Другой вопрос: почему все-таки не я? Он прямо топором висел в воздухе. И вечером, когда старшие вернулись с работы, я, конечно, эту тему подняла.
– Не буду больше стараться, – говорю. – Все мои старания ничего не дают. В итоге – Стефанова оказалась в «Артеке», а я нет.
Долго я на эту тему разорялась. Мама внимательно слушала. А потом спрашивает:
– А в чем проблема? Почему ты считаешь себя достойнее Стефановой?
Я прямо поперхнулась.
– Ну хотя бы потому, что учусь гораздо лучше. И не она мне помогает уроки делать, а я ей. Это не доказательство?
– Не-а, – качает головой мама. – Давай подумаем: у тебя есть способности. Тебе легко учиться. Это разве твоя заслуга?
– А чья? – насторожилась я.
– Это тебе передалось по наследству. Это твой изначальный багаж. Хорошо, что ты его используешь, еще и другим помогаешь. Но в принципе никакой твоей заслуги в этом нет. И гордиться тут нечем. Использовать что дано – да, это каждый обязан. Но гордиться и ждать каких-то себе привилегий за это – с какой стати? А у Лены – другая наследственность, ей очень и очень трудно. Ты же сама знаешь. И труда она вкладывает в учение в сто раз больше, чем ты. А результаты – гораздо хуже. Получается, у нее вообще нет никакой компенсации за ее усилия, разве не так?
Я поразилась маминым рассуждениям. Неужели она права? Неужели все так просто? И где же взвешивается мера усилий? Кто за них вознаграждает? Ведь не пионерская организация? Да, кстати: Ленке же не пионерская организация путевку на все лето дала! Ей папа достал! Разве это честно?
Об этом я маму и спросила. Она ответила, что да, какая-то часть путевок распределяется не только по заслугам детей, но и по заслугам родителей. Оказывается, так. Но нигде же не сказано, что так не делают. И в основном едут же туда замечательные ребята!
– Посмотри: и Ленка ваша какая оказалась молодец! Столько соревнований выиграла. А никто из вас и не подозревал, что она такая способная к спорту. И еще вот над чем подумай: ты бы там, в «Артеке», захотела состязаться? Бегать, прыгать, плавать? Ты же физкультуру ненавидишь! Тебе там было бы тяжело. Как думаешь? Помнишь, сколько раз мы тебе предлагали летом в пионерлагерь путевки взять, даже на море? Ты отказывалась. Ты любишь побыть одна, когда хочешь, ты не любишь, чтобы тобой командовали, тебе не нравится ходить строем. И спорт – не твое. Неужели ты выдержала бы три месяца такой жизни?
И тут до меня дошло! Мне не досталась путевка в «Артек» потому, что мне туда не надо! Именно так! Я не гожусь для «Артека», а он не годится для меня! И это совершенно правильно! А Ленке «Артек» как раз подошел, она там была на своем месте!
Таким образом, мы с Ленкой как бы уравнялись в жизненных правах. Я впервые тогда поняла, в чем суть равенства. Да, люди рождаются разными. Совсем-совсем. И если кому-то учиться трудно, это не значит, что этот человек не имеет права на счастливую и полноценную жизнь. И, в конечном счете, каждый получает именно то, что ему надо. И горе у каждого свое, и радость. Именно поэтому зависть бессмысленна и глупа.
И еще я тогда же уяснила, что у каждого от рождения есть свои способности и возможности – или отсутствие каких-то способностей. Значит, каждый полноценен. Или, если рассуждать с недоброй позиции, каждый из нас по-своему генетический урод.
– Так, мам, я же не о том. Просто ругнулась, – возразила Маруся. – А что дальше было? С Ленкой? И вообще?
– А я вот об этом как раз и хочу тебе рассказать. Важное. Для меня, во всяком случае, это был опять же серьезный момент, как тема «Артека». Слушай.
* * *
– Если сейчас вспоминать, школьные годы кажутся счастьем. Но это только если издалека, в целом. Мелкие заботы, страхи, неприятности забываются быстро, а остается главное: память о том, как прибывали силы, память о радости жизни, мечтах. И хорошо, что так.
