Да, возвращаясь к повару-нумизмату Гавино. Что меня здесь удивляет, это то, что хозяева, в отличие от наших хозяев, работают. Причем в сфере обслуживания. Хозяйка аптеки (богатейшая дама, как рассказала Франческа: фармацевты у нас вообще богаты!) стоит за прилавком и продает вам лекарства среди других продавцов, и вы вряд ли ее от них отличите. Белокурая и, на мой взгляд, довольно вульгарно одетая дама, которая наливает кофе и подает бублики в кафе «Bavarese», на самом деле — хозяйка этого роскошного заведения.
— Знаешь, сколько стоит ее ожерелье? (Это то, которое мне показалось вульгарным.) Несколько миллионов (счет на лиры: итальянцы не перестают переводить все в лиры: перевожу назад в евро: несколько тысяч).
Bavarese — ее фамилия, значит «баварец». Наверное, поэтому она белокурая. Хозяин фирмы, торгующей кухонным оборудованием, старый поэт Антонио, который пишет стихи на каталонском наречии (тоже человек очень даже не бедный), приходит к клиентам и чинит холодильник или плиту, которые он же им и продал в свое время. И делают они все это с явным удовольствием. У Антонио есть стихи об устройстве холодильника, можно сказать, метафизические. Антонио читал все, даже Элиота и нашего Бродского. Из русской литературы он особенно любит «Крейцерову сонату». Он дружит с Марией, мамой Франчески, тоже поэтессой на каталонском языке и более признанной, чем Антонио.
— Но синьора Мария ученая, — объясняет он, — а я простой человек, крестьянин.
Синьора Мария очень ученая. Однажды, зайдя к ней, я застала ее в кресле в задумчивости с открытым томиком на коленях. Она прочла по-гречески стих, тот, на котором задумалась. Перевела:
— Наши души носятся на волнах.
— Кто это? — спросила я.
— Архилох! — удивленно ответила она. Кто же, дескать, не знает?
Маленькая, маленькая, хрупкая и нарядная, как птица ржанка.
Откуда, вы спросите, я знаю про птицу ржанку? От Гавина. Он большой знаток орнитологии. Я люблю листать его чудные атласы с картинками. Дивны дела Твои, Господи. Особенно птицы.
Да, истинно так: на волнах носятся наши души. Поэты знают, что говорят.
Итак, поев макарон с ракушками (мое любимое итальянское блюдо, spaghetti alle vongole veraci: при этом полагается спросить:
— Действительно они настоящие, veraci?
— Синьора!
Справка: ненастоящие — это те, которых разводят специально, а настоящие — дикие) и выпив вина из Ольвиоса (Ольбии, города на другом краю Сардинии: официант для торжественности произносит по-гречески), обсудив историю масонства на Сардинии (Танда много лет хочет убедить Франческу, что ее отец был масоном, поскольку все сардинские помещики были масонами: это предположение смертельно обижает Франческу), мы отправились в типографию, выяснять, как издавать книжку, о которой мы говорили с Великолепным. Танда (который сделал все, чтобы переводы Франчески не были до сих пор изданы) почему-то от нас не отступал и беседовал с типографами, как будто это он хочет издавать эту книгу. Я чувствовала, что схожу с ума. Мы втроем не могли объяснить главному типографу, чего мы хотим, потому что хотели мы разного. Что-то творилось. Мы подвезли Танду до его дома и вернулись в Алгеро с подаренной им бутылью домашнего красного вина. Да, в это время Гавин (не римский, а английский мученик, муж Франчески) лежал дома в тяжелом гриппу, и я думала, что же он скажет, увидев мешок новоприобретенных самоцветов (он ненавидит пустые траты). Что он сказал, не знаю. Франческа же, вернувшись, сообщила: «В машине он (Танда) выпустил столько злой энергии, что я хотела ударить его по голове. Да, я его убить хотела. Представляешь, что надо сделать, чтобы довести такого кроткого человека, как я, до такой мысли: ударить старика!» Кроме выпускания энергии профессор Танда в машине ничего не делал, даже не говорил.
Итак, наутро Франческа отправилась на рынок за своим коралловым ожерельем, а я, встав и увидев, что лето святого Мартина (так называют теплую ясную погоду в это позднее время года) продолжается, думала, что пойду к морю и буду кое-что обдумывать. Тут влетает счастливая Франческа: «Я нашла для тебя шубу на рынке, совсем дешевую, серебряную лису, продавцы из Флоренции. Не хуже той волчьей, что я хотела, чтобы ты купила себе во Флоренции. Собирайся, едем!»
