Ложился он в одиннадцать и сразу засыпал, гримасничая даже во сне.
7
«Соитие» его уже не хотело. Похоже, его книги совсем не продавались, и оба тиража следовало пустить под нож. Что ж, тут не было виноватых, разве что муж издательши, который, по ее словам, не только позволил ей так опрометчиво купиться на этот бред, но еще и подтолкнул.
Валера начал ходить по другим издательствам, называя их почему-то редакциями. Так как его машинописные рукописи нельзя было размножить, ему приходилось не только разносить их по «редакциям», но и забирать обратно. Нелепый, с неизменной резиновой улыбкой, он стоял на пороге и, гримасничая, ждал, пока искали его папку, чертыхаясь и раскидывая бумаги. Бумаг было так много – целое море, и по нему можно было плыть бесконечно.
Его визиты стали привычными. Во всех городских издательствах он стал уже не то чтобы своим, но вроде как и не чужим.
– Давно вас не было, – говорили ему. – Это не подходит, извините.
– Новое принес?.. Эгей, да это мы уже читали! Ты по второму кругу, что ли, пошел?
Он пробовал записывать, чтобы и правда не приносить по второму разу один и тот же текст, но все равно забывал или терял записи, записывая вновь, и снова в который раз путался в этой круговерти. Со стороны это выглядело безнадежно, но нужно отдать ему должное – Валера никогда не отчаивался и не злился, он был уверен в окончательном успехе, потому что если ему повезло однажды, то почему бы фортуне снова не повернуться к нему лицом?
За пять лет он написал тринадцать романов, шесть из которых представляли собой нечто вроде приключенческой саги. Самое замечательное в них было то, что всем своим персонажам он раздал наши имена. Мой герой был правильным полицейским и вообще бравым парнем, Евгений – полоумным магнатом, задумавшим погубить мир, герой Омара являл собой тип законченного злодея и отъявленного мерзавца, а героиня Маргариты вроде Маты Хари торговала своим телом и разведданными нескольких стран.
Каждый раз, созваниваясь с ним по телефону, я узнавал что-то новое о собственных похождениях. Оказывается, я никогда не тратил время на пустую болтовню и всегда бил первым, временами до ужаса становясь похожим на своего антагониста Омара, которого преследовал из одного романа в другой, а тот, наоборот, постепенно обретал благородные черты. В этом замещении я находил главную авторскую задумку, хотя, скорее всего, такие метаморфозы с героями происходили исключительно из-за полной неразберихи в голове автора.
Честно говоря, я не особо следил за стремительно разворачивающимся сюжетом – со слов Валеры, он был очень даже занимательным, но, предполагая обратное, знакомиться с ним вплотную не возникло желания. Вряд ли его читал кто-то еще – в конце концов Валера так и остался одиноким воином, который в отсутствие врага был вынужден сражаться с собственной тенью.
А она надвигалась и была пострашнее любых врагов. Однажды, работая недалеко от его дома, я вызвонил Валеру и предложил встретиться. Он подошел, когда мы с Борисом уже сворачивались. Подождал, пока мы переоденемся, чтобы вместе пройти до метро.
– Он был пьян? – на следующий день поинтересовался у меня Борис.
– Он же не пьет, – с сомнением ответил я. – Не знаю, что это было.
Валера действительно выглядел поддатым, даже несколько перебравшим. Создалось впечатление, что он нетвердо держался на ногах. Его немного заносило, и он натыкался то на меня, то на Бориса, виновато при этом улыбаясь. Что-то с ним действительно было не так. Ко всему прочему, приходилось напрягать слух, чтобы разобрать то, что он говорил. Мне было не по себе, когда я смотрел в его дергающееся лицо, в то время как он ни разу не поднял на меня взгляд.
– Давай, не теряйся. – Стоя у входа в метро, я пожал ему руку.
– Вы тоже.
Казалось, его улыбка была предназначена не нам, а кому-то, кто сидел внутри него и контролировал все его действия.
– Как романы? – спросил я его напоследок. – Пишешь?
– Пишу. Но никто пока не берет. Говорят, не формат.
– Они всегда так говорят. Но ты пиши, не останавливайся.
– Я и не останавливаюсь. Мне хорошо.
