— Так-так, а вот о наших славных истребителях ничего не сказано, — заметил отец.
В субботу 11 мая в газете во всю ширину первой страницы было напечатано:
ГОЛЛАНДИЯ И БЕЛЬГИЯ ОКАЗЫВАЮТ СОПРОТИВЛЕНИЕ НЕМЕЦКИМ ВОЙСКАМ
Обычно отец никогда не просматривал газеты утром; но в этот день он прочел первую страницу от доски до доски, иногда останавливаясь, чтобы прочитать вслух несколько фраз молча слушавшей матери:
— «Французские и британские войска вступили на территорию Бельгии… Люксембург занят… Сто немецких самолетов сбито над Голландией, сорок четыре — над Францией… Многочисленные неприятельские самолеты и парашютисты приземлились в различных пунктах бельгийской и голландской территории».
Мать сейчас же после завтрака отправилась к мадемуазель Марте, чтобы послушать радио. Но ничего нового не узнала. Сообщалось только, что неприятельские войска продолжают продвигаться и что голландское и бельгийское правительства обратились к союзникам, прося защитить их территорию.
К вечеру в сад пришло пятеро мужчин. Кроме Пиола, было еще четыре соседа из большого дома, стоявшего позади их сарая. Мать вышла им навстречу и, поздоровавшись, спросила, по какому они делу. Они тоже поздоровались. Все они покупали овощи и фрукты у стариков Дюбуа, но мать удивилась, почему они пришли все вместе. Кроме того, за покупками обычно приходили жены. Да и лица у соседей были серьезные, даже какие-то огорченные.
— Мы к вашему мужу, — сказал Дюреле.
— Ну так идемте, он в конце сада.
Мать пошла вместе с ними. Дюреле был старше других. Он иногда приходил за червями для рыбной ловли. Старики Дюбуа знали его уже лет двадцать, и часто они по-соседски оказывали друг другу услуги. Дюреле был чиновником и каждый год заполнял для матери декларацию о доходах. Два дня тому назад он заходил и сказал, что необходимо возобновить страховой полис. Отец работал в отдаленном углу сада, и потому мать спросила:
— Что случилось? У вас такой вид, словно вы пришли с плохой вестью?
Дюреле, шедший рядом с матерью впереди остальных, ответил почти шепотом:
— Нет, никакой плохой вести нет, но все же дело не из приятных… В общем посмотрим.
Больше он ничего не сказал. Мать чувствовала, что ему неловко. Отец, увидев их, перестал работать. Опершись на ручку заступа, он с беспокойством следил за ними. Подойдя, они поклонились. Наступило молчание, четверо соседей посмотрели на Дюреле, потом на отца. Дюреле откашлялся и неуверенно начал:
— Так вот, мы пришли попросить об услуге.
Он остановился, не зная, как лучше приступить к делу.
— Что ж, я никогда не отказываю в услуге.
— Потому-то мы к вам и обращаемся, — сказал один из соседей.
Наступило молчание. Все принужденно улыбались и продолжали мяться.
— Вы слышали про бомбардировку Лион-Брона? — спросил Дюреле. — И про то, что творится на Севере?
— Ну само собой, слышали.
— До сих пор никто этому верить не хотел.
— Положим, я-то всегда говорил. Я всегда говорил, что самое страшное впереди, — заметил отец.
Еще какое-то время разговор шел о той же бомбежке и вообще о войне, затем сразу, как по команде, оборвался. И снова наступило молчание, еще более неловкое, еще более тягостное. Подошедший Жюльен поздоровался. Напряжение на несколько мгновений снова ослабло, затем опять воцарилось молчание. Наконец, Дюреле, повздыхав, спросил:
— А вы, господин Дюбуа, бомбежек не боитесь?
— Ну, знаете, если каждый раз, как загудят сирены, ночью впотьмах бежать в убежище, это уже не жизнь, — ответил отец.
— Да и куда идти? — спросила мать. — Подвал у нас без сводов, что в нем, что в доме — все равно.
— Вот-вот, об этом мы и толкуем, — заметил один из соседей.
Но больше он ничего не прибавил, и остальные только поглядели на него. Наконец, отец изрек:
— Если уж подыхать, так лучше в своей постели.
— Но вы не один, — заметил Дюреле.
— А еще лучше вовсе не подыхать, — вставил другой сосед.
— А вот я, — сказала мать, — если будет бомбежка, сделаю так, как меня учил господин Пиола: лягу ничком прямо в саду.
Все взглянули на Пиола, который смущенно развел руками и пробормотал:
— Конечно… словом, если нет убежища… при условии, что вблизи нет домов…
— Вы говорите, если нет убежища, — прервал его Дюреле. — Только, мне думается, правы те, кто говорит, что хорошая щель…
Остальные поддержали его.
