Все это произошло около одиннадцати часов утра.
День для Мэри выдался неудачным. Именно в этот день она познакомилась с обитателями округи в лице Чарли Слэттера и его жены. Имеет смысл в подробностях рассказать о том, что произошло в тот день, поскольку это многое поможет понять: поджав губы и гордо подняв голову, Мэри, непреклонная в своей гордости и решимости скрыть собственные слабости, совершала ошибку за ошибкой. Когда Дик вернулся перекусить, он застал жену готовящей обед на кухне. От переполнявшего ее гнева она выглядела положительно безобразно. Лицо горело, а волосы были грязными.
— Где слуга? — спросил он, удивленный тем, что жена делает работу за туземца.
— Моет ванну, — в ярости быстро ответила она, словно бы выплюнув слова.
[135]
— Почему именно сейчас?
— Она грязная, — бросила Мэри.
Дик направился в ванную комнату, откуда — вш-ш-ших, вш-ш-ших — доносился характерный звук щетки, скребущей по цинку. Увидел Дик и склонившегося над ванной туземца, который упорно трудился, правда без особого результата. Дик вернулся на кухню.
— Зачем ты велела ему этим заняться сейчас? — спросил-он. — Ванна была такой уже много лет. Подобное происходит со всеми цинковыми ваннами. Мэри, она на самом деле не грязная. Она просто поменяла цвет.
Не удостоив мужа взглядом, Мэри сложила еду на поднос и с неприступным видом направилась в гостиную.
— Это грязь, — сказала она, — пока ванну хорошенько не отмоют, я туда больше не сунусь. Понять не могу, как ты можешь держать вещи в таком состоянии.
— Несколько недель ты сама спокойно, без всяких жалоб ею пользовалась, — сухо заметил Дик и, автоматически взяв сигарету, сунул ее в рот. Ответа он так и не дождался.
Жена сказала, что еда готова, но Дик покачал головой и, крикнув собак, снова отправился в поля. Когда Мэри была в таком расположении духа, находиться рядом с ней было выше его сил. Мэри, сама ничего не съев, [136] убрала со стола и села, вслушиваясь в звук щетки, скребущей по поверхности ванны. Так она провела целых два часа. Невзирая на дикую головную боль, женщина вслушивалась каждой клеточкой напряженного тела. Она была преисполнена решимости не позволить работнику схалтурить. В половине четвертого неожиданно наступила тишина, и Мэри воспрянула, уже собираясь отправиться в ванную комнату и заставить слугу переделывать заново, но дверь отворилась и он вошел сам. Не глядя на хозяйку, словно бы обращаясь к невидимому двойнику Мэри, стоящему подле нее, он сообщил, что отправляется к себе в хижину перекусить, а по возвращении продолжит мытье ванны. Она совсем забыла, что он не обедал. Она никогда не воспринимала туземцев как людей, которым требуется еда и сон: они либо были рядом, либо их не было. Мэри никогда не задумывалась над тем, как протекает их жизнь, когда они находились вне пределов видимости. Она кивнула, чувствуя себя виноватой, но потом голос совести приглушила мысль: «Сам виноват. Надо было держать ванну в чистоте».
Напряжение, сковывавшее Мэри, покуда она вслушивалась в звуки работы, оставило ее, и она вышла на веранду посмотреть на небо. Ни облачка, низкий купол ярко-синего цвета [137] с легким оттенком знойного зеленовато-желтого, который придавала висевшая в воздухе дымка. Белесый песчаный грунт возле дома отбрасывал ослепительный свет, а из земли, изгибаясь, поднимались пестрые ветви кустарника, окрашенные в разные оттенки малинового. Мэри отвела глаза в сторону, кинув поверх грязноватых желто-коричневых деревьев взгляд на акры и акры протянувшейся до холмов сверкающей, колеблющейся травы. Холмы были подернуты дымкой и проступали на горизонте нечетко. Повсюду в вельде вот уже несколько недель полыхали пожары, и Мэри чувствовала на языке привкус гари. Иногда ей на кожу падал кусочек обугленной травы, оставляя маслянистое черное пятно. Вдали поднимались клубы дыма, массивные голубоватые столбы, неподвижно висевшие в воздухе и напоминавшие причудливые архитектурные сооружения.
За неделю до этого огонь захлестнул часть их хозяйства, уничтожив два коровника и много акров пастбища. Там, где он прошелся, остались черные мертвые проплешины, и все еще то тут, то там среди этой черноты курились упавшие бревна, испуская жидкие серые струйки дыма, поднимавшиеся вверх на фоне обезображенного пламенем пейзажа. Мэри отвела взгляд, потому что ей не хотелось думать [138] о том, сколько денег отнял у них пожар, и увидела неподалеку, в том месте, где изгибалась дорога, клубы красноватой пыли. Определить, где именно пролегала дорога, не составляло никакого труда: деревья вдоль нее были рыжеватого, как ржавчина, оттенка, словно их обсадила саранча. Она смотрела, как над дорогой вздымается пыль, и ей показалось, что меж деревьев ползет жук. «Да это же машина!» — подумала Мэри. Через несколько минут до нее дошло, что автомобиль направляется к ним, и ее охватило чувство, близкое к панике. Гости! Дик говорил, что к ним могут наведаться посетители. Она кинулась на кухню, собираясь приказать работнику приготовить чай. Его там не было. На часах — четыре: Мэри припомнила, что полчаса назад сказала слуге, что тот может идти. Она подбежала к поленнице, сверху которой лежала кора и щепа, и, схватив ржавый болт, принялась колотить в лемех. Десять звучных, звонких ударов являлись условным знаком: слуга знал, что требуется его помощь. Затем Мэри вернулась обратно в дом. Плита погасла, разжечь ее снова оказалось делом непростым, а есть было нечего. Она никогда не утруждала себя возней с пирогами, поскольку Дик сроду не приезжал на чай. Мэри открыла упаковку магазинного печенья и оглядела свое платье. Нельзя по- [139] казываться перед гостями в такой рванине! Однако было слишком поздно. Машина уже карабкалась вверх по склону холма. Ломая руки, Мэри кинулась в гостиную. Она вела себя так, словно долгие годы оставалась оторванной от мира и отвыкла от людей, а вовсе не как человек, который на протяжении долгих лет ни на минуту не оставался один. Она увидела, что машина остановилась и из нее вышли двое: невысокий, крепко сбитый рыжеватый мужчина и полная темноволосая женщина с приятным лицом. Мэри замерла в ожидании, смущенно улыбаясь в ответ на приветливое выражение, написанное на их лицах, а потом с чувством облегчения увидела грузовик Дика, ехавший вверх по склону холма. Господи благослови его за предупредительность, муж решил приехать и помочь во время первого визита гостей. Он увидел клубы пыли, поднимавшиеся над дорогой, и со всей скоростью кинулся домой.
Мужчина с женщиной пожали ей руку и поздоровались, но в дом их пригласил именно Дик. Они вчетвером расселись в маленькой комнате, отчего она стала казаться еще более тесной, чем обычно. На одном конце комнаты беседовали Дик и Чарли Слэттер, а на другом — Мэри и миссис Слэттер. Гостья была женщиной доброй и от души сочувствовала [140] Мэри, вышедшей замуж за такого никчемного человека, как Дик. Миссис Слэттер довелось слышать, что Мэри была девушкой городской, а она по своему опыту знала, что такое лишения и одиночество, пусть сама уже и давно миновала ту пору, когда им с мужем приходилось бороться за существование. Сейчас у миссис Слэттер был большой дом, трое сыновей учились в университете, а жизнь текла спокойно и безмятежно. Однако она слишком хорошо запомнила страдания и унижения, которые таило в себе нищенское существование. Поэтому гостья глядела на Мэри с подлинной нежностью, вспоминая собственное прошлое. Миссис Слэттер была готова стать ей подругой. Но Мэри, увидев, как миссис Слэттер внимательно разглядывает комнату, прикидывает цену каждой подушки, мысленно отмечает наличие свежей побелки и появление новых занавесок, просто оцепенела от обиды.
— Как мило все у вас получилось, — сказала миссис Слэттер с искренним восхищением, зная каково это — использовать вместо занавесок крашеные мешки из-под муки, а вместо шкафов — канистры из-под бензина.
Но Мэри поняла ее неправильно и ни на йоту не смягчилась. Она не стала обсуждать собственный дом с решившей взять ее под опеку соседкой. Несколько мгновений спустя [141] миссис Слэттер внимательно вгляделась в лицо девушки, вспыхнула, после чего изменившимся голосом, тон которого сделался сдержанным и сухим, заговорила о других вещах. Работник принес чай, и при виде жестяного подноса и старых чашек Мэри испытала новый приступ мучений. Она пыталась отыскать тему для беседы, которая была бы не связана с фермой. Фильмы? Она окинула мысленным взглядом сотни кинолент, которые пересмотрела за последние несколько лет, но сумела вспомнить лишь два-три названия. Фильмы, которые некогда имели для нее такое большое значение, теперь приобрели легкий оттенок ирреальности, да и к тому же миссис Слэттер вряд ли бывала в кинотеатрах чаще одного-двух раз в год, когда она выбиралась в город за покупками. Может, поговорить о городских магазинах? Нет, тут снова зайдет речь о деньгах, да и к тому же сейчас на Мэри было надето выцветшее платье, которого она стыдилась. В поисках помощи, она кинула взгляд на Дика, но супруг был полностью поглощен разговором с Чарли. Мужчины обсуждали урожаи, цены, и, самое главное — туземных работников. Всякий раз, стоило встретиться двум-трем фермерам, было заранее ясно, что речь у них пойдет только о недостатках туземцев. Когда они говорили о собственных работниках, в их голосах неиз- [142] менно звучало раздражение: один отдельно взятый туземец мог им и нравиться, но в целом белые презирали и ненавидели их до судорог. Фермеры никогда не прекращали жаловаться на свой тяжкий удел: им приходилось иметь дело с туземцами, которые работали ради собственного удовольствия и которым было абсолютно наплевать на благосостояние хозяев, что не могло не доводить тех до белого каления. Туземцы не имели ни малейшего представления о величии, которое заключал в себе труд, о самосовершенствовании благодаря тяжкой работе.
