Дина Рубина - Всегда, всегда? (сборник)

Ознакомительная версия.

Справа у окна сидел мрачный Кириллов, драматург. Маринка говорила, что никто его не ставит, но в определенных кругах очень ценят, он гонит «чернуху», жутко талантливую, куда Петрушевской! Кириллова вот-вот должны были начать ставить, ведь в литературе все давно переломилось, поэтому Кириллов сидел месяцами в Доме творчества писателей, «Малеевке», и гнал «чернуху».

Каждый день он отстаивал очередь к автомату в вестибюле главного корпуса и громко кричал в трубку: «Теть Фира! Теть Фир! Если приедет Глубоков из МХАТа, дайте уже ему пьесу «Бардак» в красной папке! Да на ней прямо сверху написано черным фломастером: «Бар-дак»! Теть Фир! Не ту красную папку, что на этажерке, не спутайте. В той две одноактовки: «Расчлененный труп» и «Главный гинеколог». Не спутайте. Та красная, которая таки именно та, лежит в верхнем ящике письменного стола…»

Маринка говорила, что у Кириллова трагическая судьба. Не в том смысле трагическая, что младенцем он остался сиротой, это еще полбеды, а в том смысле, что воспитала его соседка тетя Фира, передав в процессе воспитания невинному русскому мальчику ужасающий жмеринский акцент. Из-за этого акцента в литературных кругах к Кириллову относились с недоверием. И он мог сотни раз рассказывать, что тетя Фира его только воспитала, но все равно у Кириллова была трагическая судьба: его встречали по открытому славянскому лицу, а провожали по акценту…

…После ужина мы собирались обычно на террасе перед столовой, темнело, зажигались тоскливые фонари, и сосны страшно стояли черной стеной вдоль центральной аллеи…

– Я растерялась, знаете, крикнула: «Дурак! Безобразие!» И помчалась как сумасшедшая, даже сон пропал, пришлось сесть за машинку, и – не поверите! – отстукала до ужина пятнадцать страниц. Очень плодотворно поработала…

Миша треснул пятерней по струнам гитары и запел:

– Наверное, он страшно одинок, – задумчиво проговорил Руся, качаясь в плетенке.

Миша заржал коротко и сказал:

– Я думаю!

Кириллов молчал. У него всегда было такое лицо, точно все плохое, о чем ему приходилось слышать, он давно предсказал в какой-нибудь своей пьесе.

– Интеллигентный эксгибиционист… – саркастически проговорил он. – Это таки интересно. Это – тема… – Хмыкнул, почесал щеку и протянул со своим ужасным акцентом: – Эт-то таки тема.

Миша опять ударил по струнам гитары и запел оперным речитативом:

– Фу-у, мальчики! – укоризненно протянула Эмилия Кондратьевна.

…А я вообще ни при чем была среди них. Я по профессии корректор. Знаете, напряженная, очень вредная работа. Вкус к жизни отбивает. Абсолютно неинтересно, например, с людьми иметь дело. Разные ситуации там, слова, чувства… Все время кажется, что это я уже корректировала у какого-то писателя. Профессиональное… Ничего не поделаешь.

В «Малеевку» мне Маринка достала путевку. Собственно, это и не путевка была, а так, курсовка, оплаченное питание. Просто в номере оказался лишний диван. Маринка приехала по путевке, обнаружила напрасно пустующий диван, увидела мощные сосны за окном и тем же вечером вызвонила меня из Москвы.

– Здесь сосны, здесь бильярд! – весело орала она в трубку. – Приезжай, тебе полезно после травмы!

И я поддалась… Знаете, после моей душевной травмы… но о ней я задним числом расскажу… В общем, утренней бородинской электричкой с Белорусского до Дорохова, а там малеевский автобус ждет. И – ах, этот воздух, эти леса… Впрочем, это было уже у какого-то писателя.

Дело еще в том, что я помогала Маринке укрывать от администрации пса, Лакки. Он боялся одиночества в номере, выл и когтил лапами паркет. Мы ходили в столовую по очереди, чтобы Лакки не чувствовал себя таким одиноким. А часов в шесть утра этот пес выволакивал меня на оправку и, одуревая от свежего воздуха, тащил волоком по просекам, задирая то одну, то другую заднюю лапу, похожую на мохнатое весло.