– Это главное.
– Да.
Вот и все, будто больше ничего не осталось.
Непонятно было, что нас до сих пор связывало, какие мотивы вынуждали набирать телефонные номера друг друга. Теперь казалось, что у нас никогда не было ничего общего, хотя, возможно, думая так, я врал самому себе. Может быть, я хотел, чтобы он всегда был рядом и напоминал мне, каким не нужно быть? Или, наоборот, мое желание держать его в поле видимости провоцировалось моим стремлением быть на него похожим? Все время сверять – похожи мы или нет? Насколько далеко мы разошлись и хватит ли этого расстояния, чтобы чувствовать себя спокойно или, наоборот, ощущать тайный дискомфорт?
Я ничего не понимал в этой жизни, так же как и он ни черта в ней не разбирался, и это был единственно верный ответ в вопросе нашего родства. Пожалуй, во мне было меньше трагизма, но и вместе с тем меньше стремления чего-то достичь. Он же никогда не оставлял попыток, снова и снова катил этот камень в гору, безропотно и даже, кажется, с удовольствием, словно в этом и заключалась его жизнь, та, к которой он стремился.
Да ведь так оно и было, господи, его же все устраивало! И уже совсем не важен был результат – только движение вверх или вниз. Все – дело вкуса, как он говорил когда-то, критериев не существует. Кому-то нравится Бродский, а кому-то Вася Пупкин. В данном случае ему нравился он сам.
Его дочь стала совсем большой, но любила его так же, как в те времена, когда он катал ее на каруселях и покупал сахарную вату.
– Почему вы не помирились с мамой? – спросила она его однажды.
– Мы с ней никогда не ссорились, – ответил он совершенно серьезно. Дочь была единственным человеком, с кем он мог позволить себе снять все маски. Вернее, оставив только одну, маску отца.
– Но она же выгнала тебя? – настаивала девочка. – Или ты ушел сам?
– Какая разница?
Теперь действительно не было никакой разницы, тем более он уже и не помнил, что там было одиннадцать лет назад. Бывший тесть умер, а бывшая теща еще больше ушла в себя. Бывшая жена старела, все вокруг старилось, и все было бывшим; вот и его мать совсем сдала, а отца он не видел так давно, что уже и не знал, как тот выглядит.
Было время, когда он ходил на свидания, выкупая номера телефонов в одном агентстве знакомств. Это было похоже на хождение по «редакциям».
Иногда женщины сразу бросали трубку, выслушав только замысловатое приветствие, но случалось и такое, что кто-то из них соглашался на встречу. Я представлял Валерино лицо и его улыбку, все его трагикомичные гримасы, и на мои глаза наворачивались слезы. Но вряд ли пришедших на свидание женщин охватывала такая же грусть. Я только надеялся, что те, кто оставался на месте, а не бежал прочь, испытывали еще и любопытство, а не только оторопь.
8
Три года мы не созванивались. Я совсем забыл о нем, а когда вспомнил, то позвонил и предложил встретиться.
– Давай, – сказал он, и его голос показался мне подозрительным.
– Ты там бухой, что ли?
– Нет, – ответил Валера. – Я не пью. Мне пока нельзя.
– Пока?
Насколько я помню, нельзя ему было всегда. Договорились на канале Грибоедова. Приехав немного загодя, я стал ждать.
Было лето, Невский, как всегда, кишел народом. Валера запаздывал. Я подождал еще немного и, не выдержав, позвонил.
– Ты где? – спросил я раздраженно, когда он ответил.
– Я на Гостинке, а ты?
– Мы же на канале Грибоедова договорились!
Дуй сюда!
– Иду.
Канал Грибоедова и Гостинка – разные выходы одной станции метро. Между ними ходьбы минуты три, не больше. Минут через восемь я снова, уже в крайнем раздражении, набрал его номер. «Ты где, черт бы тебя побрал?» – хотел выкрикнуть я в трубку, но тут Валера вышел прямо на меня.
Впрочем, «вышел» – это сильно сказано. Я не знаю, как можно было назвать его походку, но он точно не «шел» в обычном понимании этого слова. Скорее, приплясывал, продвигаясь в мою сторону.
