У харбинсов не величают, а просто на имя называют, и когда что просют, просто просют и как будто вы обязаны дать.
Харбинсы в Бразилии синьцзянсов прозвали траирами. Траир — ето рыба, спокойна, до семи килограмм, как полешки, и любит погреться на солнушке. Один раз на свадьбе несколькя мужиков-синьцзянсов, крепко подвыпивши, лягли под куст и уснули. Харбинсы увидели, говорят: «Посмотрите, лежат, как траиры». И то пошло дальше, так и прозвали нас траирами. А наши прозвали их макаками, почему — потому что всё им нужно, везде оне лезут и везде оне наглы.
Мне в Уругвае без родства сладко не пришлось, везде хи-хи-ха да ха-ха-ха, за всё приходилось терпеть, постепенно привык, но мне ето не нравилось.
За неделю до нашей свадьбе в Бразилии была свадьба, женился Арсений Филатович Зыков. Почему-то родители на его свадьбу не поехали. После нашей свадьбе через две недели Арсений со своей супругой Валентиной Леонтьевной Маметьевой прибыли в деревню. Арсений Филатович характером уродился в мать, так что понятно, хто он. У них вскоре не пошло. Конечно, в етим добрые люди позаботились — помогчи ихнему разводу.
В деревне моего тестя с тёщай все, окромя дядя Федоса, ненавидели. Мне казалось — почему? Тесть такой порядочный, тихой, богобоязневый — и его ненавидят. Но уж ладно, тёща — есть за чё, она неспокойна, везде лезет, всё ей нужно, про всех знат, и каки сказки — всё она сплетёт. Моя Марфа её недолюбливала. Ни к чему их не приучала, толькя на их кричала, издевалась, ничего не работала, а знала каждый Божий день бегала по деревне, новости узнавала да в каждый разговор соли подсыпала. Семья большая, один одного меньше, а ей ничего не нужно. Марфе ето не нравилось, и она с ней часто схватывалась, и спорила, и за отца заступалась (отца оне все любили). За ето тёща Марфу возненавидела, проклинала, выгоняла из дому и сулила наихудшего мужа, пьяницу и чтобы бил всегда её. Тёща часто выпивала, при любым случае старалась напиться, и тайно выпивала. Тестю и детям ето не нравилось, за ето у них возникали конфликты. Когда Марфа вышла взамуж, тёща всеми силами старалась мне угодить, через лишку, ето меня настораживало, и Марфа тоже боялась, и к Марфе тоже изменилась, стала чрезвычайно любезна. Мы ничего не подозревали, но толькя удивлялись, кака она к нам любезна, но люди мне говорили часто, особенно Сергей Садофович: «Данила, опасайся, не доверяй». Я никому не верил: как ни говори, всё равно родственница.
sub 14 /sub
У нас шло всё хорошо. Тёща каждый Божняй день у нас в гостях, не надо радиё, ни газет — всё известно в деревне. Мы с Марфой по-прежнему трудились, деньги копили и начали матерьял покупать — строить дом. Народ на ето внимание взял, и смотрим: наши мужики строют станки [62] и садятся ткать пояски — сам дед Садоф, Иона Максимович, Сергей Садофович, Василий Берестов.
Мои пояски в США брали хорошо, потому что мужески руки посильнея женских, и пояски получаются как ремешки, и цена их росла: с 20 доллар ушли на 25 доллар. Мне везло.
Тут произошло следующа. Фёдор Иванович и Марк Иванович соперничали из-за Графиры Филатовны. Графира боле заигрывала с Фёдором, но тянула, Фёдор нервничал и даже пострашал её:
— Ежлив за меня не выйдешь, я тебя изнасилую.
Ей этих слов хватило, чтобы он ей опротивел, и она вышла за Марка Ивановича. Сыграли свадьбу. Он её любил, она уважала его. Вскоре приехала Валентинина сестра, Главдея Леонтьевна, Фёдор за ней стал бегать, но она как-то бочкём от него. И тут Алексей Иванович Чупров стал с ней праздновать, у их сошлось, и оне поженились, и у их пошло как по маслу.
Приезжает ко мне в гости брат Степан: двадцать четыре года, праздновает и помалкивает. Говорю брату:
— Ну что, братуха, пора жениться, хватит быть бобылём.
Он смеётся, начинает праздновать с Парасковьяй Ивановной. Шло всё хорошо, он взял для испытку да поиграл с Александрой Ивановной. Парасковья как надулась, бросилась домой, не стала играть, он к ней — она отталкиват:
— Иди к Сашке!
Степан посмотрел и сказал:
— Ишо не вышла, а уже ревнуешь. Что будет, когда выйдешь? И до етого сулилась взять в руки — да пошла ты подальше!
