Ланцилло почувствовал, как у него подгибаются колени. Голова неистово кружилась. На несколько мгновений свет померк у него в глазах.
– Ах! – пробормотал он слабым голосом.
И упал без чувств.
Скопление лодок и шлюпок стало медленно рассасываться.
Сейчас пришло время оставить всех наших друзей, чтобы обратиться к двум новым лицам, о которых пока речи не шло.
И это неудивительно, поскольку они приехали в пансионат «Бдительный дозор» всего лишь день назад.
Если хотите знать, то была свободная парочка – элегантный молодой человек по имени Камилло, на правой надбровной дуге которого имелась царапина, и молодая и очень элегантная синьора по имени Марина, на лице которой можно было заметить знаки глубокой и собственнической любви, в виде здоровенных синяков.
Благословенные ребята! Они являются в последний момент и требуют себе всех почестей. Хотя, пожалуй, у них есть на это право. Только о них одних можно сочинить настоящий роман. Но не в такое время! Уже поздно, и явись перед нами сам Юлий Цезарь, мы не смогли бы посвятить ему больше нескольких страничек. А потому пусть довольствуются нашими скромными сведениями о себе и об истории их любви.
Прежде всего, когда они познакомились, где и как? Может, они познакомились несколько лет назад, на отдыхе? Да. Они полюбили друг друга? Именно. Были их чувства мимолетны, как того следовало ожидать, учитывая их происхождение? Нет. Но, известное дело, даже в этом любовь непостоянна. Значит, связь Марины и Камилло продолжалась уже несколько лет? Именно так. И сейчас они совершали паломничество в места, где расцвела их любовь? Совершенно верно.
* * *
Надо также сказать, что у обоих был несколько строптивый характер, и они не привыкли особенно себя сдерживать.
Марина ощущала себя маленькой мадам Бовари, но чувствовала в себе что-то и от мадам Помпадур – совсем чуть-чуть. Отчасти она отмечала в себе и погибшую, страстную душу Маргариты Готье, слегка замутненную буйной натурой Сантуццы[5] и диким огнем Кармен, капельку Тоски и, как она сама заверяла, примесь Анны Карениной.
А иногда она втайне упивалась, открыв в себе поразительное сходство с Мими Пинсон.[6]
Правда ли, что в психологии Марины воедино слилось столько разных характеров? Или это было не так? Кто знает! Разумеется, если бы кто-нибудь оказался за дверью комнаты любовников во время одной из их частых ссор, он бы вынес убеждение – по словам Камилло – что Марина никакая не Кармен или Бовари, а полоумная гордячка, мегера, змея, вульгарная ломака, кокетка, шлюха, несносная баба.
Но стоит ли верить словам молодого человека? Он считал себя кладезем премудрости, не считая своих мужских достоинств, но, если послушать, что говорила ему подруга во время тех же ссор – а она, конечно же, досконально изучила его характер, – то вырисовывался совсем иной облик. А именно – что он болван, негодяй, презренный тип, годный лишь на то, чтобы вызывать восхищение модисток, привлекать внимание продавщиц и возбуждать любовь горничных.
Несмотря на такое расхождение во взглядах, молодые люди прекрасно уживались; у них были, можно сказать, одинаковые вкусы, и они испытывали похожие чувства. Например, не посидев в кафе и пяти минут, Камилло наклонялся к уху Марины и – улыбаясь, чтобы не поняли окружающие, – шептал:
– Если не прекратишь пялиться на этого идиота, я тебе голову расшибу.
И пинал ножку столика, думая, что это голень подруги.
– Ай! – вскрикивала она, думая, что это ей досталось по голени. Но улыбалась, довольная таким буйным проявлением любви, и шептала: – Но я вижу только тебя!
Несколько минут спустя она вставала и торопливо покидала кафе, преследуемая Камилло.
– Но, – бормотал он, когда наконец, догонял ее дома, – можно узнать, что произошло?
Ответом служила звонкая пощечина. И только полчаса спустя выяснялось, что Марина ушла из кафе от возмущения, потому что Камилло все время улыбался «этой служанке».
«Эта служанка» была очень порядочной барышней, которая сидела за соседним столиком со старым отцом и не подозревала, что явилась невольной причиной такой драмы. Что же до Камилло, он эту барышню даже не заметил. (Несчастный молодой человек, надо полагать, был слаб зрением, потому что все время оказывалось, что он не замечал ни одной из женщин, которые становились невинными причинами гнева его подруги).
