— Пошел ты, — огрызнулся Эд.
— И все же, по-моему, тебе лучше вернуться домой, — не уступала Руфь. — Да и лето кончается.
— Тем более жестоко забирать меня раньше времени. И потом, у меня ведь скоро день рождения. Ты обещала, что я справлю его здесь. И согласись, выгляжу я здорово, разве нет? Мне здесь лучше.
Руфь подняла руки, давая понять, что сдается.
— Ну хорошо, хорошо. Вы меня убедили.
— Наша взяла! — Мальчики звучно хлопнули друг друга по ладони.
На день рождения Уилла Руфь снова приехала в Мэн. Рано утром она выскользнула из дома Стайнов. Небо затянули серые облака. В просветы между деревьями ей было видно море, тоже серое и блестящее, как расплавленный свинец. Шагая по знакомым дорожкам, Руфь с трудом верила, что с прошлого дня рождения Уилла минул уже целый год. И со дня гибели Джози тоже. Отныне до конца жизни оба эти события будут для них неразрывно связаны. По тропинке за Домом Картера Руфь поднялась на мыс Калеба и села на тиковую скамейку Джози. Она провела рукой по вырезанному на спинке сердцу, потрогала металлическую табличку с именем дочери и датами рождения и смерти. Медная табличка успела окислиться, покрыться зеленым налетом. ДЖОЗЕФИНА КАРТЕР КОННЕЛЛИ. Руфь сидела и смотрела на искрящийся залив. Природа представала перед ней во всей своей красе. В выемке валуна цвел миниатюрный сад. Руфь думала, что ей будет неуютно здесь, но, как ни странно, испытывала только умиротворение.
Стайны устроили обед в честь именинника, а вечером состоялся ужин в яхт-клубе.
За тортом Уилл наклонился к матери и сказал тихо:
— Спасибо, что приехала, мама.
— А ты думал, я пропущу твой день рождения?
— Но ведь это не только мой день рождения. Это и день…
— Гибели Джози, — завершила фразу Руфь.
Мальчик, опустив взгляд в тарелку, ковырял вилкой торт.
— Я весь день думаю о ней.
— Я тоже, — со вздохом призналась Руфь. — Джози — частичка нас. Она навсегда останется с нами. Мне потребовалось слишком много времени, чтобы принять то, что ты сказал тогда. Мы должны помнить Джози. Она имеет на это полное право.
Начался учебный год. Уилл много занимался, стараясь наверстать упущенное за время болезни, и исправно ходил на репетиции ансамбля.
— Мы же готовим программу, — объяснил он, когда Руфь попросила его не переутомляться. — Отец Стью договорился, чтобы мы выступили…
— В клубе «Кивание»?
— Да. Концерт через неделю после Дня Благодарения. Люди заплатят деньги, чтобы нас послушать.
— А мне можно прийти?
Мальчик вздохнул:
— Ну, вообще-то… там будет только молодежь.
— Большое спасибо, Уильям. И каков же средний возраст завсегдатаев «Кивание»?
— Концерт будет для детей-инвалидов, а не для взрослых. И потом, мы все равно будем играть не твою музыку.
— Почему ты решил, что это не моя музыка?
Уилл закатил глаза:
— Ну хорошо, приходи, если так хочешь. Мама Эда тоже придет. Только очень прошу тебя, не делай ничего такого, что повредит моей репутации!
— Например? Боишься, что я станцую голой на столе?
— Нет… ну там поцелуешь меня или еще какую глупость сморозишь.
Однажды в октябре Руфь разбудил посреди ночи какой-то шум. Еще окончательно не проснувшись, она лежала под одеялом и слушала, как Уилл давится рвотой в ванной. Осознав наконец, что происходит, она вскочила, накинула халат и вышла в коридор. Уилл оставил дверь в ванную открытой, и ей было видно, что он склонился над раковиной.
— Что случилось? — спросила Руфь.
Сердце бешено колотилось — к ней возвратился прежний страх. Уилл махнул рукой, отсылая мать прочь, но она осталась стоять. Наконец он ополоснул рот и умылся.
— Что случилось? — повторила свой вопрос Руфь.
— Ничего страшного, мам. — Мальчик смущенно улыбнулся. — После школы мы с ребятами перекусили картошкой фри с колой. Наверно, неудачное сочетание.
— Ты уверен, что это — единственная причина?
— Конечно. — Уилл передернул плечами.
Утром он чувствовал себя хорошо. Его внешний вид не вызывал опасений, с лица еще не сошел летний загар. Она убеждала себя, что ее тревоги беспочвенны. Детей часто тошнит, особенно после дешевого общепита. Беспокоиться не о чем.
За две недели до Дня Благодарения, вернувшись с работы, она увидела, что Уилл спит на диване в гостиной, а рядом сидит Эд и без звука смотрит телевизор.
— Что случилось, Эд? — Руфь кинула сумку на стол и позвала его на кухню.
— Я проводил его, миссис Коннелли.
— Почему? Что произошло? — встревожилась Руфь.
— Его тошнило после обеда.
— Эд…
— Не волнуйтесь, миссис Коннелли. За обедом мы объелись рыбы. Кроме Уилла, еще двоих вывернуло. Я взял такси и отвез его домой только потому, что когда-то он перенес болезнь.
— Спасибо, Эд. Ты молодчина.
— Уилл тоже.
— Я знаю.
Проводив Эда, Руфь прошла в гостиную и внимательно посмотрела на спящего сына. Но сколько она ни вглядывалась, следов болезни не различала. Немного бледный, но не более того.
В День Благодарения Уилл пожаловался на боль в ухе. Его лицо побледнело, от загара не осталось и следа. Руфь настойчиво расспросила сына о самочувствии, и он признался, что в последнее время ему нездоровится, а пару раз его даже рвало.
— Почему же ты это скрывал? — Она пыталась унять тревогу. — Надо было сразу сказать.
— Да со мной все в порядке. Просто ухо заболело.
— Выпей пока болеутоляющее.
Полу, приехавшему на ужин, она про больное ухо не сказала. Но, наблюдая, как Уилл без аппетита поглощает запеченный в патоке сладкий картофель, жареный картофель с луком и зеленую фасоль в чесночном соусе, Руфь поняла, что надо посмотреть правде в глаза.
Пол принялся складывать грязные тарелки в посудомоечную машину, а она отправилась в комнату сына. Уилл лежал на кровати.
— Покажи руки, — велела она. — Теперь ноги.
На локтевых и коленных сгибах лиловели синяки. Глядя в лицо матери, мальчик произнес обреченно:
