Дина Рубина - Всегда, всегда? (сборник)

Ознакомительная версия.

На занятия допущены были трое мужчин. Они служили муляжами. Так и назывались: муляж номер один, муляж номер три. Как правило, подрабатывающие студенты. За день работы они получали 12 рублей.

– Девочки, внимание! – начинал занятия Соломон Яковлевич. – К вам на улице пристает мужчина. Так, муляж номер два, начинайте приставать к девушке. Да двигайтесь поживей, вам за это платят! Девочки, быстро вспоминаем технику отшивания, мы проходили это на прошлых занятиях.

В коротеньком перерыве все пили чай с печеньем за счет кооператива. Соломон Яковлевич опускал в стакан печенье углом, угол набухал, отваливался, и Соломон Яковлевич долго гонялся ложкой за лохматыми кусками, и только по этому видно было, что он уже очень пожилой человек.

– Девочки, слушайте старого Соломона Яковлевича, который только из любви к вам взялся вести эти занятия, – говорил он, вылавливая ложкой кусок печенья. – Над мужчиной надо работать всю жизнь. Чтобы из поросенка воспитать мужчину, нужно потратить годы и годы. Девочки, милые, поверьте старому Соломону Яковлевичу, он знает все, сам был поросенком… Девочки, внимание! Вот он пришел домой, с работы, голодный. Что вы делаете?

На едином страстном выдохе девочки выпевали:

– Кормлю-уу!

– Ошибка, девочки, ошибка! – торжествующе поднимал палец Соломон Яковлевич. – Внимание! Вы вкушаете вместе с ним! А это сближает…

– А как насчет белья? – выкрикнули рядом со мной.

– Нет-нет-нет! – с испуганным выражением на лице воскликнул Соломон Яковлевич. – Сегодня этот вопрос мы затрагивать не будем. Это огромная важная тема! Работе с трусами мы посвятим большое занятие… А сейчас внимание! Наш сегодняшний урок мы посвящаем поведению в гардеробе. Итак! Мужчина подает вам пальто. Муляж номер два, подавайте даме пальто… Ирочка, не оглядывайтесь, не надо суетиться, он должен поднести пальто к вам тогда, когда вы опустили руки. Это его проблема. Поднес. Муляж номер два, поднес! Ира, небрежно и легко опустили правую руку в рукав. Не оглядывайтесь! Не задирайте левый локоть, вы не кузнечик. Он опустит рукав пониже и поймает вашу руку, это его проблемы. Так! Пальто надето. Чуть отклонилась назад, к его лицу, дать на секунду вдохнуть аромат французских духов, и! Пошла, Ирочка, пошла вперед, не оглядываясь, он догонит, это его проблемы! Муляж! Что вы стоите, как манекен, следуйте за дамой… Ира – нога от бедра, пошла нога от бедра. Вспомнили пятикопеечную монету…

В общем, я не стала дожидаться большого занятия, посвященного работе с трусами, потому что к моей душевной травме работа с трусами если и имела какое-то отношение, то очень, очень косвенное…

И не стала пересказывать Маринке про пятикопеечную монету. Не потому, что – жалко. Просто по натуре я – пессимист и знаю, что если уж нет царственной женской осанки, то хоть рубль вставляй – ничего не поможет…

Я все это задним числом рассказываю, так сказать, на фоне тех же декораций – апрель, тепло, огромный сиреневый куст у поворота аллеи. Впрочем, и про это было уже у какого-то писателя…

…С Косей я познакомилась, когда ему не за пятьдесят было, а под. Волосы его седоватые очень эффектно вились, знаете – перец с солью… Бабы под Косю валились снопами. У нас в роддомах очереди большие на аборты, так вот – все от Коси. Он очень артистичен был и рассказывал всякие байки из своей жизни так складно, что, бывало, слушаешь его, как щегла: все время новые коленца.

А у меня папа, знаете, по дяде – перс. Подозрительный, властный, деспотичный, и чтоб в девять вечера – дома была. А я же взрослая баба, психологическая усталость накапливается, то-се… И тут появляется Кося из города Таллина и начинает просто бешено за мною ухаживать. Ну, бешено! В тот год Кося приехал из Таллина подработать на маце. Он, будучи артистичным человеком без профессии, каждый год ездил куда-нибудь на заработки. В восемьдесят третьем, например, мидий собирал на Белом море, а также отлавливал морских звезд, высушивал и продавал оптом в киоски «Союзпечать», а там звезды шли как сувениры на подставке с надписью: «Привет с Белого моря!» И неплохо заработал.

Ну а в тот год он приехал подработать на маце. Его шурин станок держал, подпольно, конечно, где-то в подвале на Марьиной Роще. Бумажный мешок – шесть рублей. И знаете, довольно большой мешок.