В ту неделю Маринка заканчивала рассказ для детей, которому одним известным писателем было еще по черновику предсказано большое будущее. Сюжет был прост, для детей всегда простота нужна: собака. Всю жизнь прожила в трехкомнатной квартире, три раза в день ожидая, что на нее наденут ошейник с поводком и выведут по нужде. Вдруг хозяева купили дачу, в Уваровке. Собаку вывезли. Совершенно обалдевшая от воли, простора и счастья, она гоняла по огромному участку, но когда захотела справить нужду, принесла хозяину в зубах ошейник с поводком. Иначе она не могла. Конечно, прообразом героя был Лакки, английский сеттер, – чудная интеллигентная морда. Глубинные ассоциации рассказа: вот так и все мы. Без поводка не можем. Маринка всегда писала ослепительно просто, но с мощными глубинными ассоциациями…

Итак, мы с Маринкой и с Лакки, английским сеттером, престарелая критик детской литературы Эмилия Кондратьевна, девушка и тонкая душа, соавторы Миша и Руся и мрачный Кириллов с акцентом – действующие лица этой… ну, скажем, интермедии… Апрель, тепло, огромный сиреневый куст у поворота аллеи…

Второй на этого странного человека наткнулась Маринка. Она опоздала к ужину – веселая, румяная, в жестком большом свитере своего мужа Ленечки. Как и все хорошие детские писатели, Маринка человек просветленный до циничности.

– Познакомилась с вашим… Эмилия Кондратьевна! – весело крикнула она, повергая в оторопь сидельцев за окрестными столами. – Он думал, что я засмущаюсь, как вы, и обращусь в бегство, да не на ту напал!

Она с аппетитом взялась за свою котлету и продолжала с полным ртом:

– Я ему тут же принялась рассказывать, как осатаневшие студенты нашего художественного училища на «картошке» вырезали из поленьев чудовищных размеров фаллосы и развлекались, гоняясь друг за другом и строя мизансцены в духе «Декамерона»… Когда студенты уехали, рассказывала я ему уже в убегающую спину, на полях остались разбросанные всюду, черные от дождей фаллосы, похожие на посеянные зубья дракона из греческого мифа о Персее…

– Зачем же ты помешала его скромным удовольствиям? – строго спросил Миша.

– Фу-у, девочки… – поморщилась Эмилия Кондратьевна. – За столом-то… Он убежал?

– Да, он пуглив, как лесная серна!.. – ответила Маринка, доедая ужин.

Миша заржал и надкусил огурец, а Кириллов пробормотал с акцентом:

– Ну, имеем неплохое развитие темы…

Маринка подмигнула мне и сказала:

– Это, пожалуй, покруче, чем «Школа женского обаяния»… – что было большим с ее стороны свинством, потому что именно она устроила меня посещать эту самую школу после моей душевной травмы, о которой я задним числом расскажу…

– Проветрись, – сказала Маринка, вручая абонемент, – может, научишься чему путному, – хотя по глазам ее было заметно, что она сильно сомневается в моих способностях. – Это курс лекций одного мощного кооператива психоаналитиков, психоэнергетиков, сексопатологов и патологоанатомов. Очень ушлые ребята.

И я пошла в «Школу женского обаяния». Набилось на курс всякого женского отброса – так, шелуха картофельная… Ну, и я среди них. Читал курс старый психоаналитик Соломон Яковлевич.

– Девочки, внимание! Вы просыпаетесь! – торжественно восклицал Соломон Яковлевич. – Что вы делаете первым делом?

Загубленные жизнью девочки тянули робким нестройным хором:

– Зарядку?..

Соломон Яковлевич отмахивался:

– Можно, но необязательно. Внимание, девочки! Вы проснулись! И! До! Умывания, завтрака, до того, как почистить зубы, вы! Берете пятикопеечную монету и вставляете между ягодицами. Далее! Не роняя монеты, с напряженными ягодицами, подтянутым животом и расправленными плечами и грудью, вы умываетесь, чистите зубы, варите кофе…

Робкая рука тянулась вверх:

– С монетой весь день ходить?

– Нет, конечно нет, – снисходительно усмехался Соломон Яковлевич. – Это вам не по силам. Вы – стоя! – не снимая напряжения с ягодиц, с расправленной грудью допиваете кофе, аккуратно вынимаете монету и начинаете свой творческий день. Но осанка – царственная женская осанка – остается…

Возле меня сидело угрюмое юное существо – серый ежик на голове, серьга в одном ухе, – конспектирующее каждое слово блистательного психоаналитика. Существо волновалось. Оно хотело знать, раз и навсегда: как насчет белья?

– А как насчет белья? – с тихим упорством врывалось существо в каждую паузу.

Но Соломон Яковлевич то ли глуховат был, то ли не терпел, когда прерывали его монолог, – обходил жгучий вопрос. Существо возле меня ерзало и поскребывало ручкой в сером ежике на голове.

Ознакомительная версия.