* * *
Раз уж пришлось упомянуть о «пощечине», нам доставит удовольствие прибавить, что в этой плоскости отношений Камилло был гораздо несчастнее Марины. Этой дьявольской женщине благодаря кошачьей ловкости почти всегда удавалось уклониться от доброй трети наносимых ей ударов; бедняга же Камилло, как человек более честный, более открытый, чем она, принимал их все целиком; у него не получалось даже подставлять удару менее уязвимую часть своего пронизанного суровым выражением лица; так что с тех пор, как он познакомился с Мариной, он развил в себе феноменальную способность держать удар.
Если не считать этих небольших размолвок, молодые люди любили друг друга, я полагаю, настоящей любовью, и почти всегда после бури слышались звуки, которые можно было бы услыхать на поле битвы, если бы войны велись при помощи поцелуев.
Что касается Марины, то если не считать дурной привычки часто пользоваться предметами обихода в качестве орудий метания и нападения, она была идеальной женщиной. Ей нужно было в жизни так мало! В общем и целом она просила лишь о «сатисфакциях».
Что тут поделаешь? Есть женщины, падкие до удовольствий и роскоши; Марине нужны были «сатисфакции».
Марина не уступала в этом древним странствующим рыцарям, страстно их искавшим. Но беда в том, что невозможно договориться о значении слова «сатисфакция». Когда-то под этим словом подразумевали удар мечом. Марина придавала этому слову необычное значение. Для нее «сатисфакция» означала не менее десяти пинков, которые Камилло должен был наносить всем красивым и элегантным женщинам, встречавшимся в течение дня. Когда Марина говорила своему другу: «Ты публично оскорбил меня», это означало: «Глядя на окружающих дам, ты не сказал вслух: “Эти женщины все уродины, безобразно одетые, неуклюжие старухи!”» Когда она говорила – впрочем, довольно редко: «Сегодня ты был со мною мил», – это означало, что Камилло нагрубил какой-нибудь милой синьоре или синьорине; к этой последней категории Марина испытывала гораздо более сильную ненависть. Кстати, в этой связи следует заметить, что Марина терпела только две категории женщин: совершенных уродин и старух, которым она отпускала редкие свои комплименты по поводу элегантности платья и с которыми только и могла идти рядом, когда находилась в компании Камилло. В таких случаях несчастный молодой человек весь исходил злостью в компании старух, тайком наблюдая, как вдалеке ходят прекрасные молодые девушки.
Вы скажете: они могли бы искать мужские компании. Но нет, потому что этого не хотел Камилло – к тайному сожалению Марины, которая желала бы пребывать в окружении сонма ухажеров. В общем, им подошли бы некие бесполые существа, которые могли бы прекрасно сопровождать обоих, окружать пару и участвовать в их развлечениях.
Возвращаясь к Марине, скажем, что мелкие недостатки влюбленной женщины исчезали в свете ее многочисленных достоинств. По правде сказать, у нее бывали и капризы. Так, однажды она велела Камилло пойти к своему старому другу Умберто и сказать ему: «Я не хочу с тобой иметь дело, поскольку ты знаешься со шлюхами» (в глазах Марины шлюхами были все прочие женщины, если не уродки). Во-первых, речь шла о женщинах, с которыми часто гулял вместе с Умберто и Камилло; но подумайте, как посмеялся бы Умберто, когда услышал бы, что Камилло больше не хочет с ним знаться, поскольку тому знакомо слишком много шлюх. А дело в том, что когда Камилло ему все-таки это сказал, Умберто захохотал так, что через несколько минут к нему присоединился и Камилло. Так они и зашлись в приступе смеха до корчей, которые продолжались около получаса, мешая говорить и вызвав сильнейшие боли в боку. Когда, наконец, друзья смогли говорить, Умберто сказал:
– Тебе надо рассказать о результате нашей беседы.
– Разумеется, – задумчиво ответил Камилло. Немного спустя Умберто добавил:
– Не волнуйся, скажешь так: «Я сказал Умберто: “Я не хочу больше с тобой знаться, потому что тебе знакомо слишком много шлюх”, а Умберто мне ответил: “Да, ты прав, мне знакомо слишком много шлюх; я тоже подумал, что некоторое время нам лучше не встречаться”».
Камилло именно так и сказал Марине, которая – в общем, женщина благоразумная, – ограничилась тем, что влепила ему пару пощечин.
В общем, эта женщина многого не просила. Но если уж просила что-то, спуску потом не давала, и, сказать по чести, была в этом права. Итак, она просила о следующем:
