В итоге все получилось именно так, как мама и говорила. И поступила, и выучилась, и дальше многих пошла. Но боль не проходила. В юности ужасно реагируешь на несправедливость, просто до саморазрушения.
Потом еще кое-что добавило масла в огонь моей обиды. Я была студенткой, чувствовала себя совсем взрослой. И мне было стыдно просить у родителей денег на свои нужды. Я была настроена зарабатывать сама. Тогда в восемнадцать лет человек считался вполне взрослым и обязанным сам себя обеспечивать. Я многое умела, многое могла, но опять же – столкнулась с той же самой проблемой: из-за моей фамилии меня никуда не брали. Когда я звонила предварительно, разговаривали с энтузиазмом, но, увидев паспорт, сразу сникали. И мое обостренное к тому времени чувство боли возникало с новой силой. В итоге нашлась работа на почте, приняли меня на должность телеграфистки. Она, с одной стороны, была мне очень удобна, потому что я могла выбирать сама, в какую смену работать. Учение не страдало. А с другой стороны, я чувствовала жуткое унижение, что при знании иностранных языков, при всех своих признанных способностях должна была идти вкалывать на работу, не требующую никаких знаний и даже сообразительности. Но деньги платили. Таким образом, каждый день я продавала за небольшие деньги кусок своей жизни. Вместо того чтобы читать, гулять, заниматься в библиотеке и мало ли чего еще, я сидела на почте и принимала телеграммы. И смысл этого труда для меня заключался только в небольшом количестве денег, которые я зарабатывала на свои нужды.
Ты еще помнишь, что такое телеграмма. А вот внукам надо будет объяснять. Не думала, что придется про такой когда-то обыденный вид связи рассказывать, как про историческую реликвию. Дожила! Сейчас вместо телеграммы – СМС. Сам пишешь, сам отсылаешь, доходит мгновенно, стоит ерунду. Всем доступно. Во времена моей молодости люди писали друг другу письма от руки и посылали их по почте. А если возникала необходимость что-то срочно сообщить, тут самым верным средством и становилась телеграмма. Телефонов ведь почти ни у кого не было, если о провинции говорить. Да и в столице – далеко не у всех. Телеграммы тоже делились на обычные и срочные. Если обычная, слово в ней стоило три копейки. И люди экономили слова, потому что три копейки – это были деньги. Бублик, например, три копейки стоил. И стакан газировки с сиропом. Одна поездка на трамвае. Стакан чая с сахаром – дешевле, две копейки. Народ жил скудно, копейки считали. Поэтому в телеграммах всегда опускали предлоги. Например, писали: «Поздравляю днем рождения» и тому подобное.
В срочных телеграммах каждое слово стоило целых десять копеек! А это уже совсем большие деньги! На сорок копеек в студенческой столовой МГУ можно было комплексный обед съесть – первое, второе и третье. Поэтому срочные телеграммы посылали в самых экстренных случаях. Зато и доставляли их в течение часа. Я не просто так это рассказываю, скоро поймешь почему.
В мои обязанности входило принимать телеграммы, следить, чтобы все – и адрес, и текст в них – было разборчиво написано. Потом я подсчитывала количество слов (слова в адресе, кстати, тоже входили в цену телеграммы), брала деньги и выдавала квитанцию. После этого я относила заполненный бланк, чтобы текст передали на телетайпе в указанное почтовое отделение. А там уже узенькие полосочки наклеивали на бланк и доставляли на дом адресату.
Так вот. Когда я отнесла свою первую телеграмму для передачи, меня ожидал сюрприз. За телетайпом сидела Ленка Стефанова! Так вот какую профессию приобрела она после того, как ушла из школы! Ленка ужасно мне обрадовалась, бросилась на шею. А для меня эта встреча стала поводом для очередного моего страдания. Как же! Ведь к предыдущим унизительным ощущениям добавилось еще одно: я работаю с одноклассницей, которая была признана умственно отсталой! Я помогала ей как совершенно недееспособному индивиду все ее школьные годы. Было дело, мы даже снисходительно посмеивались над ней. А теперь? Теперь мы в равном положении! И мои школьные успехи и заслуги ровным счетом ничего не значат перед лицом реальности!
Ленка со своей плохой наследственностью равнялась мне – с моей наследственностью выше среднего. (Это я так в своих горделивых рассуждениях сопоставляла.) И я знала почему! Теперь – точно знала! Жизнь таким образом показывала мне, что я такой же генетический урод, как и Стефанова. Да, она с трудом читала и писала и почти не умела решать задачки по математике. Зато она плавала, бегала и прыгала. И не гордилась этим. Просто жила с тем, что есть. А я легко читала, писала и прочее, и прочее, зато к спорту способностей не имела. К тому же теперь я знала и о главном своем генетическом недостатке, о котором молчал только ленивый: о так называемом пятом пункте в анкете моего папы. Из-за него я везде была отвергнута и оказалась в итоге на одной работе с Ленкой. О как! Жизнь в нашей стране равных возможностей причесывала всех под одну гребенку, безжалостно и безучастно к нашим пожеланиям.
Конечно, я утешала себя, что это временно, что потом, учась на старших курсах, подыщу себе работу получше. Но все равно – обида имелась. И эта лишняя обида только добавляла болезненные ощущения к вполне сложившемуся у меня комплексу страданий из-за антисемитизма.
Но с Ленкой мы жили мирно. Она-то никак не могла быть причиной моих страданий. Она старалась, работала, набирала тексты телеграмм (вот и пригодилась ее невероятная усидчивость) и радостно бросалась обниматься, как только меня завидит. Дело, конечно, было не в Ленке. Чего с ней ссориться?
Однажды на почту зашли мужчина и женщина, пожилые, скорбные, в черных одеждах. Они посылали срочную телеграмму, содержание которой уместилось в два слова: «Фира умерла».
Я этих людей очень пожалела. Собственно, в моей небогатой практике это была первая телеграмма, сообщающая о смерти. Я, конечно, сейчас же передала ее Ленке, чтобы та отправила этот траурный текст по назначению. И она отправила – без секунды промедления.
Через пару дней на почту снова зашли те самые скорбные муж с женой. Они все еще были в черном. Однако лица их выражали не тоскливую скорбь, а гнев и ярость.
– Мы телеграмму недавно подавали! Как раз вам, – обратился ко мне мужчина тоном, который, если очень мягко выражаться, можно было бы назвать неприязненным.
– Да, я помню, – подтвердила я, – конечно. Что-то случилось? Не дошла телеграмма?
– Дошла! – грозно выкрикнул мужчина, потрясая той самой телеграммой. – Вот она! Люди приехали на похороны, привезли!!! И что же вы все за люди! Я воевал! Я честно трудился всю жизнь, а каждый проклятый антисемит, каждая шлюха (тут он сделал жест рукой в мою сторону) норовит оскорбить!!!
Я просто окаменела. Шлюхой меня никогда не называли. Ни до, ни после. Я даже не представляла, какую боль может причинить это короткое слово, если оно обращено к тебе. Ответить мне было нечего. Я чувствовала, что жутко покраснела. Меня просто бросило в жар. «Что это с ними? Они с ума сошли?» – подумала я, стараясь не разреветься.
– Вот что они получили! Довольна? Думаешь, любое издевательство с рук сойдет?
Я посмотрела на смятый листок телеграммы, который разъяренный человек швырнул мне прямо в лицо. На бланке значилось:
«Срира умерла».
– Не может этого быть! – воскликнула я.
– Даже смерть им не помеха! – выкрикнул мужчина, сжимая кулаки.
Его спутница смотрела на меня со скорбной ненавистью.
– Я прекрасно помню, что было написано. Там у вас было: «Фира умерла», – стараясь не разрыдаться, оправдывалась я. – Подождите, я сейчас принесу ваш бланк, который я приняла. Они у нас подшиваются и хранятся.
Бланк нашелся немедленно. Только взглянув на рукописный текст, я сразу поняла, в чем дело. Прописная буква Ф была изображена отправителем так, что Ленка, с ее тупостью и непониманием элементарного факта, что не существует в природе имени Срира, приняла Ф за сочетание букв Ср. И никаким антисемитизмом тут не пахнет.
Я понимала, что несчастные люди задеты за живое полученным сообщением. Мало того, что дорогая им Фира скончалась, так негодяи еще и над именем поиздевались. Конечно, сочетание Ср рождает в сознании русскоговорящих людей оскорбительное продолжение.
Естественно, пришлось позвать Ленку. Она жутко испугалась, хотя не понимала, в чем причина ярости оказавшихся против нее людей. Она стояла, низко опустив голову, в хорошо знакомой мне по школьным временам позе вечно виноватого и задавленного этим человека. Ее безукоризненная прическа, дорогая одежда, модельные туфельки вызвали новый приступ гнева у несчастных людей.
– Стыдитесь! – кричали они хором, со слезами на глазах. – Позор!
Ленка смотрела на бланк и очень тихо говорила, так, что слышно было только мне:
– Но ведь тут Ср написано! Вот С, вот р! Что же мне было думать?
Я надеялась, что супруги ее не услышат. Но они услышали.
