— Я просто не понимаю, — возмутилась Джулия и начала плакать, беззвучно всхлипывать, смахивая слёзы рукавом халата. — Я не понимаю…
— Я тоже, — вздохнул он, замечая, что несколько любопытных соседей уже замешкались на подъездной дорожке, что автомобили замедляют ход, проезжая мимо их дома.
Гнев неожиданно оживил его. Он представил себе, как найдёт Росаса, станет с детективом лицом к лицу и спросит: неужели им необходимо было столько машин? Разве нужно было заставить всю подъездную дорожку, проехаться колёсами по утренним газетам? Потому что, как бы там они ни искали, они этого не найдут. Он ничего не сделал, он уже это объяснил, ты, сукин сын! Они превратили его жизнь в неразбериху, создали ненужное количество проблем — у нас был договор, чёрт тебя побери!
Но в конце концов именно Росас нашёл его, позвал на кухню для частной беседы. Но к этому моменту он увидел, как его коробку с инструментами вытаскивают из дома, и всё его негодование выветрилось — и в незастёгнутом халате он, ссутулившись, пошёл перед Росасом, словно зомби, онемев, неспособный встретиться с детективом взглядом. То, что он услышал, казалось совершенно смехотворным, как по сценарию: не покидайте город, никуда не уезжайте, оставайтесь на связи.
— Важно, чтобы вы делали всё, что я вам говорю.
Только он не понимал; он был совершенно сбит с толку:
— Куда мне ехать? Я ничего не сделал.
— Это хорошо, — сказал Росас. — В таком случае между нами всё ясно.
— Нет, вы не можете так поступить, — прошептал он. — Вы ошибаетесь, когда так себя ведёте, вы мне обещали. — Он поднял глаза, взглянул детективу в лицо. — Конфиденциальность гарантирована, вы обещали…
Неожиданно, словно новый детектив взялся за дело, выражение лица Росаса изменилось. Без предупреждения исчез вежливый, приятный детектив, который ещё недавно был ему союзником; на его месте материализовался кто-то куда более жёсткий, суровый и совсем не такой, как прежде.
— Мы же договорились, вы обещали…
Росас придвинулся поближе, пытаясь ухватиться за пояс пижамы Джона, потянул его, говоря вполголоса:
— Давайте начистоту, хорошо? Есть люди, которые просто слонялись у туалета, как я полагаю, возбуждаясь от того, что там происходит, — но есть и такие, кто отсасывали и трахались там, — так что то, что я узнаю, продолжает меня удивлять — что вы за человек, мистер Коннор?
Захваченный врасплох, он не знал, что ответить, и, поскольку детектив решительно повернулся и покинул кухню, можно было предположить, что он уже знает ответы. Позже Росас собрал всю команду, вывел наружу и закрыл за собой парадную дверь.
Несмотря на то, что дом пережил обыск, он остался почти нетронутым (детективы действовали осторожно), и его дети теперь с гордостью носили наклейки отдела по расследованию убийств на пижамах (оба прибежали на кухню, чтобы похвастаться), и Джулия спокойно направилась к раковине (споласкивая свою кофейную чашку и ничего не говоря). Он едва держался на ногах, словно земля уходила из-под ног.
Позже он размышлял о том, что делало воспоминания о том дне такими трудными. Всё равно отдельные моменты отдавались острой болью — например, когда Джулия пришла в гараж и подошла к его рабочему столу:
— Пожалуйста, скажи что-нибудь, будь так добр…
Он сидел без слов, сутулился в своём халате. Его руки перебирали кусочки дерева, бесцельно перекладывая их на столе. Он не мог взглянуть на неё, не имел сил показать, что знает о её присутствии.
— Пожалуйста…
Она приходила дважды в надежде поговорить, сохраняла самообладание, даже сообщала неприятные известия.
— Там кто-то на крыльце, всё звонит и звонит. Я боюсь, что это репортёр.
Дважды приходила и дважды неизменно взрывалась, когда он ничего не отвечал:
— Чёрт побери, скажи мне, почему они взяли коробку с твоими инструментами? Что там такого? Что ты сделал? У меня есть право знать, скажи мне, что происходит!
Он качал головой, открывал рот, но ничего не говорил.
«Бедная Джулия, — думал он, — мне так жаль, я расстроен куда больше, чем ты, поверь мне, — пожалуйста, помоги мне, пожалуйста, не начни меня ненавидеть, мне так жаль, ты нужна мне…»
Дважды она приходила, ожидая правдивых объяснений; дважды хлопала дверью, уходя.
— Чёрт бы тебя побрал!