И вот Кося работает на маце и одновременно бешено за мною ухаживает. Цветы, конфеты, прогулки по городу – деться же, разумеется, некуда: дома папа, перс по дяде. И Кося без конца рассказывает свою безумную жизнь в городе Таллине с разведенной женой Татьяной Евсеевной. Как она изменяла ему, бедному! Как он, бедный, ей изменял! И как в конце концов, не выдержав, ушел от нее в дощатую коммуналку с холодным туалетом на краю города. В общем, в этом месте он делает мне предложение. Понимаете? Приходит ко мне домой, с цветами, и просит у папы моей руки.

– А ноги? – спрашивает папа с восточной подозрительностью.

Словом, примчалась Маринка на такси, распили мы бутылочку коньяка, папа немного всплакнул, потому что растил меня не для Коси, а для своих преклонных лет. Но куда денешься…

Между прочим, Кося хотел немедленно расписаться, но тут выяснилось, что в городе Таллине он забыл нечаянно свидетельство о разводе с Татьяной Евсеевной, а без этого свидетельства нас отказались расписать. Неважно, сказал Кося, со временем постепенно распишемся. Главное, чтоб любовь была в сердце.

И хотя, честно говоря, я это корректировала уже у какого-то писателя, обаяние Косиной улыбки сильно освежало иные его фразы…

В общем, Кося переехал к нам с папой и перевез свою долю мацы – мешков двадцать, потому что к тому времени поссорился с шурином, хотя на станке продолжал еще работать.

И такая замечательная продукция у них шла, имею в виду мацу: тонкая, хрусткая, поджаристая – что тебе в суп, что с молоком, что с чаем – просто прелесть!

Ну, два мешка купили мы с папой – маца неожиданно пришлась папе по вкусу, он ее в суп крошил. Мешок купила Маринка, по всему городу везла его на метро до конечной своей, «Красногвардейской». Дай, говорит, газеткой только прикрою, чтоб народ не видел. Потом целый год жалела, что всего один мешок взяла – ее муж Ленечка и сын Серега как семечки ту мацу грызли. Да и Лакки, английский сеттер, – кинешь ему кусок – он схватит и хрустит, как заправский еврей.

Три мешка приобрел один писатель-почвенник, очень известный, я даже фамилии не привожу. Насчет мацы я не злорадствую: почвенник был язвенник, а маца при подобных заболеваниях гораздо, гораздо полезнее хлеба. Почвенник приехал на своем «Вольво» и долго торговался, характерно окая.

И вот – надо же, какие совпадения бывают в жизни – в этот день в который раз повторяли многосерийный фильм по роману этого писателя. Так что он торговался, одним глазом посматривая на экран, где ведущие советские актеры окали точь-в-точь как автор романа.

– Почему это у вас маца по шесть рублей, а в Большой хоральной синагоге по пять пятьдесят? Печати не видать.

– Какой еще печати? – темнея персидскими глазами, спрашивает мой папа.

– Это как же вы не знаете? – говорит укоризненно писатель-почвенник на фоне грудной протяжной песни из фильма. – Печать главного раввина, о том, что сия маца кошерна.

А папа к тому времени так приноровился торговаться, что ему палец в рот не клади.

– Знаете что, – говорит он, – тут уж либо – либо. У них кошер, у нас качество.

Даже соседка, Изабелла Федоровна, на что уж женщина непреклонная – и та крепилась-крепилась, да не выдержала, купила мешок.

– Я, – говорит она папе, – верю вам, как брату, Василий Ибрагимович; вашу мацу я буду есть, а ихнюю – в рот не возьму. Всем известно – чего они в свою мацу добавляют…

В общем, замечательно мы расторговались. Два месяца моя жизнь была посвящена Косе и маце, маце и Косе. А это очень много душевных сил забирает. Я вообще, когда люблю, растворяюсь без остатка в любимом человеке. Впрочем, про это было уже у одного писателя.

Ну и вот. Проходит Пасха, и наша, и та самая, и начинают Косе лететь письма от бывшей супруги Татьяны Евсеевны. На Главпочтамт, до востребования. Теперь вам встречный вопрос: договорились они писать друг другу, что ли? Ну, ладно, получаешь письма, так помалкивай, да? А он мне их читает, и слеза скатывается с его кудрявой ресницы и бежит по крупному его блестящему носу. «Вернись, Кося, милый, – пишет Татьяна Евсеевна, – мы мебель переставим, все заново начнем…» – и, кажется, он совсем не чувствует, что это было уже у одного писателя.

И лежит он целыми днями на диване навзничь, и смотрит перед собой большими мокрыми глазами. И рассказывает мне по ночам, как она изменяла ему, бедному, и как он, бедный, ей изменял! А работает Татьяна Евсеевна диктором на радио и обладает глубоким голосом с богатейшими модуляциями.

– В чем дело, Кося, – говорю я тогда с небывалым мужеством. – Ты, конечно, сделал мне предложение с цветами и перед папой, вся столица знает, конечно, что ты мой муж, но если радийный голос Татьяны Евсеевны зовет тебя так трубно и ты внимаешь ему за тыщу километров, так вали себе в Таллин, хотя я ничего не понимаю и все смешалось в моих представлениях о мужчине.

Ознакомительная версия.