Значит, и она не приехала, и для нее оказалось слишком! Отдаваться дальше этим размышлениям я не мог, не рискуя свихнуться. Сейчас мне нужно было другое.
Я снял трубку и накрутил знакомый номер. Только услышав голос Салли, я почувствовал приток свежего воздуха.
– Здравствуй, Салли! – подчеркнуто спокойно приветствовал ее я. Но обмануть ее не удалось.
– Доброе утро, Алекс! Что случилось?
Дальше ломаться я не мог.
– Мне непременно нужно тебя повидать, сегодня же! – выпалил я.
– Так приезжай хоть сейчас!
– Не могу. Приезжай ты!
– Но зачем, что за спешка?
– Потом расскажу! Не спрашивай сейчас!
– Хорошо, – заторопилась Салли, – я приеду. Автобус отходит через полчаса. Где встретимся?
– Буду ждать тебя в Порт-Ауторити, у окошка информации.
– Хорошо, буду там около одиннадцати.
В условленное время я ждал ее на вокзале. Как всегда, за припадком депрессии наступила общая расслабленность, вялость чувств и какая-то телячья покорность судьбе.
Когда я увидел маленькую фигурку Салли, я даже пожалел, что потревожил ее. «Какая я скотина!» – подумал я, наблюдая растерянность этой девочки: ей никак не удавалось включиться в общий поток, стремящийся к эскалатору; малый рост и некоторая близорукость делали ее неуверенной в движениях.
Вот она оставила надежду прокатиться вниз и стала спускаться по лестнице. На момент приостановилась на площадке, оглядываясь по сторонам, щурясь… В светлом платье, сама светлая, она как солнечный зайчик застыла на сером фоне…
Я знал, что нужно сделать, чтобы доставить ей приятное: я стал смотреть в другую сторону. И не ошибся: она подошла сзади и потянула меня за рукав. Я обернулся и сделал изумленное лицо:
– Как это ты? Она смеялась.
– Это секрет. Я умею подкрадываться тихо-тихо. Я – опасная!
– Ты прелестная, Салли! Ты в этом грязном городе как светлый ангел. Где ты оставила свои крылья?
– Нигде не оставляла. Они у меня за спиной, только ты их не видишь…
Болтая таким образом, мы вышли на улицу и медленно направились к Таймс-сквер. Салли все время оглядывалась по сторонам.
– Как это ужасно! – сказала она, ежась от вида порнографических картин и в то же время не будучи в силах побороть любопытство. – Зачем ты позвал меня, Алекс?
– Об этом после. Сейчас скажи, ты не голодна?
– Не очень. А впрочем, я бы съела чего-нибудь особенного, скажем, пиццу.
– Там не присядешь. Послушай, – вспомнил я, – у меня есть дома пицца, это совсем недалеко.
– Это нельзя, – тихо ответила она.
– Почему?
– Ах, Алекс, ты знаешь – почему.
– Ладно, как хочешь! – Я махнул рукой и отвернулся.
Мы шли молча. Думаю, вид у меня был мрачный, и ей стало меня жаль.
– Алекс, – примирительно сказала она, – хорошо, поедем к тебе. – И затем, позабыв свои страхи, она весело добавила: – Только тогда уж устроим маленькое пиршество. Что у тебя есть еще дома?
И так как я не мог припомнить ничего, кроме молока и замороженных вафель, Салли стала прикидывать:
– Ветчины, немного колбасы и сыру, сардинок и… булочек, непременно свежих булочек.
Я рассмеялся:
– Ты что, голодаешь дома?
– Я этого не покупаю из-за твоего отца, ему вредно. Ведь он в последнее время живет как аскет.
Вспомнив недавнюю встречу с отцом в Майами, я невольно улыбнулся.
– Ладно, Салли, – сказал я, – мы устроим отличный завтрак. А вон, кстати, и гастрономический магазин.
Вскоре мы сидели за небольшим столиком у меня в гостиной и с аппетитом закусывали, болтая о разных новостях.
Потом Салли спохватилась:
– Алекс, я долго засиживаться не смогу. Ты хотел со мной поговорить.
– Зачем об этом сейчас? Сейчас мне хорошо. Ведь ты – мой доктор: пришла, и я опять здоров.
– Но я не останусь долго. Да и доктору полагается знать все, понимаешь, все! – И так как я продолжал хранить молчание, Салли робко спросила: – У тебя что-нибудь вышло… с ней?
Через полчаса я закончил исповедь. Я рассказал все до мельчайших подробностей: и об Эде Ху-бере, и о детективном бюро «Смит и Грэхем», и о вчерашнем происшествии. Или нет, одну маленькую подробность я все же опустил – об опрокинутом стакане. Слишком унизительной показалась мне зависимость от такой пошлой сценки.
