Ее все любили, эту улыбку.
Остаться с женщиной, которая вам изменяет, чтобы наблюдать, как она моет окна, ничуть не глупее, чем отправиться в кругосветное путешествие, чтобы на мгновение восхититься красотою мочки уха этой любимой женщины, или чем покончить с собой, вроде Ромео и Джульетты (судя по всему, эта Джульетта наверняка была чемпионкой по мытью окон), или чем собирать эдельвейсы для своей небесной красавицы, или чем ехать в Женеву всего на денек в поисках отеля «Ритц», которого там нет, или чем оказаться не в состоянии прожить без чувственных пузырей, или чем любить, обретая сходство со сталинскими усами, – одно другого стоит, и Гектор не имел никаких оснований испытывать чувство вины за свое маленькое чувственное отклонение. У каждого свои любовные заморочки. Однако же если делать вид, что не подозреваешь об изменах жены, то это способствует сохранению мира в семье. Пережив столь трудный полдень, Гектор был не прочь слегка отдохнуть во лжи. Он не мог больше смотреть на жену точно так же, как прежде; если честно, то дело обстояло еще хуже, ибо перед его взором неотступно стоял образ любовника. Глядя на свою жену, Гектор видел женщину, в которую воткнулся мужлан, похожий на чешского аппаратчика. Поскольку вечером по телевизору шел хороший фильм, все должно было обойтись. Они устроятся на диване, а диван – это приятно, это что-то вроде свежеусыновленного ребенка, и вместе переживут чудесный момент нежной американизации. Брижит нашла поведение Гектора странноватым. Она попыталась выяснить, что с ним, а он, в лучших традициях внезапной паники, повторял «ничего-ничего», что звучало, надо сказать, довольно жалко. В отчаянии он метнул быстрый взгляд в сторону окна и с разочарованием констатировал безупречную чистоту стекол; оставалось выждать еще несколько дней или даже недель, пребывая в поту другого мужчины. Он солгал, сославшись на головную боль (вот уже в третий раз за этот вечер он использовал один и тот же предлог), и снова Брижит растворила две таблетки аспирина в стакане сразу запузырившейся воды. Стакан этот был уже шестым за нынешний вечер, и Гектор почувствовал, что у него и вправду начинает болеть голова.
Пятничные ночи систематически сменяются субботними утрами (что не способно вызвать у нас хоть малейшее удивление). А неделю назад, в прошлую субботу, Брижит изменяла Гектору при чудовищных обстоятельствах, нам уже известных. И в это утро, словно случайно, едва успев засечь пробуждение Гектора, она осведомилась, какие у мужа на сегодня планы (похоже, ее прелюбодеяние было отрегулировано, как швейцарские часы). Ну до планов ли ему было сейчас? У Гектора вообще никогда не было никаких планов, а тем более в те дни, когда жена его наводила справки, намереваясь предаться блуду, едва муж отвернется и займется своими планами.
– Никаких… А у тебя?
Надо быть не робкого десятка, чтобы так ответить. Однако жена и бровью не повела, даже не вспотела (он-то сам в подобной ситуации уже поднимал бы левую руку во избежание инфаркта); женщины просто восхитительны. Лживые или правдивые, они восхитительны. Брижит, оказывается, надо было сделать кое-какие покупки, а потом, между пятью и семью, зайти повидать брата. Жерар был удобным прикрытием; зачем он ей понадобился в субботу, да еще к концу дня? Нет, такого просто не может быть, никто не встречается со своими братьями по субботам. С братьями видятся по вторникам. И не в конце дня, а в середине. Гектор вспылил. Он входил в стадию оскорбленного достоинства, хорошо знакомую всем рогоносцам. Он намеревался, ничего не предпринимая, преспокойненько дожидаться следующего мытья окон; однако, когда жена нагло изложила ему свою лживую программу, он пожелал ее выследить. Люди столь же мелки, сколь и их решения: ему не удалось выдержать и полдня. Едва Брижит покинула их чудесное гнездышко (где они были так счастливы когда-то!), Гектор ринулся к телефону и набрал номер братца-алиби. Сообщник, разумеется, подтвердил. Неужто стоило надеяться, что он предаст сестру? Родня всегда прячет прелюбодеяния в своих погребах, словно евреев во время оккупации. Прелюбодеяния – это евреи любви, на которых охотятся нацисты-мужья. Алиби выглядело довольно солидным: они должны были купить подарок к годовщине свадьбы родителей. Сволочи родители, они тоже были в сговоре. Вся семейка наверняка потешалась над ним, в ушах у него свистело, будто сквозь него проносился поезд, пересекающий швейцарскую границу.[9] Он должен был заподозрить это раньше, болван этакий! Счастье еще, что его поразила эта страсть к жениному мытью окон, не то он бы так и не узнал о семейном сговоре против него. Теперь надлежало проявлять сугубую осторожность и, возможно, подумать об установке – почему бы и нет? – других камер.
