Я не возражал.
Сегодня вечером Нина придет ко мне в гости, и все выяснится.
С какой готовностью она откликнулась, словно давно ждала этого шага, первого шага с моей стороны! (Мужчина все-таки. Хоть и напрочь успел позабыть об этом.)
Страшновато. Но страх — действенный, подстегивающий.
Вечером, совсем скоро все выяснится…
Пишу тексты для медитаций, стараясь вложить в них по мере сил нехитрую мысль: не может быть духовное отдельно от красоты. Они есть одно. Скучный и некрасивый духовный текст — ложен. Не может быть истинным корявое, сухое, отвращающее слух. (Это ещё и камушек в огород тех текстов, которые с недавнего времени Нина читает нам во время медитации, — косноязычных и нудных отрывков из книги Учителя, заслышав которые я выскакиваю из поля и пережидаю нетерпеливо, словно моросящий дождь, не пускающий гулять в сад.)
«Медитация второго луча», «Медитация на тему страха», «Медитация четырех стихий», «Медитация на тему жизни Рамакришны» — неведомый для меня прежде вид творчества захватил, увлек, потащил за волосы в упоительном напоре…
Но как трудно передать красоту и узость теософского пути! Лезвие бритвы. Еще уже. Отклонишься чуть влево — и ты медиум, игралище витальных сил, жалкое, душевнобольное, потерявшее себя. Качнешься вправо — искус черной магии, мутного могущества, лавров телевизионных целителей и гипнотизеров.
Как удержаться ровно посередине? Да и прошел ли кто этот путь до конца? (Крамольная мысль: может быть, все известные теософы лишь слыли ими, выдавали желаемое за действительное, но не являлись на самом деле. Опять же лица: не только у Н.Т. лицо благополучное и невыразительное, у великой Блаватской, к примеру, и того хлеще…)
Он одинокий воин — настоящий теософ. (Вот видишь, Альбина, как близки наши доорожки.) Самоотречение, безупречность, отдача, молчание.
Натянутая струна. Огонь, верный своей вертикали.
* * * * * * * *
Два часа назад ушла Нина.
До сих пор сердце грохочет.
Звон в ушах, и мысли разбегаются, словно псы, опьяневшие от весеннего воздуха.
Хотя мы всего-навсего обнялись один раз перед самым ее уходом.
Тексты для медитаций — дюжина скромных листков — лежат на краю стола, почти не затронутые разговором. Мы не успели обсудить их. Мы сразу перешли на другое.
Разумеется, я знал и до встречи с Ниной, что человек состоит не из одного тела, но нескольких: физического, эфирного, астрального, ментального. Потом душа. Потом дух, монада. Каждое следующее протяженней и тоньше предыдущего. Прекрасно знал, и в медитациях разбирался с каждым по отдельности. Но ни разу не ощущал так четко границ между ними.
Мы сидели рядышком на диване. Прикосновение ее рук сотрясало. Наши плотяные тела стремились друг к другу неудержимо.
Но! При этом я ясно отдавал себе отчет, что не влюблен, не опьянен, не считаю ее прекраснейшей в мире.
И ментальное тело — область рассудка — было ничем не взволновано, не обрадовано: о чем бы мы ни заговорили, сразу вырастала стенка. Ничего похожего на понимание с полуслова.
Что касается заоблачных сфер, то и подавно. И подавно не был я в убеждении, что она, Нина, есть та единственная, суженая, задуманная мне в пару небесами.
Я спросил у нее, отчего это так.
Мы сидели, взявшись за руки, и от теплоты ее ладони все мое тело становилось горячим, хмельным и легким, как воздушный шар. Готовым вот-вот сорваться с привязи… Но при этом я открыто и честно задавал ей вопросы, как полагается ученику. Тело рвалось с привязи, голова же — спокойная, холодная, любознательная — спрашивала, пытаясь докопаться до сути. (А они еще утверждают, что я не «ментал», черт возьми!)
Нина ответила, что наши эфирные тела находятся на одном луче, на седьмом. Поэтому они пришли в резонанс при случайном сближении и вибрируют, как бешеные.
Я спросил, как она прочитала тогда мои мысли, подойдя с ленточкой. И вообще, зачем она магически притягивает меня к себе. Ей нужен паж-оруженосец? Любовник? Игрушка?..
Она не обиделась и ответила, что мыслей читать не умеет и магией не занимается. Тем более, черной. С ленточкой получилось бессознательно, по типу притяжения двух магнитов. Никаких сознательных ловушек с ее стороны нет. Что же касается наших астрального и ментального тел, которые пока безмолвствуют (хороший вопрос, молодец!), то это дело наживное. Надо просто идти от низшего к высшему. От эфира — к астралу и менталу, а затем к душе, постепенно вовлекая каждое из них в то синтетически целое, которое и есть любовь.