Гостья моя слушала внимательно. Только раз о чем-то спросила и еще как-то глубоко вздохнула: Рассказывая о событиях вчерашнего вечера, я мельком взглянул на нее. Салли была бледна. Опустив голову, крепко упершись руками в стул, отчего плечи приподнялись вверх, она под градом моих признаний никла все ниже и ниже.
– Вот и все, вот и конец сказке! – с наигранной развязностью сказал я, закончив исповедь. – Теперь ты видишь, с каким уродом имеешь дело! – Я схватил стакан и, опрокинув в себя, уставился на Салли.
Она медленно, словно что-то додумывая, подняла ко мне лицо. В глазах у нее стояли боль и жалость.
Нет, не этого я ждал и даже не этого желал себе. Ведь вся моя жизнь представилась мне сейчас в таком безнадежном, таком мрачном свете, что только подтверждение моим заключениям, только осуждение могло дать мне стимул для какого-то пусть и отчаянного решения. Но жалость, сочувствие… это было неуместно, это выбивало меня из колеи, это было, наконец, так же смешно и глупо, как быть раздавленным каретой «скорой помощи!». Я не выдержал и, уронив голову на руки, безмолвно покачивался из стороны в сторону.
– Алекс, милый! – донеслось до меня как эхо.
Должно быть, я застонал, скрипнул зубами или по-иному выказал свои чувства, потому что в следующий момент ее руки мягко легли мне на плечи. Салли шептала:
– Успокойся, успокойся, бедный ты мой! – и ласково гладила меня по волосам.
Что-то прорвалось во мне. Я повернулся и, неуклюже обхватив ее, спрятал голову у нее на груди. Она не оттолкнула меня, только ладони ее неподвижно застыли у меня на шее. Я чувствовал, что она в смятении и не знает, как поступить.
Прижавшись ухом к ее маленькой груди, я ясно слышал ускоренное биение ее сердца, и этот необычный ритм вызывал во мне ответное эхо. Теплота ее тела приковывала меня, томила неясным предчувствием. Мои руки, соскользнув с ее талии, опустились ниже, потом еще ниже; теперь я обнимал ее ноги, затаенно чувствуя их расширяющуюся, мягкую округлость.
– Алекс, что ты делаешь? – расслышал я ее испуганный шепот.
Вместо ответа я поднялся и, подхватив ее на руки, понес к дивану. Она не сопротивлялась, только не переставала просить:
– Не надо, Алекс! Пожалуйста, не надо! – и смотрела на меня с детским испугом…
Когда, через час, мы пришли в себя, в спальне – куда я ее перенес – воцарилась строгая неподвижность, какая-то целомудренная тишина, и перед этой тишиной мне было стыдно за все, что произошло.
Салли лежала тихо, натянув простыню до подбородка и спрятав лицо в подушку. Я заметил, что подушка была мокра. Платье, лифчик и прочие вещи лежали в беспорядке на полу. Я бережно, почти с благоговением, поднял их и разложил на кровати. Потом подсел к Салли и сказал:
– Прости меня, я сам не знаю, как это случилось.
Она не отвечала. Я видел только один ее глаз – она лежала на боку – и этот глаз ровно, не мигая, смотрел перед собой.
– Я не хотел причинить тебе зла, – продолжал я. – Если бы я наперед знал, что это произойдет, я бы, наверное, убил себя.
Салли тихо прошептала:
– Это моя вина. Я не должна была приезжать.
– Нет, не твоя! И твой визит здесь ни при чем. Это могло случиться и у вас, и в любом другом месте!
Могло ли? Салли молчала, а я смотрел на нее не отрываясь, и чем дольше смотрел, тем яснее всплывали передо мной далекие воспоминания…
…Вот она сидит на высоком крыльце нашего дома на 9-й авеню. Душное летнее утро; город еще
утопает в мареве тумана, небо затянуто полупрозрачной серой пеленой.
Салли семь лет. Она такая же светленькая и хрупкая, как сейчас, и глаза ее смотрят так же добро и доверчиво. Она заботливо укачивает любимую куклу.
– Люси больна, – слегка шепелявит она, – Люси простудилась! – И я вижу в ее глазах тревогу.
Мне девять лет!
Я беру у нее куклу и, стараясь подражать нашему доктору, прикладываю ухо к спинке больной.
– Пустяки! К вечеру пройдет! – уверяю я.
– Люси больна, – не унимается Салли, – она не спала ночь!
Я не могу припомнить – что в таких случаях говорит доктор, но как-то должен ее утешить.
– Подожди здесь, – говорю, – я принесу тебе утенка, что мне вчера подарил Кестлер! – И я стремглав несусь наверх за игрушкой.
Мать, смеясь, ловит меня на кухне.
– Ты не выпил молока, – ворчит она и тянет меня к столу.
Мне хочется объяснить ей, что внизу ждет Салли и что у нее больна кукла, но я тут же соображаю, что взрослым не следует болтать чепухи. Я с отвращением выпиваю теплую жидкость. Мать улыбается.
– Молодец, – хвалит она, – за это получишь шоколада. Хочешь?