Для звонка Жерару Гектору было необходимо найти какой-нибудь предлог. Жерар был не из тех, кому звонят просто так, тут требовалось конкретное дело. Неуклюже, в панике Гектор не придумал ничего лучше, как предложить покататься вместе на велосипедах ближе к вечеру. В надежде, что заденет чувствительную струнку в душе шурина и тот дрогнет. Однако, как нам уже известно, Жерар не поддался на велосипедный соблазн и с железным апломбом подтвердил сестрино алиби. Зато Гектор не учел возможных побочных эффектов собственной атаки. Жерар, невероятно благодушно настроенный, предложил сделать это, то есть покататься на велосипеде, прямо сейчас – ей-богу, зачем же откладывать на потом то, что можно сделать немедленно? Вот уж поистине дубина этот Жерар (теперь, когда Гекторова женитьба отправлялась прямиком псу под хвост, незачем больше было восторгаться велосипедными подвигами шурина, отличившегося во время дурацкой велогонки, в которой участвовали какие-то марокканские пацаны и которую выиграл бы первый попавшийся европейский велосипедист под допингом); однако именно потому, что у этого дубины мышечная масса была обратно пропорциональна количеству серого вещества, с ним, как говорится, не следовало спорить. Пришлось натянуть шорты, что сразу придало Гектору сходство с каким-нибудь кандидатом правых на муниципальных выборах. Он посмотрелся в зеркало, отметив собственную худобу, – то, что некоторые его кости отчетливо выступали под кожей, было заметно издали.
Жерар его расцеловал, родня как-никак.
– Только что отжался сотню раз одной левой, – добавил он в качестве приветствия.
Они тотчас спустились в подвал за велосипедом, предназначенным для друзей, в данном случае для Гектора; шины дружеского велосипеда оказались приспущенными, во избежание того, чтобы друг не превратился в потенциального соперника. На лестнице столкнулись с улыбающимся соседом; но если обычно Жерар бывал невероятно дружелюбен, то данное «столкновение» оказалось обескураживающе холодным (торопливое рукопожатие, и все). Можно охотно кататься на велосипеде с собственным зятем, но пренебрегать при этом соседями не слишком корректно. Гектор успел заметить недоумение в глазах соседа, но тут же позабыл об этом. Лишь несколько позже, когда Венсенский лес приобрел сходство с каруселью из-за постоянного кружения по нему наших велосипедистов, Гектор был настигнут двойным впечатлением:
1. Этот сосед был, несомненно, одним из Жераровых друзей, но Жерар притворился, что его не знает.
2. Если второе впечатление выглядит пока что довольно смутным, то постепенно оно проясняется.
Гектору казалось, что он уже где-то видел этого человека, хотя ни разу не приходил к шурину до этой истории с проверкой алиби. Может, какая-нибудь знаменитость? Нет, знаменитостями на лестницах не пренебрегают. Эти голубые глаза, этот взгляд были ему знакомы, знакомы, потому что он неоднократно их видел… Уарзазате – Касабланка! Это был один из велосипедистов с пьедестала почета!
Они покатались еще; Гектор взглянул на часы: они жали на педали уже почти двенадцать минут. Почему на велосипеде время тянется так медленно? Просто идеальный спорт для тех, кому кажется, что время летит слишком быстро. Когда икры и бедра находятся в движении, это проветривает мозги; оставалось только удивляться тому, что Жерар остался таким кретином. Вот тут-то Гектор очень умно (наш герой все-таки) симулировал недомогание и остановился на обочине. В качестве профессионала и крупного специалиста по спортивной медицине Жерар отвесил ему несколько пощечин, способных поднять на ноги умирающего.
– Если хочешь, продолжай без меня, я больше не могу, – агонизировал Гектор.
Свое недомогание он свалил на отсутствие должной тренировки. В конце концов, он не совершил ни одного спортивного действия с 1981 года, когда, как все, прошелся торжественным маршем в честь победы Франсуа Миттерана на президентских выборах; с тех пор Франсуа Миттеран успел умереть вследствие продолжительной болезни, которую продолжительно скрывали от французов, а Гектору так и не представилось нового случая заняться спортом. Велосипед разом вытеснил пинг-понг с первого места в списке ненавистных Гектору видов спорта. Жерар пребывал в явном замешательстве, ибо семейные узы были для него царственно-священны; нельзя было бросать членов семьи на обочинах дорог, это сурово осуждалось законами его религии. Однако, поскольку главным его богом был все-таки велосипед, он решил сделать еще несколько кругов в одиночку. Гектор уселся на лавочку передохнуть, и как раз на лавочке ему пришла в голову макиавеллевская мысль: разоблачить Жерара. Тут каждый за себя, и если вся семейка Брижит сплотилась против Гектора, ему придется использовать в борьбе все средства, имеющиеся в его распоряжении, включая самое низкое из всех – донос. Он будет защищать свои интересы подобно первобытному зверю, борющемуся за выживание. Ведь нельзя же допустить, чтобы о него вытирали ноги, и сгорать на медленном огне, так больше и не насладившись зрелищем мытья окон.
