— Мы нашли на столе кубок для вина. К сожалению, он оказался пустым. Розоватыми были только внутренние стенки, но не было ни капли осадка.
— Прошу прощения, — вмешался Рожье, — но будь он даже полон, как бы вы определили в нем наличие яда?
Капитан не мог сдержать усмешки:
— Вам известно, сколько бродячих собак в этом городе? Только в нынешнем году отлавливатель убил их более девятисот! Одной больше, одной меньше! Погибнуть от стакана вина менее мучительно, чем помереть с проломленным ударами дубинки черепом. Вы не находите?
— Позвольте поправить вас, — возразил де Смет. — Нигде не сказано, что один и тот же яд, убивая животное, оказывает такой же эффект на человека. Некоторые виды растительности, содержащие яды, безвредны для определенного вида животных, тогда как для человека они смертельны. Можно здесь назвать молочай, к примеру, или грибы той же разновидности. А вы, господа, знаете, что ежедневно работаете с одним из опаснейших ядов?
— Да, — согласился Робер Кампен. — Он содержится в аурипигменте, из которого мы добываем золотистую краску.
— Не потрудитесь ли просветить меня? — проявил нетерпение капитан.
— Arsenicum! — провозгласил де Смет. — Аурипигмент, о котором говорится, включает в себя арсенику[14]. Древние знали это. Аристотель — тоже. Плиний назвал его auri pigmentum. Он за несколько секунд убивает человека. — Последние слова он сопроводил прищелкиванием пальцев и продолжил развивать свою мысль: — Да будет вам известно, что элемент этот чрезвычайно важен для алхимиков из-за его способности вступать в реакцию с королем металлов. Я имею в виду золото. Добавленный к меди и нагретый в философском сосуде, он образует белый металл, который некоторыми принимается за серебро. — Он прервался, поднял руки к небу. — Вздор, конечно! Но из этого не следует, что для алхимиков этот так называемый результат является первым сделанным шагом.
— К чему? — спросил Петрус.
— Да к золоту, разумеется! Это переход низкого металла к металлу благородному. Трансплантация, одним словом. Но это мечта…
— Минуточку! — воскликнул Мейер. — Вы упомянули о философском сосуде. Что это такое?
— Это термин алхимиков. На самом деле речь идет о специальной печи.
— Можете ее описать?
— Конечно. Я имел случай видеть ее, когда меня пригласили к женщине, у которой подозревали эпилепсию. Оказалось, что у нее обычное воспаление легких. Я вылечил ее с Божьей помощью. В знак благодарности ее супруг — он считал себя алхимиком — оказал мне честь, показав свою лабораторию. Там-то я и увидел это приспособление. Высотой оно около локтя, стенки его были из смеси горшечной глины и — обратите внимание — конского навоза. В середине была разделительная металлическая пластина с множеством узких щелей, а внизу находилось небольшое стеклянное окошечко для наблюдения за превращениями вещества.
Капитан уличающе произнес:
— Ну вот, это уже что-то новенькое. При обыске комнаты среди других штучек я нашел печь, которую вы описали. Вначале я не придал ей значения, полагая, что предмет относится к приспособлениям, используемым художниками. Но этим вечером… — Он обратился к художникам: — Вы, имеющие отношение к живописи, можете объяснить мне, для чего она в вашем деле?
Все трое с недоумением посмотрели друг на друга.
— Очень жаль, но мы не знаем.
Он взглянул на Яна:
— А у тебя есть ответ?
Мальчик отрицательно покачал головой.
Мейер задумчиво забарабанил пальцами по столу.
— Все это меня удивляет. В свете новых сведений дело обстоит так: на этот день совершено четыре убийства. Первые три жертвы общались с Ван Эйком. Все они были убиты одним и тем же способом. Все, кроме последнего: самого Ван Эйка. И мы не знаем…
— Нет! — не сдавался доктор де Смет. — Прошу извинить мою настойчивость, но у нас нет никаких доказательств убийства.
Капитан, игнорируя протест, закончил фразу:
— …каким способом он был убит.
— Если только он был убит, — подчеркнуто заметил де Смет.
— Кроме всего прочего, сюда прибавилась история с философской печью.
Из прихожей донесся шум голосов. Вернулась Кателина с детьми.
Капитан положил руку на плечо Яна:
— Сьер Петрус сказал мне, что только тебе разрешалось входить в ту комнату. Это правда?
Мальчик подтвердил.
— Можешь ли ты определить, не похищено ли что-нибудь? Какая-нибудь особенная вещь, картина… как знать!
— Если бы что-либо пропало, я бы сразу заметил.
Мейер поспешно встал.
— Хорошо, пойдем проверим на месте. — Обратившись к художникам, он спросил: — Надеюсь, сегодняшнюю ночь вы проведете в этом доме?
— У нас нет выбора, — ответил Ван дер Вейден. — Отправляться в дорогу уже поздно, да и похороны нашего друга назначены на завтрашнее утро.
— Понятно… — Он потянул Яна за руку: — Идешь, малыш?
Только они собирались выйти, как в столовой появилась Маргарет. Ее обычно цветущие щеки были пугающе бледны. Трое художников встали при ее появлении, предложили ей табурет.
— Садитесь, — участливо произнес Кампен. — Прошу вас.
— Вам нужно отдохнуть, — добавил Рожье. — Мы по очереди будем дежурить у тела нашего друга.
Маргарет не двинулась с места. Вошла Кателина в сопровождении детей — Филиппа и Петера. Их лица были печальны. Может быть, впервые за все время Ян почувствовал сострадание к ним. И впервые ему показалось, что молодая вдова испытывает такое же чувство к нему самому. Но что-то смутно подсказывало Яну, что с этим она немного запоздала.
Голос капитана привел его в себя:
— Пошли же. Время не терпит.
* * *
Давно уже наступила ночь, и все домочадцы утихомирились. Ян лег между Кателиной и ребятишками. Рожье сменил Маргарет у тела Ван Эйка. Расположившись на кухне, Петрус и Кампен беседовали в ожидании своей очереди.
Последний поставил кувшинчик с пивом на каминную полку и тихо проговорил:
— Теперь все встало на свои места: воровства не было. Ян доказал это капитану, ничто не пропало. Даже ни одна картина.
— Но загадка осталась…
После короткого молчания Кампен продолжил:
— Учитывая это, я нахожу, что герцог поступил очень благородно, решив назначить Маргарет пожизненную пенсию, равную половине годовой ренты, причитавшейся Яну. Жест этот свидетельствует об уважении и осмотрительности.
— На меня произвел впечатление не сам жест, — заметил Петрус. — Герцог всегда покровительствовал искусству и художникам, но меня удивила его поспешность. Он даже не стал дожидаться похорон, а сразу поставил Маргарет в известность.
— Это является доказательством его уважения к нашему другу.
— Бесспорно. Поступи герцог по-другому, о нем подумали бы плохо, ведь все знали, как он относился к Ван Эйку.
— Да, он был щедр. Известно ли тебе, сколько он платил Яну за одну только оказанную услугу? Триста шестьдесят ливров!
— Сумма приличная. Но о какой услуге вы говорите?
Кампен озадаченно вздернул брови:
— Откуда я знаю? Поручения, поездки, переговоры… По правде говоря, наш друг был довольно скрытен… Я никогда не мог ничего из него вытянуть. Он лишь в общих чертах рассказал мне о путешествии по Португалии, которое совершил лет десять назад, о пребывании в замке Авиз и о написанном им портрете инфанты. Как видишь, здесь нет тайн.
— Но вы наверняка знаете больше, чем мы… — Не сделав паузы, Петрус тотчас задал вопрос: — Вы верите в эту историю с ядом?
— Что тебе ответить? Сам врач, похоже, не верит в нее.
— А если представить, что такое случилось…
— Это изменит что-нибудь?
— Это же будет трагедия! Чудовищная!
— Мой молодой друг, тебе следовало бы знать, что сама смерть — уже трагедия. Не важно, от чего она произошла.
— Извините, но я с вами не согласен. Для меня непереносима мысль, что Ван Эйк мог быть убит.
— А для меня непереносим его уход! Его отсутствие, к которому трудно привыкать. Что до остального…
Петрус Кристус встал с табурета и подошел к окну. Судя по всему, аргументы Кампена не удовлетворили его.
— Тебя ничто не поразило во время разговора с капитаном?
Петрус резко повернулся:
— Нет. Я ничего не заметил.
— Он сказал то, что показалось мне очень важным: «Любопытно, но ни одна дверь в доме не взломана».
— Да. И что из этого следует?
— Послушай, мой дорогой Петрус, тебе разве не понятно, что такое замечание более чудовищно, чем предположение об отравлении?
— Продолжайте, пожалуйста.
— Если отбросить возможность проникновения снаружи, остается единственный вывод: только один из присутствовавших вчера вечером мог напасть на молодого Яна и, возможно, убить Ван Эйка.
* * *
Ян никак не мог уснуть. Очень болела голова. Невыносимо болела. От этого даже трудно было дышать. За что такие муки? Где сейчас Ван Эйк? Его останки покоились в соседней комнате, но самого его там не было. Осталась лишь оболочка воскового цвета, брошенная на кровать. Оболочка холодная, в которой угадывалось небытие. Но где же Ван Эйк? Куда уходят умершие люди? «На небо, — говорила Кателина. — Их уносят ангелы. К Богу. Оттуда, сверху, они видят, как нам их не хватает, чувствуют нашу непереносимую боль, они вернулись бы, чтобы утешить нас. А потом вознеслись бы обратно».
