Мне не понять его сути, но я и не стремлюсь. Здесь, на Эгейском побережье, он меня не пугает, как и не мешает. Это не так, как в Эмиратах, куда меня занесло несколько лет назад по делам в командировку с шефом. Там я чувствовал себя рыбой в аквариуме, которая всего лишь объект для наблюдения. Или же существо инопланетное, для которого контакт с местными жителями невозможен. Тут же все иначе. Я оказался если и не среди своих, то среди очень близких мне людей.
Я догадываюсь, что у турок есть свои проблемы. И навряд ли мне понять их, даже если предчувствие прошлогоднего сна станет явью и я узнаю, какая здесь зима. Но вот это странное чувство дома все больше и больше овладевает мною, хотя весь этот бред насчет того, кем я был в прошлой жизни в этих самых местах, с каждым днем становится все дальше и дальше от меня. По крайней мере, того, каким я вышел из самолета в Стамбульском аэропорту пару недель назад. Разве что я был Пири Реисом? Не самый, между прочим, плохой вариант!
На соседней яхте начинается ужин. Там живет семья, родители и трое детей. Весь вечер они бегали по пирсу, временами с любопытством поглядывая в сторону катера. Мамур предупредил соседей, что на нем какое-то время поживет гость, но не сказал, что это будет русский, вот детям и стало интересно, что это за тип поселился у них по соседству.
Тип же, выйдя из каюты, смотрел на небо и считал звезды, которых было очень мало в эту ночь, луна съела всё!
А потом, когда все в ближайшей округе уже легли спать, катер внезапно стал моей новой шкатулкой с демонами. Не знаю, как это получилось, может, я просто очень долго смотрел на небо и научился различать звезды сквозь невыносимо яркий свет луны, но в один прекрасный момент вдруг опять возникло то самое ощущение, как в детстве, когда я приставлял к правому глазу картонную трубочку калейдоскопа.
И они вдруг вновь появились. Когда я в последний раз играл с демонами? Лет в шесть?
Они заполонили собой все небо, самый уродливый, тот, с большим глазом, лишенным белка, что красовался посредине лба, смотрел на меня прямо из лунного диска и улыбался, щеря свои клыки, остальные облюбовали почему-то трапецию Ориона.
Стоял гомон, демоны взвизгивали и смеялись.
У меня схватило сердце. Такое со мной бывает редко, но эти минуты всегда запоминаются, когда что-то проваливается в тебе, к горлу подступает тошнота, прерывается дыхание, а в глазах темнеет и кажется, что еще мгновение, земля закружится под ногами, и ты упадешь на нее, чтобы больше не встать.
Только сейчас подо мной была не земля.
Катер покачивался на невысокой волне, демоны, все так же гомоня, рассаживались на небе, кто на луне, кто на звездах.
Я хорошо слышал, о чем он разговаривают.
— Смотри, он жив все еще!
— Может, мы опять поиграем в прятки?
— Наверное, он опять будет спрашивать про свою мать…
— Эй! — крикнул я. — Пусть говорит кто-то один!
Одноглазый, вновь ощерясь, оторвался от луны, и я впервые заметил, что у него есть крылья. В калейдоскопе ведь показывались лишь их лица. Он взмахнул леталами и оказался на корме катера, прямо передо мной.
— Мы будем играть?
Я помотал головой.
Возраст игр прошел, с этим уже ничего не поделать.
— Тогда зачем ты нас позвал?
Я мог бы ответить, что совсем их не звал, да и вообще забыл про них за долгие годы, но тут до меня вдруг дошло, что я могу попытаться использовать их так же, как делал это в те времена, когда доставал калейдоскоп из некрашеной деревянной шкатулки.
Искать мать бесполезно, да и призрак ее все равно появится, как только наступит его очередной час.
Но вот эта Марина, которую найти не может даже местная полиция, — вдруг они смогут мне что-то сказать? Поиски идут не первый день, но пока все без толку. Еще сегодня, когда я покидал отель, мне встретился печальный Али, который спросил, есть ли у меня новости, но откуда им было взяться?
Демон хмыкнул, свернул крылья и погрузился в медитацию. Остальные тоже притихли, свисая, как летучие мыши, гроздьями с трапеции Ориона. Так продолжалось довольно долго, я заскучал и начал смотреть в воду, где появились странные огоньки. Вначале показалось, что это отражаются звезды, но потом я подумал, что, скорее всего, это какие-нибудь подводные твари, наделенные способностью светиться в воде. Хотя это ведь не океан, это просто Эгейское море, отчего-то носящее прозвище Моря Богов, так, может, это они сейчас всплывают на поверхность, пробудившись от долгой спячки? И там, под ленивой волной, готовятся вновь выйти в мир, давно уже лишенный очарования и иллюзий, чтобы образумить его и вернуть если и не во времена Эдема, то хотя бы к тем годам, когда люди еще знали истинный смысл своего существования.
— Вы его никогда не знали! — хихикая, сказал одноглазый демон, а потом добавил: — А ее ты найдешь, недели не пройдет, как найдешь, сейчас же она, заливаясь слезами, пытается выбраться из той черной дыры, куда сама и попала, глупая девушка, да и все вы умом не отличаетесь!
Он взмахнул леталами и исчез. Пропали и остальные, лишь луна и звезды, вот все, что осталось на небе. Скрылись и огоньки в воде. Она была черной и манящей, как та дыра, в которую мне, по всей видимости, предстояло пробраться, хотя ни разу в жизни еще я не слышал от демонов дельного совета. Вот играть с ними в прятки, это да, это всегда доставляло наслаждение, по крайней мере в те годы, когда я не стеснялся самому себе признаться, что они, демоны, есть.
Я достал надувной матрац и бросил его на палубу, у кормы. Ночь была теплой, а в каюте душно. Здесь же ветер, дующий с моря, если хорошо прислушаться, то в нем можно различить голоса заблудившихся душ, просящих о помощи. Плеснулась неподалеку подошедшая к берегу большая рыба. На пирсе погасли фонари, и лишь луна продолжала светить, ее было некому выключить.
Так называл ее отец. Когда становилось невмоготу, она думала о нем и уходила на берег, подальше от летних туристических толп. Садилась прямо на песок и смотрела на разбросанные тут и там острова, среди которых выделялись, будто намалеванные грубыми мазками поверх тончайшей прорисовки бликующей поверхности моря, дальняя тень греческого Коса и совсем близко вырастающая из воды громада Карады, Черного острова. Один мазок вправо, почти у горизонта, другой влево, да и то виден лишь краешек, все остальное скрывается за прихотливо извивающейся линией берега.
Море и берег — то, что рядом с ней всю жизнь. Да и назвали ее родители подходяще, Дениз, что значит «море».
Босфор был виден прямо из окон их дома в Стамбуле, жили они в Ускюдаре, на азиатском берегу, совсем неподалеку от паромной переправы и от площади, окруженной минаретами. Когда отец шел с ней гулять, то рассказывал, кто и когда построил ту или иную мечеть, а потом они сворачивали на шумную улицу Бююк-Хамам, где постоянно толклись торговцы и старались перекричать друг друга, ей это нравилось, как вообще нравились прогулки с отцом.
Он мог взять ее с собой на берег, и тогда они долго стояли и смотрели на маленький островок, на котором находится Девичья башня. А мог выбрать другой маршрут, повести дочь на прогулку по кладбищу Караджа-Ахмет, рассказывая при этом, что именно сюда когда-то привезли горсть земли из Медины, с того самого места, где погребен пророк Мухаммед. Тут отец всегда добавлял странную для нее фразу: «Да благословит его Аллах и приветствует!».
— Почему ты так говоришь? — спрашивала маленькая Дениз.
Отец улыбался, и отвечал лишь одно:
— Так положено!
А потом начинал вдруг говорить совсем о другом. Почему-то она запомнила рассказ о знаменитом европейском поэте, у которого одна нога была короче другой, но при этом его обожали все женщины, которых он встречал. А еще у него были неописуемой красоты кудри, и вот, потряхивая ими, он в задумчивости ходил по кипарисовым аллеям кладбища, сочиняя стихи.
— Ты их помнишь? — задавала очередной вопрос Дениз.
— Вот вырастешь, — говорил отец, — закончишь школу, поступишь в университет, и сама все узнаешь!
Он растил их с братом один, мать умерла, когда Дениз только исполнилось десять, а брату еще не было шести.
После смерти матери он и начал называть ее розовой розой — была такая песня у певца, которого отец очень любил, Барыша Манчо. Как раз в год маминой кончины Манчо начал вести по телевизору программу для детей, и Дениз не пропускала ни одного выпуска. Ей нравился этот длинноволосый и усатый человек с добрыми глазами и мягким голосом, но она и не подозревала, какой он замечательный певец, пока отец как-то вечером не включил пластинку с песней о девушке, которая приносила всем радость, а потом вдруг взяла да исчезла, и стало вокруг пусто, как в пустыне.
— Это песня о маме? — спросила Дениз.
— Не только, — ответил отец, — ты ведь тоже когда-нибудь уйдешь от меня, выйдешь замуж и станешь такой же розовой розой…
