Я кивнула с таким видом, будто понимала, о чем идет речь.
— Но в данном случае, — продолжал он, — я не вижу большого греха в том, что Исаак отведет тебя к этому человеку.
— Спасибо, ребе, — сказала я. — Я вам очень признательна.
— Он проводит тебя до порога, но внутрь не войдет. — Он повернулся к ученику, излучая спокойную уверенность. — Ты меня понял, Исаак?
— Да, ребе.
Раввин встал, чтобы пожать мне руку.
— Загляни ко мне, Анна, когда выпадет свободная минутка. — Он вдруг показался мне очень старым и уставшим. — Расскажешь, чем все закончилось.
— Я вернусь, — сказала я. — Обещаю.
Комната оказалась на самом последнем, девятом этаже. Доведя меня до двери, Исаак пробормотал извинения и тотчас удалился. Я осталась одна в темном коридоре, который едва освещала крошечная свечка в моей левой руке. В нашем городе существует неписаный закон: никогда не стучи в дверь, если не знаешь, что тебя за ней ждет. Неужели я проделала весь этот путь, чтобы навлечь новые бедствия на свою бедную голову? Сэмюэл Фарр был для меня не более чем именем, олицетворявшим смутные желания и несбыточные надежды. Этим именем я себя пришпоривала, чтобы жить дальше, и вот я стояла перед его дверью и не испытывала ничего, кроме ужаса. Только страх, что моя свечечка сейчас погаснет, заставил меня постучать.
Я услышала резкий недружественный голос:
— Уходите!
— Мне нужен Сэмюэл Фарр, — сказала я. — Вы Сэмюэл Фарр?
— А вы кто? — в свою очередь спросил голос.
— Анна Блюм.
— Не знаю я никакой Анны Блюм, — последовала мгновенная отповедь. — Уходите!
— Я сестра Уильяма Блюма, — сказала я. — Я искала вас больше года, а вы меня отсылаете. Я буду стучать, пока вы мне не откроете.
Скрипнул стул, раздались шаги, щелкнул замок. Дверь открылась, и меня буквально ослепил поток света из окна. Несколько секунд я ничего не видела, когда же я наконец прозрела, то первым делом обнаружила на уровне живота маленький черный пистолет. Передо мной стоял Сэмюэл Фарр, но он имел мало общего со своим тезкой на фотографии. Молодой крепыш превратился в изможденного бородача с запавшими глазами, в комок нервов, опасный своей непредсказуемостью. Он производил впечатление человека, который целый месяц не спал.
— Почему я должен верить, что вы та, за кого себя выдаете?
— А почему нет? С вашей стороны было бы глупо мне не верить.
— Мне нужны доказательства, иначе я вас не впущу.
— Неужели вы не слышите? У нас одинаковый акцент. Мы с вами из одной страны, из одного города. Может, даже из одного квартала.
— Акцент можно сымитировать. Мне нужны аргументы повесомей.
— А что вы на это скажете? — Я протянула ему фотокарточку.
Он долго-долго молча ее разглядывал, потом весь как-то сразу обмяк, словно вернулся в себя. Когда он снова поднял на меня глаза, пистолет уже смотрел дулом вниз.
— Господи, — прошептал он. — Откуда это у вас?
— От Богата. Он дал мне ее перед моим отъездом.
— Это я. Тогдашний.
— Я понимаю.
— Трудно поверить, да?
— Почему? Все-таки вы здесь уже давно.
Он погрузился в свои мысли. Затем снова посмотрел на меня, явно не узнавая, и, смущенно улыбнувшись, спросил:
— Как, вы сказали, вас зовут?
У него не было трех или четырех нижних зубов.
— Анна Блюм. Сестра Уильяма.
— Блюм. Рифмуется с «угрюм».
— Да. А еще с «изюм». Выбирайте на свой вкус.
— Вы, наверно, хотите войти?
— Хочу. Я ведь не зря сюда пришла. Нам есть о чем поговорить.
Это была тесная комнатка, но не настолько тесная, чтобы не поместиться вдвоем. На полу матрас, у окна стол со стулом, топящаяся печка, стопками сложенные у стены бумаги и книги, одежда в картонной коробке. Это напомнило мне университетскую общагу — вроде той, куда я к тебе приезжала. Низкий потолок круто уходил вниз, так что к дальней стене можно было подобраться только в три погибели. Зато почти всю другую стену занимало удивительно красивое окно из толстого стекла с изящными металлическими перегородками — ну прямо крыло бабочки. Из него открывался вид аж до Бастиона Скрипача, если не дальше.
Сэм показал мне жестом на матрас, а сам уселся на вертящийся стул и развернулся лицом ко мне. Извинившись за пистолет, он объяснил, что ситуация у него непростая, так что надо быть начеку. Хотя в библиотеке он жил уже почти год, недавно распространился слух, что он прячет в комнате большие деньги.
