Алексей Митрофанов - Юлия

– Нет-нет, пока не нужно, – отказался Филатов.

– Почему? – вроде бы наивно удивился тот.

– Надо будет что-то говорить, а я пока не определился что.

– Ну, как знаешь, – согласился тот. – Надумаешь – всегда пожалуйста.

На сцену вышла Джульетта. Она и еще какой-то рэпер в мешковатых джинсах с приспущенной мотней стали вместе петь звенящими агрессивными голосами:

Филатову показалось, что песня вгоняет толпу в транс, она завороженно подпевала. Он восхитился тем, как умело тут все организовано.

– Это уж точно, – согласился с ней Филатов, имея в виду последние слова, – скорее козы. Ничего бабец, а? – Он кивнул на большой экран, где лицо Джульетты показывали крупным планом. Лобенко ревниво сверкнул глазами.

– Это моя женщина! – серьезно сказал он.

«Вон оно что! – удивился Филатов. – Возьмем на заметку».

– Мне пора работать, – спохватился Лобенко.

Они попрощались, Лобенко вернулся к своей группе.

«Время еще есть, – прикинул Филатов. – Но терять его не следует».

Тощий небритый юноша слегка блаженного вида в мешковатой куртке и вязаной шапочке, нагруженный революционной символикой, протянул ему оранжевый шарф.

– Берите, – предложил он, – это бесплатно.

– Я могу и заплатить, – сказал Филатов.

– Не нужно.

Он поблагодарил, взял шарф, накинул поверх пальто и почувствовал себя частью отряда Че Гевары, высадившегося на берегах Днепра. Еще раз обвел глазами площадь. Накануне по телевизору в гостинице дикторша сказала, что это самая большая в Европе площадь Независимости. Ему тогда стало смешно – до чего же хохлы гордятся своей «незалежностью» – площадями меряются. Уж сколько лет прошло, а они все никак не могут Алексей Митрофанов нарадоваться. Как будто освободились от колониальной зависимости, где их били палками и заставляли прислуживать. Хотя, чем еще забивать баки народу, если других достижений, кроме «незалежности», и нет? Это замена «светлому будущему», которое было раньше.

Теперь он видел, что площадь действительно очень большая. Она располагалась по обе стороны Крещатика и планировалась явно для выведения на нее большого количества людей. Вот только зачем? Не сыграла ли она роль того самого театрального ружья, которое если висит на стене в первом акте, то в последнем должно выстрелить? Опасная, в сущности, вещь – большая и уютная площадь в центре города. Властям следует быть осторожными при их проектировании. Не было бы народу где собраться – глядишь, и рассосалось бы все.

Погрузившись в размышления, Филатов бродил между палатками. Пожилой мужик тихо сказал ему, оглядываясь по сторонам:

– Сними ты эту дрянь, хлопче, надень наш! – и протянул ему бело-голубой шарф.

Филатов взял и его, но надевать не стал, а сунул в карман. Будет еще один сувенир.

Он относился с происходящему со смесью снобизма и одобрения. Снобизма – потому что Киев провинция в сравнении с Москвой, что ни говори. Даже главная улица – Крещатик – напоминала часть Садового кольца, где сталинки помассивнее. Валовую улицу, например, или Земляной Вал в районе Курского вокзала. Одобрения же – потому что энтузиазм было видно невооруженным глазом, а это всегда вызывает уважение.

– Александр! – вдруг услышал он возглас. – Какими судьбами?

Перед ним стоял коренастый человек с вислыми усами и запорожским чубом на голове. Под расстегнутой курткой виднелась вышитая украинская сорочка. «Тарас Бульба! – подумал Филатов. – Но откуда он меня знает?» Революция напоминала еще и ярмарку, балаган и карнавал одновременно. Он почти не удивился странному персонажу, возникшему перед ним.

– Не признал? – спросил человек, тряся его руку обеими своими.

– Нет.

– Олег Маслаченко. Филатов вспомнил.

– «Козацкая слобода»?

– Точно.

Маслаченко привозил деньги от Юлии на поездку в Киев по поводу Митренко. Они тогда с ним изрядно выпили в самолете, и тот наболтал ему много всякого о своей работе. Почти все Филатов забыл, но название заповедника вспомнил. Олег кивнул на оранжевый шарф у него на шее.

