— Возможно, еще позвонит. Сейчас она на вечерней службе.
Встретиться договорились через сорок минут на дальней и малолюдной Сенной улице, и потому Зубатый сразу же вызвал машину. Уже на пороге из глубин дома возникла Катя и отыграла испуг, боль и безысходное одиночество.
— Ты куда? Не отпущу! Мне так страшно одной! Сейчас буду звонить Маше, а вдруг она не проснулась? Я умру!
— Скоро буду, — как всегда обронил он.
— У тебя нет сердца. У тебя!.. нет!.. сердца!
Она была хорошей ученицей Ал. Михайлова, умела забивать гвозди в сознание зрителя: всю дорогу последние слова Кати звучали в ушах и хотелось вернуться, утешить ее, взять на руки, пожалеть, как маленького, плачущего и уже — чужого ребенка.
На Сенной возле аптеки маячила одинокая фигура мужчины, который увидев джип, оживился — знал машину губернатора. Прежде чем забраться в салон, незнакомец встал перед распахнутой дверцей и представился:
— Кремнин, Сергей Витальевич, врач-психиатр. Простите, что так поздно…
— Ничего, садитесь.
Внешне он напоминал поэта-декадента двадцатых годов: потрепанный, мятый плащ, длинный шарф, намотанный в несколько оборотов, шляпа с обвисшими полями, длинные волосы и тяжеловатые, малоподвижные глаза на бледном, без возраста, лице.
— Откуда вы знаете Морозову?
— Иногда встречаемся в храме…
— Понятно. Чем обязан?
— Со слов Зои Павловны мне известно, что вас интересует один наш пациент, — заговорил он, будто милицейский протокол писал. — К сожалению, его подлинную фамилию установить не удалось, впрочем, как и другие данные. Мы проверяем всех безымянных больных, которые к нам попадают. Через МВД и службу розыска устанавливаем личность, чтобы отыскать родственников. Душевнобольные часто уходят из дома, особенно в сумеречном состоянии. Или теряют память, а их долго разыскивают… Понимаете, да? Но в данном случае ничего не вышло. Старца никто никогда не искал, и он, собственно, не терялся, а возник в нашем городе неизвестно откуда…
— Сам он как-то себя называл? — перебил Зубатый.
Кремнин засмущался, дернул плечами.
— Мы вынуждены относиться к заявлениям пациентов соответственно. Сейчас чаще всего к нам попадают Сталины, Горбачевы, Ельцины или их побочные дети. Наполенов совсем не стало…
— Сергей Витальевич, а кто был старец?
— Назвался вашим прадедом…
— Это я слышал, а фамилия?
— Зубатый, Василий Федорович… Но это нельзя принимать на веру!
— Почему? — спросил Зубатый, мысленно повторяя услышанное имя и как бы прислушиваясь к его звучанию.
— Ну, у нас есть своеобразный способ определения, методика, — замялся Кремнин. — Если человек называет имя и фамилию, но не в состоянии рассказать свою историю, объяснить происхождение, вспомнить родителей, год и место своего рождения… Чаще всего такое имя оказывается вымышленным. Они ведь живут в особом мире фантазий, грез, видений…
— И что, старец ничего этого рассказать не смог?
— Не смог или не захотел, — задумчиво проговорил врач.
— Но моего деда действительно звали Николай Васильевич Зубатый!
— Да, я знаю. И в сорок втором его убили под Ленинградом, когда вашему отцу было семь лет.
— А это откуда вам известно? — искренне изумился Зубатый.
— Извините, но я серьезно занимался этим вопросом, наводил справки, — смущенно объяснил врач. — И родом ваш дед из беспризорников, верно? Поэтому когда записывали, мог напутать. Известно точно, что ваш дед Николай Васильевич не знал места рождения, и ему в соответствующей графе записали адрес детской колонии — Соринская Пустынь. Так часто делали. Но даже если он правильно назвал имя, беда в том, что о вашем прадеде в архивах никаких сведений не сохранилось. Видимо, церковные документы утрачены…
Разум прочно зацепился за название Соринская Пустынь — значит, существует такое селение!
— Вы что, все это проверяли по личной инициативе? Из любопытства?
— Нет, сначала милиция засуетилась, посылали запросы. Но когда получили данные на четырех человек с именем Зубатый Василий Федорович, успокоились. Страна у нас большая, народу много. — Он как-то огорченно вздохнул. — Потом я сам пробовал искать, и правда, больше из любопытства. Не хотелось такого древнего старца оставить безродным. Но и корысть была: если бы мне удалось установить, что старец и в самом деле ваш прадед, у вас бы тогда сложилось совсем иное отношение к нашей больнице. Должен признаться, хотел попросить компьютер на отделение… Только у меня, к сожалению, ничего не вышло…
Он сделал долгую паузу и, не дождавшись вопросов, заговорил с ностальгией.