И собрался уезжать домой. Я стал убеждать: «Клином свет стал, что ли? Девок много, можно и выбрать». Он притих, стал праздновать с Александрой Ивановной. Вскоре он её высватал, и пошли сватать. Иван Чупров был пьян, Степана отстрамил, обозвал всяко-разно: «Синьцзянсы таки-сяки, кого берёшь, сам скоро состаришься, а девчонке всего пятнадцать лет!» Степан разобиделся и собрался совсем уезжать домой, тесть всю ночь уговаривал его, наутро Степан согласился ещё посватать. Пошли сватать, высватали. Но весь девишник Берестовы надоедали Степану: «Кого берёшь, она така-сяка, неумеха, ленива, больная, бери лучше Парасковью». Но Степан молчал до последу. Сыграли свадьбу. Степан стал жить в домике у покойницы Евдокеи Черемновой.
Вскоре поехали из США гости в наши страны — навестить своих родственников. Ето были Карп Ревтов с женой, брат дядя Федоса; Евфимия Феоктистовна Мартюшева, племянница тёщина, с мужем Иваном Карповичем, племянником дядя Федоса. Оне купили дяде Федосу возле деревни 45 гектар земли, и дядя Федос переехали и стали жить вряд с деревняй.
Вскоре приехал с Бразилии Максим Павлович Черемнов в гости, и прожил три месяца. Парень весёлой и простой, мы с нём крепко подружили, очень приглашал в гости. Мы строили дом, достроили, перешли.
Павла, Максимова мать, продавала свою землю три гектара, Берестовы её торговали, но она им не продала, так как враждовала на них, но продала нам. Мы купили, обгородили и купили ишо две коровы дойных. Народ запоговаривал: «Как он так умет, всё у его так быстро получается!» Мы молчали и всё трудились.
Тёща со мной так любезна и хороша, но на Марфу стала лить всякия небылицы: «Ты, Данила, зятёк, не распускай вожжи, она у тебя засранка, вредна, непокорна», и т. д. и т. д. Я всё молчал.
После свадьбе через два месяца Марфа забеременела, и пошли у ней проблемы, пошли рвоты, аппетит пропал, вся осунулась, посинела, но работу не оставляла.
— Маша, тебя свозить к врачам?
— Зачем? Не надо, всё пройдёт. Сам знашь, к врачам грех ходить.
— Маша, но так хворать! Я не согласен видать тебя такую.
— Всё будет хорошо.
Но действительность-то другая! Она, бедняжка, досталась мне вся изнадсажёна. Как толькя поимела половоя сношение, сразу зачахла, и день ото дня всё хуже и хуже. Как толькя сходит к повитухе Марине, поправится — так лучше, но чуть маленькя — опять хуже. С каждым днём становилась всё боле раздражительна, но виду не показывала.
Тёща видит, что успеху от меня никакого и что я Марфу жалею, начала Марфу разражать против меня. Сначала Марфа не поддавалась, но постепенно стала сдавать и всё от меня таить. Я думаю: «Что случилось? Марфа стала изменяться. Где наш договор? Посмотрю, что будет дальше».
26 августа 1979 года рождается наш первый сын. У Марфе пошли переёмы [63] , я сбегал за тёщай, та послала за повитухой Мариной. Марина пришла, заставила согреть воды, приготовить полотенсы. Переёмы пошли сильнея, Марина с тёщай ничего не смогли сделать, позвали меня, пришлось участвовать в родах. Вот тут мне запомнилось на всю жизнь, что такоя женчина, и стал их всегда жалеть и соболезновать. Бедные женчины, как вам чижало приходится, за такоя малоя удовольствия подверьгаетесь таким опасностям!
Родился прекрасный сын, на восьмой день окрестили и назвали его Андриян. Я от радости души не чаял в нём. У тёщи три месяца назадь тоже родился сын, назвали его Тимофеям, так что дядя и племянник росли вместе. Несмотря на Марфино поведение, я виду не показывал, но старался быть хладнокровный. Работа продолжалась, теперь мы не одне — нас троя.
Праздновать стало веселея, молодых мужиков добавилось: Марк, Алексей, брат Степан. Дядя Федос стал суседом, мы часто к нему ходили, он был весёлой, бражка у него всегда была, дядя угошал и всякия были, истории, рассказы и анекдоты рассказывал, был речист, и любо было его послушать. Раз слышим, он говорит:
— Первый рассказчик — все падают хохочут, но он не улыбнётся; второй рассказчик — сам хохочет, и все хохочут; третьяй рассказчик — сам залиётся [64] от смеху, но никто не улыбнётся.
Как-то раз он рассказывает нам анекдот, что он запомнился навсегда.
Едет царь Пётр Великий с дружиной на охоту по лесу, видят: стоит монастырь. Подъезжают к воротам, стучат во врата. Привратник смотрит в шелку [65] , и что он видит! Ох, батюшка-царь! И бежит без памяти к игумену, кланяется в ноги и говорит:
— Отче, отче, батюшка-царь у врат стоит с дружиною!
— А ты врата отворил?
— Нет, отче!
— Что ты натворил!
И бегом ко вратам, отворяют врата. А батюшка-царь на лошадях топчутся и нервничают.
— Вы что царю врата не отворяете?
— Прости, батюшка, виноваты.
