И прежде чем Алька успевала огорчиться, подхватывал ее под руку и тащил в мастерскую к друзьям, кутить: якобы приехал грузинский якобы князь с целым бурдюком якобы хванчкары.
После бессонной ночи, пития, разговоров за жизнь и за искусство, после очередной вылазки из окна монмартрской мансарды на покатую крышу, едва не стоившей Сергею как минимум — сломанного всего и как максимум — жизни, Алька решила, что все, хватит. Хорошего понемножку.
Она быстренько собрала манатки, вернулась в свою чистую, светлую студию с окном в сад и почувствовала, что совершенно, ну, почти совершенно, счастлива.
Сергей испугался, напился и пришел каяться. Говорил, что без Альки не может, что она у него как свет в окошке. Алька не выдержала и поинтересовалась насчет жены и дочки. Тогда он, пьяно всхлипнув, спросил, ну зачем она с ним так. И ушел, хлопнув дверью так, что соседи повыскакивали из квартир.
Через день, в канун Рождества, явился трезвый, чистый, с букетом роз, признаниями в любви. Не простить было невозможно. Часть дня они провели в постели. Потом Сергей сказал, что хочет сделать ей сюрприз, и велел поскорее и понаряднее одеваться.
С туалетами у Альки, по причине ограниченности средств, было негусто. Старые, еще московские, давно рассосались как-то сами собой. Да, в общем, на вещах она не зацикливалась. Знала, что иногда и выражение глаз может сделать погоду.
Алька уложила волосы в высокую прическу, надела «маленькое черное платье» с открытой спиной (на распродаже случайно заприметила, как его мерила грудастая брюнетка, да ей, слава богу, оказалось мало), вдела в уши перламутровые сережки-слезки (подарок Екатерины Великой на окончание школы), прыснула на себя «Шанель № 5» и была совершенно готова. Сергей и сигарету докурить не успел. Он восхищенно покрутил головой, подал Альке короткую меховую шубку, помог застегнуть молнию на сапожках и сказал, что карета подана.
Вечер был ясный, сухой. При известной доле воображения, можно сказать, даже морозный, но что звездный — несомненно.
У подъезда и вправду их дожидалось такси, которое через двадцать минут притормозило на углу бульвара Распай и Монпарнаса, возле знаменитой «Ротонды».
Обивка диванов из красного бархата, картины Модильяни, маленькие оранжевые абажуры, зеркала, игра теплого света в этих зеркалах и отражение его в ночных витринах, за которыми, точно в немом кино начала века, шла праздничная толпа, великие тени, чье присутствие несомненно ощущалось здесь, — все это в высшей степени настраивало на романтический лад, будило воображение.
Официант провел их к заранее заказанному столику. Алька, благоговея, провела тонким пальчиком по медной табличке, прикрепленной к столешнице: «Жан-Поль Сартр». Если что-то в жизни и было ей недоподарено или недодано, все восполнилось в этот волшебный канун Рождества.
— Сережка, сумасшедший, откуда такие деньги? Ты что, с твоими охламонами банк ограбил?
— Не совсем. Помнишь ту мадам из бывших? Она все-таки заказала мне двойной портрет.
И, как всегда, непонятно было, шутит он или говорит правду.
Рождественская эйфория сменилась через два дня отчаянием. Сергей опять запил.
Ночью, после встречи Рождества, они, счастливые и немного хмельные, вернулись домой к Альке, а утром он ушел поздравить друзей и пропал.
Остаток дня Алька просидела дома, благо начались рождественские каникулы. Она слонялась в тоске по квартире и думала о том, что не везет ей в жизни с мужчинами. Как ни крути — не везет.
Она отдернула штору. Мелкие, какие-то ненастоящие снежинки летели мимо ее окна и таяли, не достигая земли. Но, собственно, почему не везет? Школа не в счет. Энное количество давно почивших в бозе писателей, композиторов и, будь они неладны, художников мужского пола тоже не считаются. Институт — ну, ошибка молодости. А вот дальше — Стефан. Это да. Это как под трамвай попасть. Однако и с этим мы справились.
Справились? Алька подошла к зеркалу и вопросительно подняла брови. Ладно, пойдем дальше. Кристиан. Добрый романтичный Кристиан. Этот оказался на поверку просто средством передвижения. Но очень хорошим средством. И вот теперь — Сергей. С этим надо разобраться внимательно. Что это было — настоящее чувство или рецидив любви к Стефану?
