И только на двадцать втором году жизни, весьма благополучно, по разумению окружающих, и фатально несправедливо, по собственному мнению, разменивая драгоценные годы в приемной государева чиновника, а ночи, при случае, — в его постели, подняв однажды глаза от бесконечно бегущей дорожки серых букв, слагаемых в скучные слова на мониторе компьютера, Татьяна прямо перед собой увидела воплощенный образ своей мечты. Образ был живым, ярким, отчетливо, до мельчайших деталей просматривался при первом же беглом осмотре, к тому же имел имя, возраст, профессию, сложившуюся и довольно яркую биографию и, что самое главное, был доступен для общения с целью выяснения деталей и уточнения подробностей. Словом, это был готовый образ, воплощенный в известном психологе и, ко всему этому, — классической светской львице, женщине, лишенной возраста и недостатков, но наделенной неземной красотой и королевским величием, — Ванде Василевской.
Сначала все складывалось великолепно. Ничем, кроме как везением и благородным даром судьбы в качестве компенсации за все прошлые разочарования, не могла объяснить Татьяна ту череду случайных вроде бы обстоятельств, которые позволили ей оказаться к Ванде так близко, как это только было возможно в принципе. Более того, Ванда по собственной воле (а никак иначе она никогда и не поступала) начала реализацию программы, которую составила для себя Татьяна. Программы превращения Татьяны Фроловой в Ванду Василевскую. Разумеется, безумных планов уничтожения Ванды и фантастического замещения ее места, вернее, всех с блеском занимаемых ею мест, прагматичная Татьяна не вынашивала. Суть была в другом: рядом с Вандой должна была возникнуть, подняться на ноги, поравняться с ней другая женщина. Такая же неотразимо и вечно красивая, успешная в своем стремительном профессиональном подъеме, пользующаяся столь же непререкаемым авторитетом окружающих, вызывающая такой же восторг и обожание, она должна была вскоре зашагать с Вандой Василевской рядом — ноздря в ноздрю, как говорят конники. Кстати, ненавидя и боясь лошадей, Татьяна, неукоснительно следуя за Вандой, которая лошадей обожала и в юности чуть было не ушла в профессиональный конный спорт, пришла на ипподром и, изнуряя себя, тренеров и лошадей, упрямо осваивала нелегкие премудрости конкура.
Но это был еще не финал. Гром финальных фанфар должен был грянуть тогда, когда, пройдя некоторое время рядом, наравне с Вандой, Татьяна вырвалась бы вперед и, стремительно набирая темп, оставила образ своей мечты, некогда ослепительной, сияющей и недостижимой, далеко позади. Таким она видела финал, и только таким!
И было ведь — было! — то недолгое счастливое время, когда Ванда сама, крепко взяв за руку, вела ее к этому финалу. Но самые прекрасные времена и события в нашей жизни более всего памятны, если вдуматься, своей краткосрочностью и тем, что обрываются они. как правило, внезапно, в самый неподходящий, как нам представляется, момент. Судьбе Татьяны, видимо, наскучила лучистая улыбка, которая уже столько времени сияла на ее лице, обращенном именно к Татьяне, и она сочла возможным отвернуться. Нет! Она не просто отвернулась, спрятав свою лучезарную улыбку, напоследок она еще скорчила мерзкую гримасу, короткую и почти незаметную, но оттого еще более коварную и отвратительную. Всего лишь один бокал «Вдовы Клико» — и смешной провинциальный искатель столичного жемчуга сквозь призму этого глупого бокала показался вдруг чем-то вроде симпатичной, надежной, а главное — высокой ступени, которая позволит перешагнуть сразу несколько других, если пользоваться собственной лестницей, ведущей вверх. И еще ударившая в захмелевшую голову шальная, дерзкая мысль: «Эй, подруга! Ты еще ничего не замечаешь, хотя на самом деле умна и проницательна как ведьма, но я уже почти рядом, и только стол, уставленный дорогими закусками, да этот тонкий бокал, наполненный золотым искрящимся напитком, разделяют нас!» Никогда не пейте в присутствии тех, с кем затеяли тонкую, коварную тайную игру! Никогда! А если употребление алкоголя неизбежно — не позволяйте себе хмелеть, не допускайте, чтобы хмельные мысли злобными шипящими змейками просачивались наружу. Их укусы не принесут вреда тому, против кого направлены, но сложную игру вашу погубят непременно.
Но произошло то, что произошло: Татьяна снова оказалась у подножия пирамиды, по гладкой поверхности которой умудрилась вскарабкаться едва ли не до середины. И снова гадкая мыслишка о том, что все задуманное ею реализовано может быть не в этой жизни, закрутилась в сознании, сначала едва различимая, как сизое колечко табачного дыма, но дальше — все более отчетливая, словно уверенная в своем праве на существование. Трудно сказать теперь, чем мог закончиться тогдашний провал Татьяны, первый столь серьезный и сокрушительный в ее жизни, но судьба, видимо, устыдилась своего, прямо скажем, недостойного поступка, и пустым поздним вечером, когда гадкая мыслишка вовсю раскручивалась в сознании, даже отдаленно не напоминая робкое колечко сигаретного дымка, более похожая теперь на звонкую, стремительную и неудержимую стальную спираль, которую только что выпустили на свободу, позволив беспрепятственно распрямиться во весь рост, Татьяне неожиданно позвонил Виктор Подгорный.
Дальше все было просто. Она все же многому научилась от Ванды, а вернее, впитала в себя, полностью растворяясь временами в той и возвращаясь в собственную оболочку — насыщенная и обогащенная украденным.
В принципе Виктор был первым и, надо сказать, более чем удачным кандидатом на роль эксперта, которому предстояло оценить, насколько продвинулась Татьяна в реализации своей программы — превращения ее в Ванду. Заключение, полученное, правда, в несколько косвенном виде, оказалось более чем положительным и превзошло самые смелые надежды Татьяны: через месяц их тесного, почти ежедневного общения он попросил ее руки и, получив согласие, сделал все, чтобы брак был заключен как можно быстрее, практически немедленно.
Теперь в ее распоряжении оказались еще и немалые материальные возможности. Впрочем, она ни на секунду не прекращала напряженной работы. Университет, частные уроки, горы осиленной титаническим трудом литературы. Настал момент, когда Татьяна близка была к тому, чтобы сказать себе: «Все!» — имея в виду, что финал практически достигнут. Для этого у нее имелись веские основания: не один только Подгорный, превращенный ею, как и Вандой, в послушного трепетного мужа, но и огромное количество людей, знавших Ванду, из числа многочисленных друзей и приятелей Подгорного, студентов, аспирантов и преподавателей университета, и вообще узкого достаточно круга профессиональной и околопрофессиональной тусовки, все более уверенно, а порой и безапелляционно, и главное — уже даже без тени удивления, в глаза и за глаза рассуждали о феноменальном ее сходстве с Вандой Василевской. Сходство, что было очень для Татьяны важно, отмечалось отнюдь не только и не столько внешнее. Ситуация развивалась дальше, и молва наконец донесла до ушей Татьяны сладкую весть о рождении «второй Ванды».
Но именно в эти светлые дни судьба, взявшая, похоже, себе за правило строить гримасы именно тогда, когда Татьяна ждала их менее всего, тем самым не давая ей расслабиться, — словом, судьба очередной раз состроила на своем царственном лике мерзкую мину. Татьяна вдруг с удивлением обнаружила, что предоставленный сам себе Виктор ведет себя так, как никогда не посмел бы себя вести, будь его женой по-прежнему Ванда. Как-то одновременно, все скопом, обнаружились многочисленные его интрижки последних дней и увлечения более серьезного толка. Оказалось, что он отнюдь не так послушен, как был в первые дни брака, и — главное! — склонен воспринимать Татьяну как обычную, среднестатистическую, слегка уже поднадоевшую жену, должную к тому же вечно помнить социальную разность их изначального положения и его личные благородство и доброту, проявленные при заключении брака. Открывшаяся картина на некоторое время отвлекла Татьяну от всего, и она попыталась быстренько вернуть все на круги своя, чтобы спокойно заняться главным делом своей жизни. Однако быстренько не получилось. Более того, пытаясь привести Подгорного к прежнему знаменателю и встречая его холодный, уверенный отпор, сама она начала медленно, но неуклонно сползать с покоренных высот. Татьяна кричала, устраивая все более безобразные истерики, копалась в карманах и записных книжках мужа, подслушивала его телефонные разговоры и устраивала разносы его секретарям на службе. И каждый раз, когда совершалось ее очередное неблаговидное действо, ему неизменно сопутствовало ощущение, словно кто-то сильными, жестокими руками медленно стягивает с нее вторую кожу, с которой уже почти срослась ее собственная. И всякий раз это причиняло Татьяне мучительную, ощутимую почти физически боль. Неотъемлемое при этом острое, как укол, воспоминание, что кожа эта к тому же еще и украдена ею, только усиливало боль и смуту в ее издерганной, мятущейся душе.
