Стремхольм кивнула.
— К обеду Нильсон пришлет кого-нибудь вам на смену.
Стремхольм снова кивнула. Форс заметил, что она дрожит от холода.
— Мы ушли, — сказал он.
И Хаммарлунд, Нильсон и Форс отправились обратно к машинам. Дождь вновь усилился.
Закутанные в плащи Стенберг и Юхансон сидели в автобусе. Они передавали друг другу термос. Из-за сильного дождя с улицы их было практически не видно.
Хаммарлунд отдал Нильсону сапоги и сел за руль. Вереница машин двинулась к шоссе. По дороге они встретили светло-голубой «опель» с надписью «Пресса». За рулем сидела Анника Боге в ярко-желтой зюйдвестке.
В участке все собрались в кабинете Нильсона. Стульев на всех не хватило. Хаммарлунд устроился у стены. Никто не снял головных уборов. Из города прибыл еще один полицейский. Мартинсон, почти два метра ростом. С ним приехал его коллега Сван.
Все сели полукругом. Мартинсон вытянул длиннющие ноги и скрестил их. Все воззрились на Форса. Он откашлялся.
— Стенберг и Юхансон идут к Бультерману, Мартинсон и Сван — к Мальмстену, Нильсон и я берем Тульгрен. Всем подозреваемым недавно исполнилось шестнадцать. По закону они еще дети. Мы делаем домашний обыск и забираем всю одежду, в которой они могли выходить на улицу, особенно брюки и обувь. Следите, чтобы подростки не видели друг друга и тем более не разговаривали между собой. На все вопросы ответ один — их взяли на допрос по поводу исчезновения человека, после обеда они будут отпущены. Что неясно?
— Где они живут? — пробормотал Мартинсон. Он был родом из Мальме, но женился и попал «на север страны», как он говорил. «Север страны» он выговаривал с некоторым презрением.
— Нильсон покажет на карте, — ответил Форс. И Нильсон показал нужный район на настенной карте.
— Тогда в путь, — сказал Мартинсон и поднялся.
Хаммарлунд подошел к Форсу:
— Я сейчас еду в город. Если вы не найдете никаких прямых улик, то отпускаете всех до часу дня. Если увидите, что придраться уж точно не к чему, отпускаете их еще раньше.
— Я найду, к чему придраться, — ответил Форс.
Хаммарлунд поднял кустистые брови, как будто сомневаясь в словах Форса. Затем он повернулся и вышел. Нильсон и Форс остались одни.
— Ты насквозь мокрый, — сказал Нильсон. — Одолжить тебе свитер?
Не дожидаясь ответа, он открыл гардероб, достал светло-голубой шерстяной свитер и протянул его Форсу.
— Он теплый, возьми. Там на локте дырка — у меня этот свитер уже целую вечность. Хочешь еще сухие носки?
— Спасибо, — сказал Форс, чувствуя, что в ботинках хлюпает вода.
Он стянул с себя совершенно мокрую замшевую куртку, надел шерстяной свитер поверх фланелевой рубашки и поменял носки.
— Ну вот, — сказал Нильсон. — Подумать только, как чертовски холодно, а ведь уже середина мая.
— Расскажи мне еще раз про семью Тульгрен. — попросил Форс.
Нильсон остановился посередине комнаты и задумчиво потер подбородок.
— Берит сейчас тридцать пять. Она родила ребенка от парня из Гранинга. Он слинял, как только родилась Аннели. Через несколько лет Берит сошлась с Лудде. Он примерно на десять лет ее старше, раньше у него была фирма по перевозке грузов. Еще он держал рысаков. Зарабатывал на лошадях много денег. Затем все пошло прахом. Пару раз он был арестован за управление машиной в нетрезвом состоянии, кроме того, подозревался в сбыте краденого, а еще эта история с киоском в прошлом году. Он сидел в засаде и ждал, когда появятся воры, и в результате сломал одному из них ключицу. Лудде посадили на несколько месяцев, вор отделался денежным штрафом. Людям такое решение суда не понравилось, и Лудде сразу стал народным героем. У девочки проблемы начались еще в начальной школе. Она была толстая, одноклассники ее дразнили. Как-то раз набросились на нее и чуть не задушили платком. Аннели было тогда лет десять. Девчонка неглупая, это точно, но… Нильсон замолчал.
— Но что?
— У нее во взгляде что-то пугающее.
— Вот как?
— Наверное, так нельзя говорить, но я не позволил бы своим детям играть на улице, если бы Аннели гуляла неподалеку.
— Она такая страшная?
— Есть родители, которые пригрозили не пускать своих детей в школу, если не будут приняты меры в отношении Аннели. Она дерется, и очень жестоко. Мне поступало довольно много жалоб. — Нильсон развел руками. — Но это не мое дело, я все передавал в социальную службу
— Поехали, — сказал Форс.
Они вышли на улицу. Нильсон сел в патрульную машину. Форс забрался в свой «гольф».
