– Нет: «Голодранцы, гоп до кучи!»
Этот перевод его рассмешил.
– А как будет по-украински команда: «В ружье!»?
Маслаченко задумался.
– В рушныцю? – неуверенно предположил он.
– Нет: «Железяку на пузяку – гоп!»
Разговор перекинулся на украинцев, живущих в России.
– Их десять миллионов, – сказал Филатов. – Ваши люди в нашем тылу.
– Они уже не наши, – заявил Маслаченко.
– А чьи же? – удивился Филатов.
– Ваши. Хочешь, расскажу притчу?
– Давай.
– Так вот. Это было на самом деле и описано историками. Гетман Сагайдачный однажды предпринял поход на Крым и вызволил пленных казаков. Около пяти тысяч. На обратном пути они стали проситься: «Отпусти нас, пан гетман. У нас там жены и дети. Мы уже и веру татарскую приняли». Он подумал и отпустил. Без оружия, конечно. А потом послал вдогонку отряд молодых казаков, и те всех вырезали.
Повисла тишина.
– Почему молодых? – спросил Филатов.
– Так легче – те их не знали, вместе в походы не ходили. Рука не дрогнет. Ничего личного, как говорится.
– Жестоко.
– А что делать? Они теперь враги – пойдут в набег с татарами.
– Но безоружные же!
– Зато без потерь. Это я к тому, что настоящие украинцы – это те, которые живут на территории Украины. Все остальные таковыми могут считаться только условно.
– Не любишь ты русских, – сказал Филатов.
– А за что их любить? Вы же нас тоже не любите.
– Да мы и не думаем об этом – своих проблем хватает.
Маслаченко скептически хмыкнул, не поверил.
Теперь Филатов понял, что ему не понравилось в украинских новостях – каждым вторым словом в них было «Россия», выделяемое и произносимое с хорошо поставленной пренебрежительной интонацией. Дикторы исподволь внушали телезрителям мысль, что Россия виновата в том, что было, есть и будет. Раздробленное украинское общество пытались сплотить на нелюбви к России. Старый, всем известный фокус, но работал до сих пор.
– А ты Джульетту знаешь? – спросил Филатов, чтобы сменить тему.
– Певицу? Знаю.
– Познакомишь?
– Что, понравилась?
– Это для дела.
– Ну, если для дела – то да. Хотя и у нас «для дела» кое-что имеется.
Он сделал знак, и официантки вдруг оказались за столом. Галя возле Маслаченко, а Таня возле Филатова. Они смущались и краснели почти натурально.
– А почему они называют тебя сотником? – спросил Филатов.
– Это я так велел. Вообще-то я казацкий генерал. Но у себя на хуторе – сотник.
– Хутор твой?
– Оформлен на меня. Восемь гектаров.
– А на деле?
Маслаченко не ответил. То ли Галя его отвлекла, то ли он сам на нее отвлекся.
– Давайте выпьем за озеро, – вдруг предложил он.
– Какое озеро? – не понял Филатов.
– Ты пей, я потом объясню.
– Нет, я так не могу.
– Ладно, это старый бандеровский тост, – брякнул тот, – за озеро, которое будет на месте Москвы.
– Вы все тут больные! – возмутился Филатов и поставил свою рюмку.
– Это шутка! – засмеялся Маслаченко.
– Хреновые шутки!
– Тогда за дам!
За дам выпили. И еще раз выпили. Разговор перекинулся на фривольные темы.
Застолье затянулось. Маслаченко уговорил Филатова заночевать на хуторе.
– Когда еще тебе выпадет возможность провести ночь в казацкой хате под соломенной крышей?
Они с Галей расположились в одной горнице, Филатов с Таней – в другой. На улице, как в глухой деревне, стояла кромешная тьма, где-то заходились лаем собаки. «А ведь мы всего лишь в семи километрах от Крещатика, – подумал Филатов, засыпая под теплым боком у Тани. – Киев – город контрастов». Ощущение глубокой провинции на задворках цивилизации усилилось.
Удобств в хате сотника не оказалось, и Филатову, проклиная историческую достоверность заповедника, пришлось ночью выходить на улицу. Присвечивая себе мобильным телефоном, он нашел соломенный нужник за домом. Но заходить в него не решился и пристроился рядом.
– Твою мать, – бормотал он себе под нос, – прямо средневековье какое-то. Хата под соломой, нужник из соломы – да кому это надо? Ложки еще из соломы не догадались сплести.