После окончания неполной средней школы, сдачи всех экзаменов, получения свидетельства большинство из нас осталось учиться до получения аттестата зрелости. Но несколько человек ушли. Кто-то поступил в техникум, одна девочка – в музыкальное училище. Не осталась в школе и Ленка Стефанова. Вообще чудо, что она кое-как сдала экзамены. Мы, конечно, ей помогали, натаскивали, как могли, но сами же и видели, что все это совершенно бесполезно. У нее просто не держалось ничего в голове. Правда, я тут недавно о Ленке думала, когда получила письмо от одного молодого человека, студента университета, между прочим. В письме том были такие ошибки, что у меня просто в глазах помутилось! Как же он учится в университете, если писать грамотно не способен? Как он туда поступил? Пустые вопросы, я все понимаю. Но они поневоле возникают, ничего не поделаешь. И я вспомнила о Ленке и поняла, что чему-то в школе она как раз научилась. Да, с мучениями, да, с огромным угнетением и напряжением всех сил. Но писала она вполне сносно, если сравнивать с современной повальной безграмотностью. И читала уверенно. Медленно, но не по слогам, как сейчас это порой бывает. Ударения ставила верно. Стихи знала наизусть. То есть – какие-то результаты, вполне терпимые, учение-мучение принесло. Но все равно мы так и не поняли, как она сумела сдать экзамены. Потому что по тем честным требованиям на тройку она не могла написать работу по русскому языку. Никак. Она делала больше шести допустимых ошибок. Всегда – больше. Хоть на одну, но делала. А устный экзамен по русскому? Разборы предложений, которые она не понимала вообще? Или математика? Сейчас я понимаю, что учителя сами сжалились, поднатужились, что-то подправили, о чем-то не спросили, лишь бы выпустить старательную девочку из школы.
Мать определила ее в какое-то самое простое профтехучилище. На этом наши пути разошлись. Иногда встречались на улице с ее мамой, она неизменно приглашала в гости, говорила, что дочка учится, скоро получит профессию. Ну и хорошо. У нас шла своя школьная жизнь, с мечтами, надеждами, предположениями. Пока учишься, ты словно находишься в каком-то коконе и отделен от реальности устоявшимся школьным порядком.
О чем я мечтала? О поступлении в университет, о большой вечной любви, о свободе взрослого человека, чтобы самой все за себя решать и за себя же отвечать. После окончания школы оказалось, что на пути меня ждут некоторые непредвиденные препятствия. То есть – не то чтобы уж совсем непредвиденные, кое-что я уже слышала, кое о чем догадывалась и могла предполагать. Но пока сама не столкнешься с преградой, не поймешь, насколько она преодолима. Мое личное препятствие стало для меня огромным шоком. Моя проблема, как оказалось, заключалась в фамилии папы, которую, естественно, носила и я. Ничего не принималось во внимание: ни русская мать, ни то, что отец мой прошел всю войну от начала до конца. Мы с ним оказались поражены в правах. Негласно, противозаконно, если уж так говорить. Ведь в законе о праве на образование, на получение работы мы признавались равными со всеми остальными гражданами нашей великой страны. Но кто и когда у нас всерьез принимал написанное в законах! Было указание: препятствовать лицам с неугодными фамилиями поступать в ведущие вузы страны. И точка. Его и исполняли.
Я пошла подавать документы в университет, со всеми своими почетными грамотами и дипломами олимпиад, уверенная в своих силах и знаниях. И, конечно же, в своих правах. Вот тут-то меня и ждал облом. Добрая тетенька, рассматривавшая мои документы, почему-то вышла из-за стола и предложила мне отойти с ней туда, где мы остались одни. И тут она сказала:
– Я вижу, ты хорошая и умненькая девочка. Хочу тебя предупредить: документы можешь подать сейчас. И я их приму. Но на первом же экзамене тебя завалят. Если ты решишь сделать так, то не падай духом, когда провалишь экзамен. Это не из-за твоих плохих знаний. Есть указание не принимать к нам студентов с такими фамилиями, как у тебя. И вторая возможность: просто не тратить нервы, идти в другой вуз. Ты поступишь, я уверена. И нервы сбережешь. А выучишься не хуже, чем тут. И диплом твой будет ничем не хуже этого. Выбор за тобой.
Я просто обалдела. Я абсолютно поверила ей. Разговоры такие ходили. И вот – так оно и есть, оказывается. Мало того, что я ей поверила. Я еще и чувствовала признательность. Она могла бы просто принять у меня документы, а дальше – горюй, девочка, сама. Но она предупредила. Это тоже с ее стороны был поступок настоящего человека. Ведь она мне доверилась. Ну естественно, я не стала подавать туда бумаги. Пришла домой, наревелась, нажаловалась на жизнь.
Мама особо не участвовала в моих стенаниях и плачах.
– Ничего, – говорит, – злее будешь! Поступишь в другой институт, выучишься, диплом получишь, а знания твои у тебя никто не отнимет. И потом жизнь покажет, кому больше повезет.
Она, конечно, была права. Но обида в моем сердце поселилась жгучая. Я стала пристально вглядываться во все происходящее, ища в каждом встречном антисемита и в каждой своей мелкой неурядице антисемитскую выходку. Это явно было невротическое состояние, как результат того шока.