«Любовь»?.. Меня потрясло, с какой легкостью она выбросила на свет это слово. Правда, хватило такта промолчать, скрыть реакцию. Спросил только робко, как полагается ученику духовной Школы: а как же Путь? Чистота, духовная и телесная, заповедь целомудрия?
Думал, тут-то она и скажет мне про тантру, но Нина сказала другое. Она оживилась, радуясь, что может развеять давнее мое заблуждение.
«Это частое заблуждение, укоренившееся в сознании многих — что будто бы, подавляя в себе влечения плоти, мы побеждаем тело и освобождаем дух. (Она прочла мне что-то вроде лекции, почувствовав себя в Школе. Можно представить, как уморительно смотрелась бы наша парочка со стороны. Скажем, с экрана. Кадр из фильма абсурда…) Нет и нет. Ничего мы не побеждаем. Да и зачем, скажи, пожалуйста, побеждать свое тело, разве оно нам враг?.. Мы только загоняем все в подсознание. И остаемся еще большими рабами плоти, чем были до сих пор. Вспомни Фрейда. Вспомни эпидемии инкубизма, прокатывавшиеся по монастырям в средние века, — когда монахи, задавившие в себе естественные зовы плоти, предавались в астральных видениях сношениям с дьяволом и дьяволицами. Делаемся жалкими, невротическими рабами своих неудовлетворенных инстинктов. Либо — умертвляем их аскезой, иссушаем свое тело, превращаясь в живой труп. Но тут уж и говорить не о чем… Не подавлять его нужно, наше бедное тело, но прорабатывать! Только так можно стать его хозяином и властелином. Работать с ним, наполнять его животворными энергиями, ласкать, беречь, любить!..»
Она чуть было меня не убедила.
Тем более что рассудок уже готовился отказать, холодный и любознательный, уже задымился.
Я не верил ей, что она совсем не занимается магией. Пусть подсознательно, но что-то есть. Не такой уж я чувственный зверь, чтобы так ошалеть. (Я не самец! Я не Сидоров. Инстинкт продолжения рода у меня всегда прихрамывал.)
«Пощади, Нина! Не превращай меня в пламенное животное! Не гипнотизируй». (Я бы сделал это одиннадцатой заповедью: «Не гипнотизируй».)
Собрав в пучок все нити разбежавшегося сознания, попросил ее дать мне время подумать. С трудом оторвал ладонь от ее горячих пальцев, отодвинулся.
Все это, Нина, так неожиданно, ошеломляюще… Мне надо осмыслить, очухаться, прийти в себя.
Конечно, сказала она, она сейчас уйдет. И я осмыслю все это в одиночестве. Ее телефон у меня есть. Я могу позвонить ей на неделе, и мы встретимся.
Еще, прибавила она, понимающе улыбаясь, пусть меня не смущает, что мы не равны в иерархическом положении. Она — наставник, я — только что принятый ученик. Это ничему не будет препятствовать. И, в свою очередь, отношениям учителя и ученика не помешает ничто. Просто эти вещи лежат в разных плоскостях и смешиваться не будут. Пусть меня не гнетут подобные опасения. Или страх: а что скажет группа? — если такой есть. Страха вообще быть не должно. А особенно — страха перед чьим-то мнением или перед условностями. Если наши сердца открыты высшему, мы избежим ошибок, падений и срывов.
Перед тем как ей подняться и уйти, мы потянулись друг к другу и обнялись. И я гладил — чудо сбывшегося мечтания! — ее волосы, открыто, ласково, жадно… Два магнита притянулись крепко. Крепко…
Самому непонятно, как я заставил себя разжать руки.
Тем самым — сберег свое целомудрие и верность Пути. Надолго ли?
Нина попрощалась и ушла.
Провожать ее — сил уже не было.
Зойка, Зоенька, помоги мне. Я совсем запутался.
Прилетевшая ко мне с Венеры… Кто ты?
Птенец, тоненькое присутствие, греза, солнечный сквозняк, пробивающийся сквозь пух волос… кто ты?
Твое присутствие почти зримо. Если б не знал наверняка, что психика моя уныло прочна, решил бы, что меня посещает галлюцинация.
Стоит только стихнуть мутно-бордовому гулу, вызванному Ниной — одинокой оголодалой ведьмой, — как я снова с тобой.
Прежде я видел тебя лишь вполоборота — щеку, ухо, уголок глаза, размах ресниц… Сейчас ты повернулась ко мне. Широко распахнула глаза, оглушительно серые.
Ресницы светло-рыжие, косо растущие… Кажется, царапают скулы, когда ты опускаешь веки.
Я хорошо различаю интонации твоего голоса. Ты не выговариваешь «р», как почти все дети твоего возраста, и слегка пришептываешь.
