В гроб Федора Ивановича положили охапку бордовых роз, купленных мной.
Могильщики, два хмурых, пропитых мужика нетерпеливо переминаются в сторонке, ожидая после тяжелой работы на морозе законного денежного вознаграждения. Плюс по две бутылки водки на брата — запить легкое чужое горе.
Каркают кладбищенские вороны, дует мертвый ветер, порхает задумчивый снег.
Гроб выставлен возле вырытой могилы для прощания. Подходят сын усопшего и обе его дочери. Одна — прямо с поезда из Санкт-Петербурга. Та, которая из Москвы, зачем-то поправляет отцу воротник белой рубашки. Сын наклоняется для поцелуя и, мне кажется, что-то шепчет покойнику на ухо.
В поцелуйном ритуале движется очередь. Рядом со свежевырытой ямой — могильная плита. Мужчина, судя по датам, шестидесяти трех лет, с озорным выражением глаз, без всякой зависти глядит на живых, ожидая свою супругу, место для которой уже заготовлено рядом. Заранее выбита дата рождения и прочерк. Такая житейская практичность в мистическом и непредсказуемом деле смерти всегда удивляла меня. Тетушка моей мамы, гордившаяся строгими математическими мозгами и не одно десятилетие преподававшая студентам сопромат, после похорон третьего мужа начертала на своем надгробном камне следующее: Светлана Алексеевна Бочарова 1909–199.. Помешавшись на магической силе цифры девять, она уверовала, что умрет непременно в девяностых и уж точно не перевалит за двухтысячный. Старухой она была взбалмошной и сварливой и умудрилась пережить двух своих престарелых родственниц, которые по несколько лет каждая самоотверженно ухаживали за бездетной тетушкой в надежде на наследство. В итоге перехитрила всех, даже саму себя, и умерла только в 2004 году в возрасте девяноста пяти лет. Изнуренным долгим ожиданием квартирного куша родственникам пришлось спешно перебивать посмертные цифры…
Подхожу к Философу Иванычу. Снежинки не тают на лице спящего. Наклоняюсь и целую его не в лоб, как все, а в щеку, троекратно, как целуют живого и близкого человека на долгую разлуку.
Могильщики, с профессиональным чутьем уловив нужный момент, ловко, не мешкая, заколачивают крышку гроба и опускают его в могилу. Комья мерзлой земли бодро стучат по обитой красной тканью крышке. Дочери Федора Ивановича стоят, обнявшись, и утирают платочками глаза. Сын сурово глядит на мгновенно выросший и тут же обложенный цветами и венками холмик. Ироида от имени администрации «Кленов» водружает на могилу скромный венок с тривиальной надписью на алых лентах: «Помним. Скорбим». «Каждый житель пансионата, — говорит она, — для нас родной человек, как отец или мать. Мы тяжело, вместе с родственниками, переживаем эту утрату…» Женщины негромко всхлипывают, мужчины, традиционно стыдясь слез, отворачиваются.
По дороге обратно громко работающее у водителя радио бесстрастно информирует: скончался Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.
На сдвинутых столах — небогатая закуска, водка и красное вино.
— Совсем недавно Федя навещал меня в больнице, — вспоминает сидящий рядом со мной Юрий Андреевич.
— Да, я знаю.
— Он очень хорошо отзывался о вас. Кстати, вы не думаете, что это не просто совпадение?
— Вы о чем?
— О том, что он умер примерно в одно и то же время с Патриархом? Может, это какой-то знак?
— Может, и знак.
— Эх, знать бы наверняка!
— Зачем?
— Как зачем? А вдруг Федя был отмечен особой благодатью?
— Скорее всего, так оно и было. Хоть он и не был до конца верующим…
— Да вы что! Тогда беру свои слова обратно. Неверующий не может удостоиться такого знака!
— А я думаю, может. Федор Иванович был очень добрым.
— Разве этого достаточно?
— Кто знает? Возможно…
Юрий Андреевич по-отечески тепло смотрит на меня, похлопывая по руке.
Как выяснилось, многим из обитателей «Кленов» Федор Иванович чем-то помог. Говорили о нем искренне, прочувствованно. Я сказала, что от нас ушел подлинно хороший человек. Для него так важно было это слово — подлинность. Светлана Сергеевна и мадам Марьяна заплакали. Подумалось, что скоро Новый год, и странно было представить в нашей скорбной столовой наряженную елку и розовощекого Деда Мороза с хорошо отрепетированными шутками. Наверное, зря я все это затеяла.
Подвыпившая Ироида хватает меня за руку и оттаскивает в сторонку. От нее пахнет смешанным запахом духов и колбасы, которую она торопливо дожевывает.