Он уже жалел, что остался здесь ночевать, невзирая даже на Таню. Без своей исторической одежды она оказалась вполне обычной телкой. Филатову впервые пришла в голову мысль, что бабы и триста, и три тысячи лет назад были теми же самыми бабами. В конструктивном, так сказать, смысле. Ничего здесь не изменилось. Это показалось ему забавным. «По сути, каждая баба, – подумал он, – исторически достоверная копия такой же бабы, жившей много лет назад. А много баб – много копий. Из них можно было бы устроить исторически достоверный бордель. И пусть кто-нибудь попробует оспорить, что раньше „это“ делали не так. Если в чем и можно быть уверенным на сто процентов, так только в том, что „это дело“ не претерпело никаких изменений. По сути, это единственная стабильная вещь во всей человеческой истории. Надо будет потом сказать „пану сотнику“. Подарить идею – „пану сотнику – от пана добродия“».
Возвращаясь обратно, он столкнулся у дверей с Маслаченко. В руках у того тихо потрескивала рация. Остановились покурить.
– Не спится? – спросил Филатов.
– Охрану ходил проверять, – объяснил тот.
– Каким образом?
– Заметят ли они меня на территории?
– И как?
– Заметили. Наши ребята, из десантников, – похвалил Маслаченко, – орлы! Но нужно держать их в тонусе, а то бдительность потеряют.
– А зачем такая бдительность? Кто может на вас покуситься?
– Ну, не скажи! – ответил тот. – Тут всякое бывало. Нас и поджигать несколько раз пытались.
– Почему?
– Тут парк раньше был. А мы часть его заповедником заняли. За это местный народ нас и невзлюбил.
– Ничего себе, – насторожился Филатов. – Не хотелось бы мне сгореть в соломенной хате из-за ваших распрей.
– Не беспокойся, – заверил его Маслаченко, – все под контролем. Так что спи спокойно, дорогой товарищ.
Он засмеялся своей собственной шутке.
– И тебе того же, – ответил Филатов. И спросил, чтобы сменить тему:
– Ты тоже был десантником?
– Да.
– А если я попрошу у тебя пару хлопцев ненадолго?
– Зачем это?
– Пока не знаю. Но может понадобиться. Для общего дела.
– Ну, подошлю, конечно. Только предупреди заранее – у нас графики дежурств и все такое.
На какое-то мгновение Филатову показалось, что распри между хохлами и москалями нечто вроде игры, а на самом деле все прекрасно друг друга понимают и помогут, если что. Он отправился досыпать.
Утром его разбудил глухой стук топора, доносившийся со двора. Татьяны рядом уже не было. Он выглянул в окно. На дворе голый до пояса Маслаченко, поигрывая мышцами, рубил дрова. На нем красовались синие шаровары в складку. Обут он был в невысокие сафьяновые сапоги.
Филатов вышел за порог.
– Сейчас будем завтракать! – крикнул ему тот. – Девчата уже печь топят. Принеси пока воды.
Филатов взял в сенях два ведра и отправился к колодцу-журавлю за водой. День намечался погожий. В низине над прудами стелился легкий туман. Поднимать из колодца воду оказалось на удивление легко, только много расплескивалось от ударов ведра о деревянные стенки. Он подумал, что патриархальная жизнь не так ужасна, как ему поначалу показалось, но долго здесь он не выдержал бы.
После завтрака Маслаченко отвез его в гостиницу, а сам поехал в мэрию, где у него были какие-то дела. Судя по его коротким репликам, он знал всех и со всеми был накоротке, но никуда не вмешивался, поэтому и сидел так долго на своем месте.
– У нас в мэрии во всех кабинетах стеклянные двери, – сообщил он.
– Зачем?
– Чтобы из коридора было видно, не берет ли чиновник взяток.
– Помогает? – усмехнулся Филатов.
– Пока не очень, – признался тот.
– А что ты делал тогда в Москве? – спросил Филатов.
– Когда?
– Когда приходил ко мне.
– В архивах ваших рылся. Там много материалов есть о запорожцах, которых не найти у нас.
– Да?
– Да. Вот ты мне объясни – почему самые лучшие и самые ценные исторические экспонаты, найденные на территории Украины, вдруг оказались в российских музеях?
– Какие, например?
– Например, скифское золото из курганов. И много другого всякого.
Филатову нечего было на это ответить.
– Не знаю.
– То-то и оно. И я не знаю.
На их пути то и дело встречались толпы сторонников обоих кандидатов со своими знаменами и символикой.
– Как ты думаешь, чем все это закончится? – спросил Филатов.
– Мы победим, конечно, чем же еще! – уверенно ответил Маслаченко. – Надоели кучмовозы.
– Кто?
– Люди Кучмы вместе с его преемником.
– А я думаю, что, кто бы ни победил, народ впоследствии будет разочарован. Это как у Сократа. У него кто-то спросил совета, жениться ему или нет. Тот ответил: «Что бы ты ни сделал, все равно потом будешь жалеть».
– Почему ты так считаешь?