От всех этих мыслей Алька расстроилась настолько, что почувствовала себя совершенно больной. Она даже пощупала лоб. Вот это да — горячий! Да и горло вроде побаливает. Поставила градусник. Тридцать восемь. Ничего себе, погуляли! К ночи ей стало совсем плохо. Горло точно обручем стянуло. Глаза горели, а тело скрутила страшная ломота.
Три дня она ничего не ела, лежала и пила теплую воду с лимоном. Надо же, хоть бы одна сволочь позвонила. Вот так сдохнешь, никто и не хватится. Хотя все, наверное, думают, что она с Сергеем. Сама Алька звонить никому не хотела.
Она засыпала, просыпалась и чувствовала, что болезнь постепенно покидает ее. А вместе с болезнью и еще что-то. То, что было ее чувством к Сергею. То, что, как наваждение, преследовало ее все эти годы — неизжитая память о Стефане.
Тридцатого она проснулась совершенно здоровой.
А тридцать первого позвонил Сергей. Вялым, заплетающимся языком он бормотал извинения, говорил, что все это время работал у себя дома, заканчивал портрет. А сейчас примет душ и приедет к ней.
— Сережа, дорогой, не приезжай, не надо. Ни сегодня, ни завтра, никогда.
И она повесила трубку.
Впервые она встретила Новый год одна. И совсем не огорчилась этому обстоятельству. Несколько человек, с которыми она хотела бы разделить этот праздник, были далеко, в другой стране. И куранты прозвенели там на два часа раньше. Когда Алька звонила поздравить, Екатерина Великая сказала, что она тут по-стариковски, с соседями, уже открыли шампанское, и все у нее хорошо, не надо волноваться.
Говорят, как встретишь Новый год, так его и проведешь. Ну и хорошо. Одиночество в разумных дозах ей не повредит.
Алька открыла шампанское. Подошла к окну. В квартире напротив шторы были раздвинуты. Виднелся край накрытого стола. По телевизору президент поздравлял всех с Новым годом.
Она выпила бокал до дна. За все, что еще случится с ней. За все, хорошее и плохое. Она готова была принять все.
Медленно, не достигая земли, точно исчезая в ином, недосягаемом измерении, падал снег. Кто-то включил на полную мощность «Жизнь в розовом свете». Голос Эдит Пиаф перемешался со снегом и смехом за окном…
Алька накинула шубку и вышла на улицу, чтобы затеряться в толпе гуляющих парижан.
После новогодних праздников время полетело быстро. Работа, занятия, дом. Редкие выходы в театр или в один из русских клубов.
В школе у нее набралась новая группа учеников. Русский язык они начинали учить с нуля. Десять человек, и все из правительственных структур и политических институтов. Для них даже была разработана специальная программа с историческим и политическим уклоном. Алька немного волновалась: директор школы подчеркнула, что давать уроки людям из правительства очень ответственно. Она придирчиво оглядела Альку, как бы ища, что этим важным господам может особенно, на ее вкус, не понравиться.
— У вас слишком яркая губная помада, мадемуазель Александра.
Алька понимающе и сочувственно опустила глаза:
— Завтра этого не будет.
Она тщательно подготовилась к первому уроку, приехала в школу пораньше и развесила в классе таблицы с алфавитом и яркими рисунками с русскими буквами. Представила, как важные господа будут заниматься по этим детсадовским, в сущности, пособиям, и улыбнулась: что делать — охота пуще неволи.
Урок прошел нормально. Но зрелище было, наверное, то еще. Маленькая хрупкая учительница с белокурой челкой до бровей и солидные дяди, внимавшие ей с прилежностью первоклашек. Хотя кроме русских букв они явно успели хорошо разглядеть и русскую учительницу, милую и ясноглазую.
Из всей группы этих представительных, играющих не последнюю роль в общественной и политической жизни страны мужчин внимание ее привлек «ученик» с третьей парты, высокий, с карими смеющимися глазами и высоким умным лбом — Патрик Дювайер. В графе «место службы» значилось, что он работает директором Бюро по связям с общественностью при Объединенной социалистической партии.
И он действительно там работал. Однако Патрик не был идеалистом и не строил иллюзий относительно того, как делается политика. Просто продвижение этого «товара» на рынок было его работой, которая у него очень хорошо получалась. И поэтому работал он там, где ему платили больше.
Патрик позвонил в школу после новогодних праздников, и его записали в класс дебютантов. Последние две недели он готовил программу поездки в Москву делегации правящей Социалистической партии. В школу иностранных языков его направили на три месяца: русский язык был необходим для общения с коммунистами новой формации во главе с Михаилом Горбачевым, необычайно популярным во Франции. Все-таки французские «товарищи» не теряли надежды наконец-то «договориться» с русскими коммунистами.