— Щель, вблизи которой нет ничего, что могло бы ее завалить… и бомба щели не снесет.
Говоря так, Дюреле смотрел на отца, а потом переводил взгляд на середину сада. Мать наблюдала за мужем. Она поняла, куда клонят соседи, и забеспокоилась. Отец молчал, но выражение его лица делалось все более замкнутым, взгляд — все суровее.
Среди соседей был невысокий блондин лет тридцати, по фамилии Робен, последним поселившийся в том же доме. Он служил бухгалтером. Отец его недолюбливал, хоть и не знал как следует. Несколько раз он говорил матери: «Этот, наверное, окопался. Он призывного возраста». Но жена Робена была хорошей покупательницей, от нее мать слышала, что муж ее признан негодным к военной службе. Мать знала, что отец, несмотря на это, продолжает питать неприязнь к Робену, чрезвычайно вежливому тщедушному человеку с холеными и очень бледными руками. Когда она увидела, что Робен собирается говорить, она испугалась.
— Не стоит терять два часа на всякие церемонии, — сказал Робен. — Вы, господин Дюбуа, отлично знаете, что мы обязаны подумать о своих женах и детях. Вы же сами понимаете, что нельзя вырыть щель посреди Школьной улицы.
Мужчины засмеялись, все, кроме отца, который еще помрачнел. Когда смех прекратился, Робен указал на середину сада и очень спокойно закончил:
— Щель надо вырыть вон там, посреди сада.
Последовало краткое молчание, мать тщетно искала, что бы сказать, но отец уже крикнул.
— Как? Щель там, где я на той неделе посеял сладкий горошек? Да вы что, смеетесь надо мной?!
Мать попробовала вмешаться, но отец разозлился не на шутку.
— Если вы за этим пришли, можете поворачивать обратно! — крикнул он.
Робен, все такой же спокойный, отошел на шаг и, слегка улыбаясь, посмотрел на отца.
— Не надо сердиться, господин Дюбуа, — сказал Дюреле, — перед тем как прийти, мы все обдумали, но другого выхода мы не видим.
— Что вы мне сказки рассказываете, — возмутился отец, — огороды не у меня одного.
Говоря так, он имел в виду Пиола. Тот мотнул головой в сторону своего сада.
— Я ничего не имею против, пусть роют щель у меня, но только вблизи есть дома и вдоль всего участка каменная ограда, — сказал он.
— Мы выроем щель, и вы тоже сможете туда прятаться, — прибавил Дюреле. — Это… это ведь для общей пользы.
— Для общей пользы, для общей пользы! — крикнул отец. — Полно вздор нести, мы меня просто смешите. Перекопать мой сад ради какой-то ерунды, когда я даже не провел воды из-за того, что канализация мне все вверх дном поставила бы!
— Но щель будет всего в несколько метров.
— Сказал нет, значит нет! — отрезал отец.
Мать чувствовала, как пот струится у нее по спине. Она попыталась вмешаться.
— В конце концов, Гастон, может быть… следовало бы… — дрожащим голосом пролепетала она.
Но отец и слушать не стал. Крепко сжав ручку заступа, он крикнул, обращаясь к соседям:
— Вы пришли всем скопом, может, думаете меня запугать, но пока я еще хозяин у себя в доме, так и знайте!
Мужчины переглянулись, и Дюреле решил вмешаться.
— Но, господин Дюбуа, вы не так истолковали наш приход, — сказал он. — Мы просим вас об одолжении и отлично знаем, что вы можете нам отказать. Это ваше неотъемлемое право.
Отец, который только что выпрямился, опять наклонился и оперся на ручку заступа.
— Понимаете, если бы дело касалось только нас, — снова начал Дюреле, — мы бы рассуждали точь-в-точь, как вы. Но ведь у нас в доме живут женщины и дети. И если случится беда, не хочется чувствовать себя виноватыми.
— Беда… Какая там беда, — проворчал отец. — Не могут же боши бомбить наш город…
Мать вздохнула с облегчением: лицо мужа уже немного разгладилось.
— Надо понять… — опять начал Дюреле.
— Я понимаю, — сказал отец. — Я отлично понимаю, что вы перероете мне весь сад.
— Не преувеличивай, Гастон, — сказала мать. — Всего несколько метров.
— Знаете, если случится бомбежка, сад еще и не так изуродуют, — заметил Робен.
Голос отца снова стал резким.
— Пока что бомбежка нам не угрожает. А потом, я не люблю, когда ко мне приходят с требованиями…
— Но мы ничего не требуем… — попытался оправдаться Дюреле.
— Нет, требуете, а я этого не люблю…
Дюреле беспомощно развел руками.