— По вашей обстановке не скажешь, что здесь зарыт клад, — заметила я с улыбкой.
— На себя я ничего не трачу, все идет на книгу, которую я пишу, — объяснил он. — Я плачу людям, чтобы они рассказывали о своей жизни. По твердым расценкам. Глот в час. Дополнительный час — полглота. У меня собраны сотни интервью, история за историей. Другого варианта я просто не вижу. То, что здесь происходит, выходит за всякие рамки, одному человеку рассказать об этом не под силу.
Это было редакционное задание Богата, а вот зачем Сэм за него взялся, он и сам не мог толком объяснить.
— Все понимали, что с вашим братом случилось что-то ужасное, — рассказывал Сэмюэл Фарр. — Человек сгинул, полгода от него ни слуху ни духу. Ясно, что его сменщика ждал такой же компот. Но Богата это не смущало. В одно прекрасное утро он вызвал меня в свой кабинет и сказал: «Молодой человек, другого такого шанса у вас не будет. Я посылаю вас на место Блюма». Инструкции четкие: писать репортажи, разыскать Уильяма, словом, выжить. Через три дня в мою честь устроили прощальную вечеринку с шампанским и сигарами. Богат произнес тост, все пили за мое здоровье, жали мне руку и хлопали по спине. Я чувствовал себя как на собственных похоронах. Хорошо хоть я не оставил дома троих детей и аквариума с золотыми рыбками. Что бы там о нашем шефе ни говорили, а в чувствах ему не откажешь. Зла на него не держу. Никто ведь меня силком не тянул. Не захотел бы — не поехал. Такие вот дела. Положил запас бумаги и карандашей, сумку на плечо — и до свидания. Тому уже полтора года. Стоит ли говорить, что никаких репортажей я не отправил и никакого Уильяма не нашел. Вроде выжил, но надолго ли, одному богу известно…
— А я-то надеялась узнать от вас об Уильяме что-то определенное, — сказала я разочарованно. — В ту или другую сторону.
Сэм покачал головой:
— Какая может быть определенность в этом городе? Вы лучше радуйтесь, что все возможно.
— Я все равно буду верить. Пока не получу исчерпывающих доказательств.
— Это ваше право. Но рассчитывать, по-моему, можно только на худшее.
— То же самое мне сказал раввин.
— То же самое вам скажет любой здравомыслящий человек.
Сэм говорил срывающимся голосом, в котором звучала издевка над собой и над собеседником, перескакивая с предмета на предмет, так что я с трудом следила за его логикой. Казалось, он на грани коллапса — человек себя загнал и вот-вот рухнет. По его признанию, рукопись составляла уже свыше трех тысяч страниц. При нынешних темпах через пять-шесть месяцев он закончит предварительную работу. К сожалению, с финансами было туго. Он уже ел всего раз в день, а о том, чтобы оплачивать интервью, не могло быть и речи. Он чувствовал, как из него уходят последние силы. Иногда у него так кружилась голова, что он не видел написанного. Или он просто отключался, сам того не замечая.
— Вы так себя убьете, — сказала я. — К чему эта гонка? Остановитесь, займитесь собой.
— Я не могу остановиться. Книга — это единственное, что помогает мне держаться. Она отвлекает меня от мыслей о себе, которые давно засосали бы меня, как черная воронка. Остановиться — значит погибнуть. Без этой книги я дня не протяну.
Тут я вышла из себя:
— Да кто прочтет вашу дурацкую книгу?! Ну? Не все ли равно, сколько страниц вы напишете! Этого никто и никогда не увидит.
— Вы ошибаетесь. Я вернусь домой, рукопись напечатают, и все узнают, что здесь творится.
— О чем вы говорите! Вы что, не слышали о строительстве Морской Стены? Отсюда невозможно уехать!
— Знаю я про нее. Можно подумать, на море свет клином сошелся. Есть и другие маршруты. На север по побережью. На запад через ничейные земли. Когда придет время, я буду готов.
— Вы долго не протянете. Дай бог дожить до весны.
— Как-нибудь все устроится. А нет, так и наплевать.
— Сколько денег у вас осталось?
— Не знаю. Тридцать или тридцать пять глотов.
Эти цифры привели меня в ужас. Даже если затянуть пояс, свести траты к минимуму, тридцати глотов хватит от силы на месяц. Только сейчас я поняла весь ужас его положения. Сам того не понимая, он семимильными шагами двигался навстречу собственной гибели.
Я открыла рот, и из него вылетели слова, прежде чем я успела отдать себе в них отчет:
— У меня есть деньги. Не очень много, но, во всяком случае, больше, чем у вас.