– И ты тоже с нами?

– А как же! – подтвердил Филатов. – Я за вас всей душой.

На самом деле ему было все равно.

– Правильно, – одобрил тот. – На нашей стороне правда.

– Конечно, вы же идете в Европу. Олег нахмурился.

– Мы уже давно в ней, – строго сказал он. – И всегда были.

– Разумеется, – не стал спорить Филатов.

– Не смейся. Киевские князья женились на дочерях французских королей. Значит, они считали нас равными.

– Вон оно что! То-то я смотрю, – ответил Филатов фразой из «Золотого теленка».

Олег то ли не читал классику, то ли наизусть не помнил, потому что иронию не оценил.

– У нас постельное белье появилось раньше, чем во Франции, – сообщил он. – Поэтому представление о том, что мы крестьянская нация, – ошибочно.

Филатов был наслышан об удивительных открытиях украинских историков за последнее время и спорить не стал, хотя его так и подмывало задать вопрос: «Так что же, французские принцессы приезжали к вам без простыней в поклаже?»

Украина переживала период увлеченного поиска языковых и исторических отличий от России. Все равно как на картинке «Найди десять отличий». Только найти надо было не десять, а десять тысяч отличий. Общие для обоих языков слова изымались из обращения и заменялись на польские, английские или бог знает какие аналоги. Все равно, лишь бы отличалось. Больница стала «шпыталь», как у поляков, солдат – «зброяр», ученики – «детлахи», чиновник – «посадовец», географическая карта – «мапа», как у англичан. И так далее, примерам несть числа. «Мова» стала напоминать дорогу, вымощенную булыжниками разной высоты.

Дикторы с пулеметной скоростью тараторили все новые и новые словесные перлы с экранов телевизоров, зомбируя население на их бессознательное употребление. Создавалось впечатление, что где-то в бесконечно длинном амбаре сидят заскорузлые труженики-филологи, переписывающие словари, и черпают они вдохновение из пальца или потолка, но прежде всего в западно-украинском диалекте, состоящем из польских, румынских, венгерских и немецких слов, а также доброй примеси идиша. Перед ними поставили четкую задачу – во что бы то ни стало в кратчайшие сроки разрушить труд Тараса Шевченко, создавшего украинский литературный язык.

Украинские же историки не уставали выдавать одно открытие за другим. Они изобрели новое доказательство того, что Крым украинский: «Посмотрите на карты Киевской Руси – Крым входил в ее состав». Как будто в то время были карты. Они совершенно точно установили, что украинцы никакие не восточные славяне, на фиг, а произошли от древних «укров», которые активно отметились в античном мире во всех ключевых событиях. Спешным порядком сочинялись легенды про свершения «укров» и их боевые песни.

Но Олег, похоже, так далеко не копал. Он сосредоточился на шестнадцатом веке, который считался расцветом казацкой вольницы.

– Ну что, – пригласил он, – заедем ко мне? Ты обещал.

Филатов вздохнул.

– Поехали.

Ничего особенного он увидеть не ожидал, но уж коли обещал, надо уважить человека.

Олег был искренне увлечен своим делом. Как и все увлеченные люди, он выглядел чудаковато. К казацкому чубу в этот раз добавилась массивная золотая серьга в ухе в турецком стиле, которой не было в Москве.

Филатов временами бывал не чужд поговорить с чудаками. Но не со всеми. Недавно в книжном магазине «Москва» он встретил чудака, с которым разговаривать не стал. Тот был похож на актера Золотухина. Он пробормотал себе под нос, разглядывая корешки книг в дальнем углу:

– Опять Спартак! Один Спартак, блин!

При этом он хитро покосился на Филатова. Тот удивился – где он увидел Спартака? Стал шарить взглядом по полкам. «Золотухин» обрадовался, что завладел его вниманием, и стал негромко, но с выражением и нараспев декламировать:

Филатов понял, что имеет дело с городским сумасшедшим, и заторопился к выходу. Тот оскорбился, что его не дослушали до конца, и язвительно засмеялся ему вслед.

Олег был не таким. Он повел Филатова в переулок, где стояла его машина – вполне приличная новая «ауди» серебристого цвета с личным водителем.