С той, волчьей шубой дело было на дантовских чтениях два года назад. Франческа нашла какой-то магазин уцененной роскоши и там эту шубу для меня приглядела; потом, на следующий день, оказалось, что этого магазина нет на месте; мало того, дома с таким номером на этой улице не существует — и никакой шубы, соответственно, тоже нет. Франческа не могла успокоиться до сегодняшнего дня. Сама она вернулась с рынка уже не только с готовым ожерельем, но и в новом жилете из каракуля (этот мех по-итальянски называется Astracan, астраханский), который успела купить. Итак, мы поехали на еженедельный рынок к продавцам шуб. И быстро купили мне шубу из серебристой лисы, недорого! Половина моего гонорара за книжку «Апология разума». А Франческа купила себе еще палантин из норки. Как я в такой шубе людям на глаза покажусь?
Довольная Франческа (а я со страхом думала опять о Гавине: он не только прижимист и аскетичен, но еще и защитник животных, и ношение мехов ненавидит) сказала:
— Ну что теперь делать? Только аперитив.
И в кафе «Чау-Чау» на берегу моря заказала шампанское и устриц. Всего полдюжины на двоих, скромно. Две устрицы были чем-то особенным политы и нагреты на жаровне («Но чтоб остались живыми!» — строго наказала Франческа), а четыре остальные как есть, сырые, свежеоткрытые, с лимоном. Так она решила. Я оценила ее решение.
— Вот это savoire vivre! — сказала я (в торжественных случаях мы говорим по-французски).
— Да, я всегда знала, что мы любимцы богов, — сказала Франческа, — даже когда мне было очень плохо.
Мы вернулись к бедному Гавину и во всем признались. Франческа задумчиво сказала: «Не знаю, почему в последние дни на нас нашел такой разнузданный гедонизм? L´edonismo sfrenato…» Тут мы обнаружили, что шапку, которую купили к шубе, забыли у продавцов. Франческа узнала, что завтра (то есть уже сегодня утром) эти странствующие продавцы едут со своими шубами в Порто Торрес, город в античной бухте, километрах в двадцати от Алгеро. Так что наутро нас ждет погоня за шапкой.
В изнеможении кончаю.
Продолжение хроники.
И в самом деле, сегодня мы поехали за шапкой в Порто Торрес, но не в девять, как думали, а в одиннадцать. Во-первых, после злой энергии Танды мы обе очень плохо спали. Потом два часа за утренним кофе у нас ушли на воспоминания о московской жизни двадцать пять лет назад, о происшествиях и участниках происшествий. Как в подвале, в мастерской Саши Лазаревича, мы читали с Франческой «Ад» Данте, два раза в неделю, песню за песней. Как Веничка Ерофеев, потискав шестимесячного младенца, объявил: «И никакого совершенства!» Как Тяпа с пятью детьми еще раз вышла замуж… Много чего было вспомнить. Даже странно, что мы уложились в два часа.
Машина стояла у самого подъезда, так что я надеялась, что больше нас ничто уже не отвлечет. Эта маленькая машина — неслыханно грязная, я зову ее «наша грязнушка», la nostra sporchetta. Второй такой грязной нет во всей Италии. Франческа ездит в ней по своей деревенской дороге и никогда ее не моет — с хитрым замыслом: такую грязную не украдут. Одну у нее угнали, она была новая и чистая.
Итак, вроде бы ничто нам не мешало отправиться в путь за шапкой. Единственным обстоятельством была рыбная лавка, совсем рядом с машиной. Франческа зашла туда отдать вчерашний долг за рыбу-саблю — и тут увидела, что привезли свежих осьминогов. В лавке, конечно, оказались знакомые Франчески, и они обсудили новости из жизни разных общих дядь и племянников. В Алгеро все знают всех до десятого колена, так что общих дядь и племянников очень много. Они женятся, болеют, рожают детей, умирают, покупают машины и меняют квартиры. Франческа с горячим интересом все это выслушивает и все про всех помнит.
— Я так люблю людей, — говорит она. — Мне так интересно, что с ними происходит!
Купив осьминогов и каракатиц, пришлось опять вернуться домой и поместить этих чудищ в холодильник. В море, обороняясь, каракатицы выпускают черную жидкость. Наверное, как Танда свою энергию. Затем мы все-таки отправились в Порто Торрес. За шапкой, напомню.
По пути Франческа вдруг сказала, что нужно — всего на пять минут! — зайти в мраморную мастерскую, выбрать мрамор для ступеней в загородном доме, который она строит и обсаживает оливами, а рядом еще будет пинета, роща из пиний, в этих рощах всегда так прохладно! (Но это отдельная история, строительство сельского дома, который ни в коем случае не должен быть похож на виллу, калифорнийского образца виллу нуворишей или «ваших Петровичей»; целая эпопея с глупым геометром и коварными плотниками, я оставлю ее на потом.) Она выбрала белый каррарский. Мастер отговаривал ее:
