Вдруг Языгу резко остановил коня. Я подскакал к нему. Мой друг судорожно дышал, руки его дрожали.
— Что с тобой, друг Языгу? — спросил я его.
Он покачал головой.
— Не пройдем мы с тобой, друг Шепчу, — отвечал он, — как есть не пройдем.
— Почему это не пройдем?
— Надо слово знать заветное и уметь его сказать. Ох, не пробьемся мы с тобой в землю Огон, друг Шепчу!
И тут я вспомнил тэнгэра, вспомнил каждое его слово. И вспомнил то слово, которое он заставил меня повторить. Я дотронулся до плеча Языгу.
— Языгу, — сказал я, осененный своей догадкой, — я знаю слово!
— Откуда? — недоверчиво спросил мой спутник.
— Мне тэнгэр его сказал.
— Да? И что это за слово?
— Фисташка, — сказал я.
— Писташка, — повторил он.
— Нет, — покачал я головой. — Скажешь так — и погибнешь. Повторяй за мной — фисташка.
— Писташка… Хвисташка… Свисташка… — стал повторять мой друг, но ничего у него не выходило. Мы, степной народ, можем говорить только «писташка», по-другому у нас не получается. И верные тэнгэровы люди прекрасно о том знают и проверяют нас, таким образом обнаруживая подвох.
Упал верный мой друг Языгу с коня и затрясся в рыданиях.
— Писташка, писташка, писташка! — повторял он в отчаянии — и не умел выговорить проклятое слово.
Я схватил его за плечи и встряхнул.
— Языгу! — вскричал я. — Скажи «ф»!
Но он в ответ, пытаясь выговорить этот звук, издал только продолжительный свист.
Но я был настойчив, и вот у Языгу стало получаться. Помню, какая радость охватила нас, когда он в первый раз выговорил заветное слово.
— Фисташка! Фисташка! Фисташка! — раз за разом повторял он в радостном безумии, и видно было, какое наслаждение доставляет ему каждый звук этого слова.
Глухой ночью подскакали мы к Затворному пику. На всех окрестностях лежала густая тьма, даже звезды скрылись, лишь кони каким-то чудом угадывали тропу. Большая гора стояла на нашем пути, и в ней чудился огромный вход, будто невероятных размеров дупло. Мы остановились перед ним, и тут со всех сторон из темноты послышались голоса:
— Стоять! Кто такие?
Замелькали фонари, бесчисленные факелы, коней схватили под уздцы, и оказалось, что мы — в кольце людей. Одни вели под уздцы нашей коней, другие светили нам факелами в лицо, третьи спрашивали какие-то бумаги. Не успели мы моргнуть и глазом, как нас заставили спешиться и привели к двум столам, стоявшим в стороне. На них зажглись лампы, и какие-то чиновники уселись за эти столы. С некоторой радостью я отметил про себя, что это нормальные люди, не тэнгэры. Но лица их были суровы и непроницаемы, и тут же заметил я, что на них шаманское облачение. Верные тэнгэровы люди были пред нами. Помню свой испуг. Верные тэнгэровы люди — но как отличить, порченые они или не порченые? Языгу уже увели к другому столу. Человек с непроницаемым лицом устремил на меня бесстрастный взгляд.
— Имя? — спросил он.
— Шепчу.
— Сам нарекся?
— Нет, нареченник Шумбега.
Он кивнул, словно соглашаясь с такой моей судьбой.
— Куда идешь?
Что-то толкнуло меня, и я сказал:
— В пограничные приделы. Шумбег послал.
— Ты его нукер, что ли?
— Нукер.
Он помедлил, глядя мне прямо в глаза, и потом спросил:
— Раз Шумбег послал, значит, ты и слово знаешь?
Что мне было ответить?
— Знаю, — сказал.
— Произнеси его, — приказал он, опуская веки.
Я сказал себе: «Шепчу, тэнгэр был прав. Это слово действительно заветное, оно открывает двери. Скажи же его, скажи так, чтобы двери открылись».
И я сказал четко:
— Фисташка.
Он открыл глаза и взглянул мне в лицо с некоторой веселостью.
— Стало быть, бег послал, — полуутвердительно произнес он. — И дело небось тайное. Когда возвращаться собираешься?
Что-то опять толкнуло меня, и я ответил:
— Через два дня.
— Два дня, значит, — повторил он и приказал: — Протяни руку.
Я протянул руку. Он схватил ее с неожиданной силой, пригнул к столу, и я почувствовал боль, словно ядовитая оса ужалила меня в тыльную сторону руки. Кажется, я вскрикнул. Человек отпустил мою руку и с холодной усмешкой посмотрел на меня. Я приблизил руку к глазам и увидел, что на моей руке выжжен какой-то знак, похожий на рогатое солнце.
— Ты вернешься через два дня, Шепчу, — сказал верный шаман. — Не уходи далеко, ибо начертание на правой руке у тебя.
Я хотел спросить у него, что это значит, но не спросил. От соседнего стола донесся сдавленный крик Языгу — на его руку тоже нанесли знак.
— Иди, — приказал мне верный тэнгэров шаман.
Я поднялся. Мне подвели коня. Факелы мелькали вокруг, мне заглядывали в лицо. Впереди был черный тоннель. Не помню, как я прошел через него. Кажется, путь был недолгим. Сзади я слышал цоканье копыт, фырканье коня Языгу — мой товарищ ехал следом за мной.
Выехав из тоннеля, мы спешились, обнялись и засыпали друг друга вопросами. Я рассказал о том, что было со мной, а Языгу, возбужденный, радостный, поведал о своем.
— Представляешь, друг Шепчу, — кричал он, — он мне говорит, кто, мол, тебя послал, а я говорю — Шумбег. А он мне — на сколько дней? А я — на три. А он: значит, и слово знаешь? А я: знаю, мол. А он: скажи «драндулет». Представляешь? Я и ляпаю: тарантулет. А он старенький, нагнулся так ко мне и говорит: как-как? А и говорю: драндулет, говорю. А-а, говорит. Ну, вот тебе знак, возвращайся, потому что на правой руке у тебя начертание.
— Что бы это значило, друг Шепчу? — спросил я его.
— Не знаю, — пожал плечами мой спутник.
Мы оглянулись и увидели, что восходит солнце. Огляделись и поняли, что мы уже не в земле Магог.
К концу какого-то года мне стало так тоскливо в земле Огон, что я, сам того не осознавая, начал искать общества сбегутов. Сначала я заходил к ним на огонек, а потом стал приходить чаще — просто потому, что не мог дольше жить один в своей квартирке с видом на пустырь. Сны о земле Магог преследовали меня, Нишкни, мертвая, бледная, в погребальных пеленах, стала являться каждую ночь, смотреть укоризненно. Чужие короткие слова овладели мной, и бывало так, что я не мог изъясниться на родном языке и прибегал к выученному, неродному. Тоскливо и холодно мне было, и каждая утрата в мире была как моя собственная.
Сбегуты к тому времени разбрелись по всей земле Огон. Знакомых мне осталось мало — лишь Топчу и Языгу. Шаман куда-то делся, и никто не знал куда. Целыми вечерами я просиживал у них, в большой общей квартире недалеко от моего квартала, и случалось, не говорил ни слова — только слушал. Но и того было довольно.
Иногда я не заставал никого дома. Чувство сродни черной скорби завладевало мной в такие дни. Где они? Куда ушли? А может, все ушли, и я остался здесь один? Куда они могли уйти? Неужели вернулись туда, на родину? Вернулись в землю Магог? Но на следующий день все оказывались дома и как ни в чем не бывало встречали меня, и мне не хватало смелости спросить, где они были вчера.
Из обрывков разговоров, из намеков, из оборванных при моем появлении фраз я через несколько месяцев уяснил, что они ходят возносить молитвы. Но куда? В земле Магог не молятся. Страшные кары ждут тех, кто просит о чем-то небеса. В земле Магог ждут, безмолвно и терпеливо. На какие же службы ходят сбегуты в земле Огон? В чье святилище? Множество вопросов томило меня, пока в один день я не понял. Из тех же обрывков разговоров, из намеков, из оборванных при моем появлении фраз понял я это.
Они молились Сбегу. Да, этому человеку, испепеленному небесным жаром, кадили они. Они просили его вернуться. Они ждали его — не Последней Трубы. Он, верно, обещал им что-то — но что именно, они мне не говорили. Они просто верили, всем сердцем верили, что он вот-вот возвратится.
К тому времени я уже знал, что Сбегу, по их поверьям, находится где-то в земле Огон. Что он где-то сокрыт и должен появиться, когда придет его срок. Он должен восстановить какую-то справедливость, хотя что это значило для сбегутов, я не ведал. Чего же проще — надо просто его поискать. Ведь земля Огон небольшая: стоит только поискать какого-нибудь человека — и он объявится. Чем Сбегу хуже? Он же здесь, никуда не делся.
Но эта мысль, когда я высказал ее Топчу, его совсем не обрадовала. Напротив — он рассердился.
— Не лезь не в свое дело! — закричал он.
Я удивился. Я никогда его таким не видел. Осторожно попытался я ему растолковать, что любого человека можно найти. Человек — не птица, крыльев у него нет, на высоких деревьях он не селится. Человека всегда можно найти.
Но Топчу закричал мне:
— Не лезь не в свое дело!
И я рассудил, что они просто не хотят искать своего Сбегу. Им легче раз в неделю идти куда-то и там молить того о возвращении. А вот чтобы самим пойти да найти его — это нет. А ведь чего же проще? Человек — не птица, крыльев у него нет, на высоких деревьях он не селится. Человека всегда можно найти. Поискал — и нашел. Это ведь земля Огон, тут каждый имеет регистрацию.
