Ситуация все более заходила в тупик, но знания, полученные Татьяной уже самостоятельно, хоть и дались очень тяжко, теперь готовы были отслужить положенное: она начала размышлять, пытаясь расщепить эмоции и таким образом погасить их вовсе. Во время размышлений пришла она к выводу, что суть случившегося заключается отнюдь не в том, что изменилось отношение к ней Подгорного. Она никогда не любила его и даже увлечена не была толком, так что за дело ей теперь до его интрижек на стороне и даже более серьезных измен? Причина была совсем в ином: она стала точной копией Ванды, но осознание этого, поначалу милое сердцу и ласкающее самолюбие, теперь перестало таковым быть. Она свыклась с ним, а потом просто выросла из него, как вырастают девочки- подростки из любимых платьев, но, долго еще не понимая этого, не хотят с ними расставаться и носят, ощущая дискомфорт, тогда как ранее испытывали в любимой одежке огромное удовольствие.
Настало время переходить к следующему этапу программы, превращаясь из «второй Василевской» в «первую Фролову». Тогда вернутся душевное равновесие, и покой, и прочие приятные и полезные мысли и ощущения, к которым так привыкла за последние годы Татьяна. Подгорного, разумеется, следовало временно сохранить как единственный пока источник материальных благ. Однако не откладывая в долгий ящик надо было подыскивать иные источники, родники и фонтаны. А главное — незамедлительно обрастать новыми людьми, для которых нет и никогда не было Ванды Василевской, зато есть блистательная, неповторимая, уверенная в себе и воистину руками способная развести любую беду Татьяна Фролова.
Очередное решение было принято. В те дни она впервые начала прогуливаться по бульварам, заглядываясь на старинные дома, отреставрированные и снова собирающие под свои крыши достойных людей. Она ни разу почему-то не озадачилась вопросом, чем продиктовано ее острое и довольно упорное желание снять квартиру именно в подобном доме, причем желательно было, чтобы дом сохранил свой изначальный стиль. Возможно, возьми она на себя труд все же подумать на эту тему, ей стало бы ясно, что и в этом продолжает она свое негласное соревнование с Вандой. У той, кроме множества собственных достоинств, было еще достойное прошлое ее семьи, уходящее корнями в глубокую древность и уж точно — к началу нынешнего века. Татьяна всем этим была обделена, и квартира в стиле ретро в достойном доме среди достойных людей призвана была стать некоторой, пусть и слабой, компенсацией невосполнимого.
Что же касается отношения Татьяны к Ванде, оно, как и на протяжении всех минувших лет их знакомства, долгих довольно лет, оставалось неизменным: она ее люто ненавидела.
Браки, как известно, заключаются на небесах. Над вопросами, кто и где формирует семьи, в основе которых лежит не брачный союз или по меньшей мере не взаимоотношения, основанные на плотской любви, до сих пор не удосужился задуматься никто. Впрочем, в конечном итоге это положение и даже знание вряд ли что-либо дало человечеству. Логики в составе больших и маленьких — всего в одну человеческую единицу семейств от этого явно не прибавилось бы. Разве что было бы кого при случае побранить или, напротив, кому воздать искреннюю благодарность.
Как поступила бы в этом случае Софушка, она, пожалуй что, и не знала. Да и проблемами такими не озадачивалась вовсе — ей было еще слишком рано размышлять на такие сложные философские темы: Софье Савельевне Ильиной было всего двадцать два года, и она только что закончила, ни много ни мало, Московскую финансовую академию, Что, разумеется, было много и очень даже много. Особенно если учесть, что в престижный столичный вуз Софья Савельевна поступила исключительно собственными силами и стараниями и все пять с лишним лет ими же обеспечивала высокий уровень собственной успеваемости. Потому закончила академию с блестящими результатами и рекомендациями в адрес известных коммерческих структур принять ее на работу.
Что же до пространных рассуждений о составе некоторых семей — они прозвучали в связи с тем обстоятельством, что с самого раннего детства, а если придерживаться совсем уж точной хронологии, ровно с пяти лет, Софушка жила в семье, состоящей всего из двух человек: дедушки, Николая Дмитриевича, и ее самой — любимой, единственной и потому драгоценной внученьки. Так вышло. Сначала глупая автомобильная катастрофа унесла жизни обоих Сониных родителей. Потом, спустя всего несколько лет, не оправившись от страшного горя, тихо ушла из жизни жена Николая Дмитриевича, бабушка Сони. Гак они остались вдвоем. Ему в ту пору было пятьдесят пять лет, и, стало быть, Софушка была ровно на полвека моложе.
Семьи действительно бывают очень разными и даже удивительными по своему составу. Однако справедливости ради следует заметить, что природа не очень приветствует серьезные отклонения от раз и навсегда заведенных ею порядков и традиций, и подобные семьи часто становятся объектами всяческих неприятностей, а то и откровенных несчастий и бед. Со стороны судьбы или Провидения, как ни назови эту управляющую субстанцию, подобное отношение вряд ли можно назвать благородным, ибо патология в составе той или иной семьи есть не что иное, как их собственное деяние, но не дано нам, смертным, — увы! — критиковать, а уж тем более противостоять воле этих самых управляющих субстанций и уповать остается только на милость Божью.
В случае с семьей Софушки и ее деда Господь до определенного момента, бесспорно, был милостив, ибо каждый из них — и пятилетняя девочка, и пятидесяти- пятилетний мужчина, — оказавшись в страшной, трагической, способной сокрушить не одну человеческую судьбу ситуации, устоял и, более того, новел себя удивительно достойно. Николай Дмитриевич не возненавидел мир, не отрекся от Господа, не спился, не обратился в хнычущего жалкого попрошайку из тех, что умудряются превратить собственные несчастья и страдания в источник материальных и нематериальных благ и становятся профессиональными потребителями человеческой жалости и сострадания. Софушка же в первые годы сиротства воистину совершила детский, а позже подростковый подвиг — не избаловавшись, не приняв от деда как должное безумное, самоотрешенное обожание со всеми сопутствующими этому факторами (для детей, как правило, губительными): вседозволенностью, всепрощением, стремлением любой ценой заполучить желаемое et cetera, et cetera, et cetera…
По какому-то удивительному наитию поняла: все, что без колебаний и по первой ее просьбе, а иногда и просто намеку готов доставить ей дед, равно как и то, что делает он для нее без всяких ее просьб и намеков, в сущности, ею еще не заслужено, а достается как наследство родных людей, рано покинувших эту землю и ее, Софушку, незаметную, маленькую, никому, кроме деда, не известную, да и не нужную.
Так и жили они все отпущенные им судьбой годы в любви, заботе друг о друге, светлой печали и тихой радости от того, что Софушка растет умной, красивой и к тому же талантливой, но не зазнайкой, а, напротив, кроткой и ласковой, отзывчивой к чужому горю, за что любима многими и почти не имеет недоброжелателей. Николай Дмитриевич, кроме того, благодарил судьбу за отменное здоровье, позволившее выдержать ее страшные удары и продолжать работать конструктором на большом оборонном заводе, добавив к этому еще и все домашние хлопоты. Он быстро научился стирать Софушкино бельишко, тщательно гладить и красиво завязывать бантики, готовить детские завтраки и рассчитывать время перед работой таким образом, чтобы выкроить полчаса и отвести Софушку в детский сад. Попытки доброхотных соседских тетушек и дальних родственниц, первое после трагедии время зачастивших в опустевшую квартиру, чтобы предложить моложавому еще вдовцу свою помощь, с откровенно далеко идущими планами, успехом не увенчались и постепенно сошли на нет. И дело было вовсе не в том, что Николай Дмитриевич принципиально решил до конца своих дней сохранить верность покойной супруге, — просто он боялся, что появление в доме посторонней женщины может травмировать Софушкино сердечко и внести разлад в ту тихую гармонию, которую они с внучкой сумели создать в своих отношениях.
Время шло, и обыденных забот у Николая Дмитриевича становилось все меньше: Софушка росла девочкой хозяйственной, осиротевший дом их внешне почти не отличался от сотен нормальных, «полноценных» семейных домов, появились даже «фирменные» блюда, которые с любовью готовила Софушка.
Потом задули ветры перемен, которые проникли в большинство, если не во все дома огромной империи, и чаще всего на мощных крыльях своих несли они перемены отнюдь не самые радостные: ветры были пронзительно холодны. Однако Софушку с дедушкой не очень задело и это всеимперское похолодание. Оборонный завод, на котором работал Николай Дмитриевич, действительно лихорадило, как при сильном недуге, менялись хозяева, закрывались цеха, тысячи людей оказывались на улице, но именно в тот момент, когда пожилой конструктор безропотно пополнил их скорбные ряды, только что окончившая институт Софушка была принята на работу в один из самых солидных российских банков. Должность, предложенная ей для начала, была более чем скромной в иерархическом строе финансового гиганта, но и она обеспечила скромную семью ежемесячной суммой, на порядок превышающей зарплату деда на заводе.