Оба раза он молча осуждал свою неспособность быть честным с нею — потому что, как он заключил много позже, он могла остаться на его стороне, возможно, стать молчаливым адвокатом его невиновности; она могла целиком и полностью простить его, а он мог вслух признаться ей во всём и заявить, что любит её. И тем не менее всё рассыпалось, заставив его поверить, что годы брака, и семья, и дом ничего не значили.
В конце концов он постарался выбросить этот день из памяти, постарался забыть, как он нервничал, не в состоянии выйти из гаража, чтобы увидеть своих детей, — как он был слабоволен и омерзителен, не показываясь из гаража до самой ночи, приходя в ужас от того, что ожидает его снаружи (Росас и его команда, сообщение из школы, звонок в дверь).
Так что лучше забыть мучения тех часов за рабочим столом — вещи, которых он не сделал, и слова, которое он должен был произнести, ошибки, совершённые без усилий. Более того, он нашёл утешение, думая о хорошем, вспоминая единственный момент покоя, который возникал на фоне всей этой черноты; Дэвид пробрался в гараж как раз перед тем, как ему пора было ложиться, подошёл к рабочему столу, стал перед Джоном в своей пижаме, его маленькие пальцы сжимали руку отца.
— Я иду спать.
Только тогда он смог заговорить, наклонился и обнял Дэвида крепко-крепко, со словами:
— Я люблю тебя больше всех на свете, ты значишь для меня всё.
Он взял в руки лицо своего сына. Детские черты были чистыми, нежное личико было освещено фарфоровой голубизной наивных глаз.
— Боже, я люблю тебя.
Дэвид без выражения моргнул.
— Я тоже люблю тебя.
И прежде чем Джулия позвала его, прежде чем Дэвид выбежал из гаража, он подарил сыну модель самолёта, объяснив, что, хотя она проще, чем самолёты и монопланы, которые они строили вместе, она сделана из хорошего прочного дерева и не нуждается в окраске, поскольку и без того выглядит отлично.
— Она не развалится, — пообещал он Дэвиду, позволив себе улыбнуться, когда мальчишка поднял модель в воздух.
Бззззз, бззззз.
— Построен последним, — сказал он, глядя, как Дэвид запускает свой планёр через гараж, он жужжит, подражая двигателю, и вылетает из гаража на окрик матери.
К тому времени, как солнце осветило крыши домов по соседству, Джулия с детьми ушла. Сначала, однако, она принесла на кухню утреннюю газету, затем села там прямо на линолеум и тихо всхлипнула. После этого она написала Джону письмо, останавливаясь, чтобы стереть слёзы с лица.
Наконец, ушла наверх, ведя за собой Дэвида и Монику. Помогая детям одеться и собрать вещи, всё повторяла, что они должны вести себя очень тихо:
— Тот, кто сможет говорить шёпотом дольше всех, получит завтрак в «Макдоналдсе», как насчёт этого?
— Это игра?
— Да.
— А что, если это трудно?
— Зато каждый получит завтрак в «Макдоналдсе».
— Папа тоже?
— Я не знаю.
Но Джон не слышал, как уходила его семья, все трое покинули дом вскоре после рассвета. Он не слышал, как звенели ключи Джулии, как Дэвид зевал, выступая впереди Моники, и спрашивал: «Где папа?» Он сидел в гараже, за рабочим столом, опустив на него голову, и не услышал ни звука их быстрого бегства — ни звука чемоданов, стучащих по ступенькам, ни того, как закрыли и заперли парадную дверь, ни того, как «субурбан» задом выезжал на улицу, — только после восхода солнца он понял, что не слышит шума воды из крана, запаха кофе — всего того, что свидетельствует о том, что Джулия начинает новый день).
Только позже, когда солнечный свет заскользил по каменному полу, ненарушаемая тишина утра неожиданно сообщила ему об их отсутствии. Подняв голову, он осознал, что не слышит детских голосов — не было громких споров за обеденным столом, дискуссий, резко прерываемых Джулией, шума или громкого смеха, раздающегося где-то внутри дома.
Его руки и ноги двинулись по собственному желанию, медленно и робко, он неохотно встал из-за рабочего стола.
— Пожалуйста, будьте здесь, — сказал он, словно бы его слова могли иметь какое-то значение… — Пожалуйста…
Он взглянул в окно гаража, посмотрел на подъездную дорожку и увидел только «мазду», припаркованную в обычном месте (эту старую колымагу, которой редко пользовались с тех пор, как купили «субурбан»).
— Пожалуйста…
Его тело, как на шарнирах, вынесло его наружу — из гаража, через прачечную, в дом.
Ноги заплетались, пока он шёл.
Побежав наверх, он перескакивал через ступеньки, придерживался рукой о стену. Пробежав через коридор, под конец позвал:
