Ознакомительная версия.
Эта мысль захватила его и он, замолчав, начал искать по карманам карандаш.
— Подожди. — Скотт положил лист на стол и набросал что-то. Затем зачитал: — «Мудрый литературный сын убивает своего отца». Что думаешь?
— Очень по-гречески, не находишь?
— Греция — колыбель литературы, моя дорогая девочка. Все писатели черпают из этого колодца — снова я смешиваю метафоры. — Он сел рядом со мной. — Дайте мне героя, и я расскажу вам трагедию.
Я начала отвечать, но Скотт перебил меня:
— Постой. Дайте мне героя… Дайте мне героя, и я расскажу вам… нет… я покажу вам…
Он потянулся за карандашом и нацарапал что-то на полях. Было так забавно наблюдать, как мой муж превращает мысли в слова на бумаге, будто пишет под диктовку тех самых богов, о которых говорил.
— Вот, кажется, нашел. «Покажите мне героя, и я напишу вам трагедию». Звучит неплохо. Пока не знаю, где я это использую, но фраза хорошая.
— А это не Шекспир сказал?
Скотт задумался на мгновение, потом пожал плечами:
— Как знать?
Мы устроили знакомство друзей Скотта с его женой в «Билтмор Палм Корт». Одеваться на эту встречу нужно было так же, как на любой вечер или бал у нас в Алабаме, но я беспокоилась. Без привычной влажности Монтгомери мои волосы не понимали, как им себя вести. Без привычных порядков Монтгомери я и сама не знала, как мне себя вести.
Все эти люди, кроме Ладлоу Фаулера, знали меня только со слов Скотта. Я привыкла, чтобы меня оценивали по моим реальным поступкам: я могла контролировать, что делаю и с кем, и когда решала действовать, была готова к любым последствиям. Но одному Богу известно, что Скотт наговорил обо мне после нашего расставания. Он мог рассказать кому угодно из друзей или всем сразу, что я капризная девчонка, которая дала ложную надежду, потом растоптала все его чаяния, затем снова окрутила и наконец заполучила его. У любого есть хотя бы одна знакомая пара, в которой бедняга-мужчина откровенно увяз и несчастен. Если принстонская компания видела меня такой, я должна была это исправить. И я не потерплю, чтобы они считали меня Розалиндой. Пусть незнакомцы думают что хотят, но эти парни были Скотту как братья.
Я буду с ними само обаяние, и буду мила со Скоттом, и позволю ему купаться в лучах заслуженной славы. Они сами увидят, несмотря на все прежние рассказы Скотта, что между нами царят искренняя любовь и взаимное уважение. Сара Хаардт будет мной гордиться.
Я выбрала темно-синее шифоновое платье, которое Скотт однажды заметил в витрине магазина. Он сказал, что все, что я привезла из дома, выглядит слишком провинциально по сравнению с нарядами нью-йоркских женщин. Да я и сама это замечала. Так что как ни странно было принимать от мужчины модные советы, если я собиралась стать женой известного автора — и пользоваться при этом дурной славой, мне нужно было выглядеть соответственно. Я распрощалась с повседневными хлопковыми рубашками и простыми юбками. Теперь я носила более тонкий хлопок — и шелк! Я оголяла ляжки. У меня были причудливые шляпки, кожаные перчатки и туфли четырех разных цветов.
Откровенно говоря, было ужасно приятно заходить в магазин и покупать веши, которые мне приглянулись. Не нужно было спорить с мамой о цвете, фасоне и длине, не нужно было выпрашивать и обсуждать, вписывается ли это в папин бюджет. Скотт отсчитывал десятидолларовые купюры и передавал их продавщице, убеждая меня купить что-нибудь еще, если захочется.
Теперь Скотт стоял за моим плечом перед зеркалом, пока я красила губы и надевала шляпку.
— Ты просто чудо! — сказал он.
Я улыбнулась его отражению. Новый полосатый галстук оттенял его глаза, заставляя их отливать серебром. Щеки все еще сияли розовым румянцем после нашей прогулки по Центральному парку. Он разделил волосы на пробор и гладко зачесал их назад — эта прическа делала его еще элегантней и уверенней.
— Ты тоже ничего, — улыбнулась я.
— Сегодня вечером эти ребята будут обсуждать массу ерунды — скорее всего, это будет странная смесь футбола, поэзии, литературных журналов, издательского дела, бурбона, войны и девушек. Я хочу, чтобы ты знала: ты — моя дражайшая, любимая жена, центр моей вселенной.
— В таком случае, — я развернулась к нему лицом, — я не буду тебя бросать.
Поначалу их было слишком много, чтобы разобраться, кто есть кто. Тем первым вечером я не очень-то и пыталась. Достаточно было поприветствовать каждого из них в моей новой роли, а затем сидеть чувствовать себя антропологом, внедрившимся в неизученное племя.
Проще всего было запомнить Ладлоу Фаулера, потому что он был на нашей свадьбе.
— Миссис Фицджеральд. — Ладлоу взял меня за обе руки и поцеловал в щеку.
На нем был сшитый на заказ костюм, его тонкие светлые волосы были недавно подстрижены, и от него пахло старым богатым семейством и почему-то гардениями, как будто его мать все еще посылала ему пилированное французское мыло, а он все еще готов был им пользоваться. Прямолинейный и уверенный, какими часто бывают мужчины из богатых семей, Ладлоу напоминал мне некоторых обеспеченных парней из наших краев.
С пятеркой остальных, которых позже я узнаю как Банни, Биггза, Таунсенда, Алека и Бишопа, мне предстояло познакомиться получше. Разве что об Эдмунде Уилсоне по кличке Банни я уже была наслышана. Он чем-то смахивал на репортера Эллиса, но одежда на Банни сидела красивее, и сразу было видно, что Банни устроился куда лучше. Он, наверное, принадлежал к тому типу, которые верят, что им по праву положена любая девушка, какая только придется по душе. Хотя я уверена, что вкусы у него вполне определенные.
Мне вежливо задали несколько вопросов, хотя воспринимали меня явно как странное дополнение, которое Скотт неведомым образом приобрел вместе с новым статусом знаменитости. После этого мужчины быстро перешли к горячему обсуждению романа. Большинство из них уже прочитали книгу и успели раскритиковать или похвалить ее. Теперь они хотели знать, каково это — находиться под прицелом стольких глаз, быть новой сенсацией в мире литературы.
— Ты не похож на знаменитость, — сказал один из них.
— Если не считать того, что кажется, будто ты одолжил у Фаулера костюм, — добавил другой, высокий голубоглазый блондин с дружелюбной улыбкой.
— Вот что с человеком делает продажа прав на экранизацию, — отозвался Скотт. — Книга тут ни при чем.
— Но ведь из-за книги они обратили внимание на эту историю.
— Они обратили внимание на эту историю из-за Джорджа Натана, — подключилась я со смехом.
— Нет, — возразил Скотт, — эта история, «Голова и плечи», появилась в «Сатедей ивнинг пост», а не в «Сливках общества». Киношникам ее показал мой агент, Гарольд Обер.
— Мой агент! Боже. Он говорит как прирожденный аристократ.
— Я все равно считаю, что дело в Натане. Он в тебя влюблен, Фитц, — произнес брюнет, который казался еще совсем юношей.
Ладлоу Фаулер кивнул на меня:
— Но теперь можно не беспокоиться о мужественности нашего мальчика.
— А мы знаем еще каких-нибудь педерастов?
Темноволосый снова заговорил:
— Не так давно я повстречал парочку в Гринвиче. То есть они не были парой, но их было двое. Эдна Миллэй и Джуна Барнс.
— Лесбиянки — это не педерасты, — покачал головой Уилсон. — Господи, и ты еще называешь себя мастером пера?
— Натан не педераст, — возразил Скотт.
— Эдна Миллэй лесбиянка?
— Я видел ее с мужчиной.
— А я видел ее с женщиной, — сказал Ладлоу. — Проехали. Сколько рассказов у тебя купили Натан и Менкен, Фитц?
— Шесть. «Сатедей ивнинг пост» взяли еще четыре.
— И заплатили? — начал темноволосый.
— «Пост»? Четыреста за один, по четыреста пятьдесят еще за два, а за новые мой агент выбил из них по пять сотен.
На мгновение беседа прервалась, и все, кроме Банни и Ладлоу, ошарашенно уставились на Скотта.
— А «Сливки» платят…
— Тридцать, — ответил Банни сухо и уверенно. — Чего едва хватит на то, чтобы заплатить за ночь в этом номере. Но литературная репутация бесценна, да, Фитц?
Скотт провел ладонью по волосам и улыбнулся.
Разговор продолжался еще какое-то время. У некоторых с собой были фляги, которые начали показываться все чаще, это повлекло за собой обсуждение сухого закона, принятого в прошлом октябре, и место алкоголя в интеллигентном обществе. Нужен ли он мыслящему человеку? Мешает он или способствует литературному творчеству?
— Зельда, а вы что думаете? — Банни повернулся ко мне.
— Я верю, что алкоголь делает большинство мужчин лучшими танцорами, — сказала я, протянув руку за фляжкой.
Он со смехом дал мне ее.
— Боюсь, мне в этом даже алкоголь не поможет.
Скотт встретился со мной взглядом и благодарно улыбнулся. Что-то — вероятно, все — я сделала правильно.
Ознакомительная версия.