Через несколько минут они подъехали к кирпичному дому на Бьеркстиген. Нильсон остановился. Форс припарковался к нему вплотную. Дом был окружен высоким забором, полуоткрытая калитка была сделана из лакированного дуба. Около дверей висел маленький шведский флаг. Он был насквозь мокрый после долгих дождей.
Нильсон позвонил. Внутри зазвучала мелодия. Нильсон позвонил снова. Форс узнал «Ах. Вермланд. ты прекрасен». Дверь открылась, и на пороге появилась светловолосая, небрежно причесанная полнолицая женщина в джинсах и застиранной фланелевой рубашке навыпуск, с сигаретой в руках. Она стояла босиком, ногти на ногах были покрашены в розовый цвет.
— Здравствуйте, Берит, — сказал Нильсон. — Мы можем войти?
Берит бросила па Форса быстрый, недружелюбный взгляд.
— Это мой коллега из города, — объяснил Нильсон, кивнув на Форса. — Нам нужно поговорить с вами.
— О чем?
— Мы можем войти? — повторил Нильсон.
Берит Тульгрен неохотно посторонилась. Нильсон и Форс вошли. Из глубины дома послышался громкий мужской голос:
— Кто там?
— Нильсон! — прокричала Берит в ответ.
— Легавый? — послышалось из дома.
— Да, — ответила женщина.
Форс закрыл за собой входную дверь. В холле появился мужчина с голым торсом и в красных спортивных штанах, невысокий, но широкоплечий, с заросшей волосами грудью. Он уставился на Нильсона. В холле слабо пахло кофе и сигаретами.
— Ну, что расследуем?
И он засмеялся.
Нильсон даже не улыбнулся.
— Привет, Лудде, это Харальд Форс. Он из отдела криминалистики, из города.
— Это что, какая-то гребаная телепередача или что? — буркнул Лудде. — Здравствуй, криминалист. Да, это я насрал на автобусной станции на прошлой неделе. Но у меня смягчающие обстоятельства. Был четверг, и я наелся горохового супа.
Лудвиг Тульгрен заржал и перевел недобрый взгляд сначала на Нильсона, как будто ожидая оценки своего юмора, потом на Берит и, наконец, на Форса. И его взгляд был далеко не дружелюбным.
— Заползайте, раз уж без этого не обойтись.
Нильсон снял плащ и перекинул его через плечо.
— Аннели дома? — спросил он.
Лудвиг Тульгрен помрачнел.
— Аннели дома? — повторил Нильсон.
— Что она натворила?
— Аннели подозревается в соучастии в преступлении, которое привело к исчезновению человека, — сказал Форс. — Мы хотим поговорить с ней. Кроме того, мы хотим взять ее уличную одежду.
Нильсон положил свой плащ на табуретку.
— Что за херню ты несешь, легавый гребаный! — взревел Лудвиг Тульгрен и угрожающе сделал два шага к Форсу.
— Успокойся, — сказал Нильсон. — Нам нужно поговорить с девочкой, и мы возьмем с собой ее одежду.
Нильсон достал из кармана сложенный в несколько раз черный полиэтиленовый мешок для мусора и встал между Форсом и Тульгреном.
— Я не понял, что тебе надо? — снова взревел
Лудвиг Тульгрен.
— Нам нужно поговорить с девочкой, — сказал Форс. — Я правильно понимаю, вы ее отчим?
— Отчим? Что ты имеешь в виду?
— Успокойся, Лудде, — сказала Берит и положила руку на плечо мужа.
Позади них открылась дверь и появилась сонная Аннели. На ней были застиранная футболка и голубые хлопчатобумажные трусы.
— Что вы тут орете! — закричала она, но тут же резко остановилась, увидев Нильсона и Форса. Она посмотрела на них, потом перевела взгляд на Берит и Лудвига.
— Ты арестована! — нехорошо засмеялся Лудвиг Тульгрен.
— Здравствуй, Аннели, — сказал Форс. — Мы расследуем исчезновение Хильмера. Мне кажется, ты знаешь больше, чем рассказывала мне раньше. Мы хотим забрать тебя в город для допроса. И еще мы заберем твою уличную одежду.
— Уличную одежду? — повторила Аннели.
— Брюки, обувь и куртку.
Аннели не смогла сдержать улыбки:
— Вы думаете найти на ней какие-то следы?
— Прямо как в кино, — сказал Лудвиг. — Легавые думают, наверное, что их показывают по телевизору. Комиссар при исполнении служебных обязанностей!
— Кончай, Лудде, — сказал Нильсон. Он протиснулся в дверной проем мимо Аннели и вошел в ее комнату.
— Да что, твою мать, ты делаешь? — заорал Лудвиг Тульгрен. — Ты что, думаешь, что можешь творить все что угодно, раз напялил форму? Тут тебе не гребаная коммунистическая Россия! Я позвоню моему адвокату!