— Человеком он был удивительным, возможно, и в самом деле святым. Помню, все время птиц кормил, зимой и летом. Санитары его жалели, часто выпускали из палаты, так что он сам по себе гулял и по коридорам, и по двору. Соберет крошки и только выйдет на улицу, все птицы к нему! Сядут на руки, плечи, голову, облепят всего, трепещут крыльями и свистят, а он стоит и улыбается. Зимой у него птицы свистели — удивительно! И больные в окна таращатся… Или случается, в женском корпусе поднимется шум, драка — у нас такое бывает. Приведут старца, а он встанет на пороге, руки поднимет, и все замрут, потом расползутся по углам, и несколько часов ни звука. Без всяких препаратов…
Зубатый мысленно встряхнулся, откашлялся.
— Куда его перевели?
Кремнин снял шляпу, разгладил волосы, шумно и опять горько вздохнул.
— Поэтому я и попросил срочной встречи с вами, Анатолий Алексеевич… Даже если этот старец не ваш прадед, все равно хотелось, чтобы вы не оставили дело без внимания. Понимаете, когда я поговорил с Зоей Павловной, то сразу же пошел в наш архив и поднял историю болезни. Чтобы освежить в памяти детали. Нет, я и так отлично все помнил… А тут читаю — скончался и похоронен на больничном кладбище под номером! Вроде бы ничего удивительного, старый человек, но меня дата смутила — двадцать седьмое августа. В этот день старец еще был у меня на отделении, в Лыковке! И только на следующий день, по распоряжению Осипова, его перевели в центральный корпус на улице Ильичева. Но первого сентября я видел его там живым и здоровым! Правда, сидел он в одиночке и под замком. Примерно через неделю встречаю фельдшера из нашей бригады «скорой», она и говорит, что из командировки приехала, возили в Кащенко старого дедушку, которому больше ста десяти лет. Дескать, впервые видела такого долгожителя. А есть такая примета: если столетнего человека подержать за руку, то и сам столько проживешь. Она и смеется: всю дорогу до Москвы за его руку держалась… Разобрались, оказывается: нашего старца отвозила! То есть, он будто бы умер и похоронен, а на самом деле переведен в Кащенко, прошу заметить, с выпиской из истории болезни, которая до позавчерашнего дня находилась в архиве больницы, сам в руках держал. А вчера бесследно исчезла! Что это? Почему, зачем?
— А зачем? — помолчав, спросил Зубатый. — Из-за меня?
Декадент взмахом головы отбросил сползающие на лицо волосы.
— Нет. Из-за вас ему не стали присваивать имени, которым он назывался. Потому он значился везде безымянным, хотя санитарки звали его Василием Федоровичем… Я еще тогда подумал: зачем переводить старца в Кащенко, когда наша больница тоже республиканского значения и по многим показателям даже лучше, чем московская? По крайней мере, условия содержания больных, питание, уход заметно отличаются в нашу пользу. Теперь даже компьютер есть. Лекарств не хватает, так их нигде нет… Когда я обнаружил запись о смерти старца, меня это потрясло! Наутро пошел к Осипову, узнать, в чем дело, и только вошел в кабинет, как ему позвонила Зоя Павловна. И он при мне ей отказал, отправил к Шишкину. Это меня и спасло, не стал ничего говорить главврачу, а попробовал поискать аналоги, хотел решить для себя вопрос: случай это или система? Я работаю над докторской, потому могу пользоваться любыми архивами, материалами, и у меня сложились хорошие отношения с коллегами во всех отделениях… За один вчерашний день отыскал четыре подобных случая! И это без учета тех пациентов, которых отправили на сторону, в рабство…
Кремнин вдруг замолк — проговорился в пылу рассказа, выдал какой-то внутренний секрет.
— Не бойтесь, продолжайте, — подбодрил Зубатый. — Как это — в рабство?
— Да я не боюсь. Просто не хотел бы вас грузить всеми проблемами. Это уже в сравнении выглядит мелочью…
— Вы уже нагрузили. Так что валяйте дальше.
— Понимаете, к нам попадают молодые и физически здоровые люди, — заговорил врач и тут же поправился. — Но только физически. В быту их называют дебилами. Обычно поступают они по заявлениям родственников… Труднее всего этих пациентов прокормить — неумеренность в пище, а вы представляете, какой у нас рацион. Раньше производство было, коробочки клеили, какие-то деньги зарабатывали, но все закрыли. Приходится отдавать дебилов в строительные бригады и просто желающим гражданам. Они работают за одну кормежку, копают котлованы, таскают бетон, а ночью сидят под замком — по сути, рабство, но для больницы выгодно. Так вот эти четыре мертвых души как раз из такой категории: молодые, физически крепкие, но исчезли по той же схеме, что и старец. В двух случаях в истории записана дата смерти, еще в двух — больные по настоятельной просьбе переданы родственникам, под их ответственность. Проверил — все дети алкоголиков, осужденных или то и другое вместе. Воспитывались бабушками, в детских домах или вовсе на улице. В общем, безродные, которых никто не станет искать. На самом деле их всех куда-то отправили, и об этом знает каждый санитар в отделении… Вот, это вам.