— Анастасия Александровна, я тут думала… Насчет того случая… Ну, с Марьяной. В общем, я рада, что старуха не в психушке. Вы не держите на меня зла…
— Вы на меня тоже.
— Как вы тогда с машиной-то, — зашлась смехом заведующая, — подавай — и все тут! Молодец!
Старики, услышав неподобающий похоронной ситуации хохот, осуждающе косились в нашу сторону.
— Пойдемте к столу, — сказала я. — Помянем Федора Ивановича.
Минут через сорок Ироида Евгеньевна, безостановочно поминавшая усопшего, выдала длинную, витиеватую и не очень связную речь, призванную убедить присутствующих в ее неутолимой скорби.
Сын и обе дочери Федора Ивановича, все это время молчаливо сидевшие за столом, собрались уезжать. Юрий Андреевич вызвался проводить гостей до ворот.
Дочери, питерская и московская, горячо благодарили безутешную заведующую за заботу, коей окружили в пансионате их отца. Ироида, окончательно потеряв связь с реальностью, приглашала их бывать в «Кленах» почаще.
Вечером приезжает муж. За вещами. Накануне я сложила их в пакеты, выставила в коридор.
Хвост радуется ему, подпрыгивает, норовя лизнуть в лицо. Саша отодвигается.
— Может, выпьешь чаю?
— Нет, я тороплюсь, меня ждет такси.
— Скажи — я изменилась?
— Ты? Почти нет, — он старается не смотреть на мой живот. — Выглядишь хорошо.
— А ты изменился. Очень.
— Да? В чем же?
— Разлюбил…
— Прости.
— Ничего. Ты же не виноват в этом. Я хотела тебе сказать… Нам ведь было когда-то хорошо. Куда же все делось, а, Саш?
— Не знаю… Ушло…
— Совсем?
— Наверное.
— И что теперь делать?
— Меня ждет такси, — повторил он. — Да, у меня к тебе просьба. Пожалуйста, не вписывай пока меня отцом. Пойми, я должен дозреть до этого… Сейчас я не готов. Потом, может, сам попрошу вписать меня.
— Потом?..
— Ладно, я пошел.
— Подожди.
— Ну что?
Я обнимаю его, прижимаюсь щекой к холодному кожаному плечу куртки. Она пахнет снегом.
— Теперь иди.
— Странная ты все-таки…
Он уходит, а я сажусь в коридоре на корточки и долго смотрю на влажно-грязный след от его ботинка, похожий на географическую карту еще не открытой земли.
Лиля разучивает со стариками новогодний танец.
— Показательное выступление для Анастасии Александровны! — взбадривает она стариков. — Постарайтесь!
Делаю соответствующее выражение лица: не подведите, братцы!
И они не подводят — четыре пары старательно и слаженно двигаются по залу. Вторая пара слева танцует лучше всех — это мадам Марьяна и моряк. Мне кажется, он уже не столь к ней равнодушен. Глаза женщины мерцают ровной и уверенной, как пламя свечи праведника, нежностью.
Ироида активно занялась сбором денег с родственников наших подопечных — новогодний стол обещал быть щедрым: с красной икрой и шампанским. Кроме того, заведующая решила закупить бенгальские огни и зачем-то хлопушки с конфетти, против чего обоснованно протестовала терапевт, объясняя, что шум для жителей пансионата может стать причиной нервного расстройства и даже сердечного приступа.
Удивил всех и Ефимка. К предстоящему празднику он бескорыстно выдернул десятка полтора гнилых зубов, а кое-какие и пощадил, заботливо запломбировав их.
Мы с Лилей и тетей Грушей нарядили в холле большую живую елку. Чтобы повесить игрушки на верхние ветки, приходилось взбираться на сделанного Толиком шаткого козла. Отважилась на это только Лиля. К стенам прилепили скотчем пушистую разноцветную мишуру.
Физрук, не зная, как проявить себя в волнительных, захвативших всех предновогодних хлопотах, предложил провести несколько веселых конкурсов, среди которых было прыганье в мешках и хождение вслепую с ножницами наготове, чтобы срезать ими конфеты, висящие на длинных нитках. Все его предложения были решительно отклонены терапевтом Анной Викторовной по причине ненадежного здоровья участников. Тогда обиженный Антон Иннокентьевич засел в танцзале, где вместе с Лилей, наскоро обученный ею, демонстрировал запыхавшимся ученикам, как надо танцевать.
…Володя приносит мне в кровать спелую, только что вымытую хурму — на блюдце с нее натекла небольшая лужица воды.
— Ну, что муж?
— Муж?
— Ты говорила — он собирался приехать за вещами. Приезжал?
— Приезжал.
