А жизнь вокруг текла своим чередом. Наступили для страны черные времена. Развалился Советский Союз, взорвался чернобыльский атомный реактор, в результате перестройки появились новые русские, бандиты, рэкетиры. Поползли разговорчики о том, что опять во всем виноваты евреи, что скоро начнутся против них различные акции. И я подумала: а что это я сижу здесь? Чего жду? Засобиралась и уехала с сыновьями в Израиль.
Глава пятнадцатая
Человек ищет…
В Свердловске мы жили не сказать чтобы богато, но и не бедно. Если, конечно, сравнивать с теми, кто жил на зарплату и не имел больших льгот. Далекие от политики люди, мы как–то не очень реагировали на политические изменения, нас не особенно трогали проблемы перестройки. Мы с мужем растили двух сыновей. Они у нас были вполне благополучными мальчиками. Правда, все то, что началось после перестройки, особенно после развала Советского Союза, так или иначе задевало все население страны. Возникли какие–то националистические организации, опять возродился, будто восстал из тлена печально известный «Союз русского народа», появилось общество «Память», как грибы после хорошего дождя высыпали тысячи частных изданий, газетенок, листочков… И все они, будто туфли, шитые на одну колодку, удивительно походили друг на друга, ибо все твердили об одном: русский народ в своей стране живет хуже всех остальных народов.
И все–таки не националистические волны стали для нас поводом для размышлений на тему, а соображение о том, что мы вообще делаем в этой стране. Впервые я задумалась над этим сразу же после чернобыльской трагедии. Я лежала тогда в больнице, и когда объявили о том, что в Чернобыле взорвался атомный реактор, мне стало плохо. Дело в том, что рядом со Свердловском находится город Белоярск. И там тоже работает атомная электростанция. На ней уже случались какие–то неприятности, выбросы, крышу срывало… Вслух об этом никто не говорил, так, шу–шу–шу, однако, как известно, шила в мешке не утаишь. Всё о Белоярской атомной электростанции уральцы знали. Вот и я понимала, что тот же Чернобыль может случиться и у нас. Куда потом деваться? Кто тебя будет спасать? Это же ясно, что никому мы окажемся не нужны. Да и в том ли дело? Все может погибнуть в этом огне: и дети, и мы сами. Разве я имела право об этом не думать? Разве могла позволить себе дожить до такого кошмара? Вот и зашевелилось во мне еврейское самосознание, все чаще стала думать о том, не пора ли сматывать удочки?
К тому же постоянно подталкивали события, происходившие в то время в России. Горбачевская перестройка как бы всколыхнула народ, но вместе с теми, кого не устраивала тоталитарная система, поднялись и черные силы. Кто же не помнит шабаши общества «Память», откровения Валентина Распутина и целой капеллы писателей, поэтов из журнала «Наш современник» во главе с отпетым антисемитом Станиславом Куняевым? Знаменитая газета «Завтра» и тысячи подражателей, стали, никого не стесняясь, говорить о том, что самый великий страдалец на территориях бывшего СССР — русский народ. В воздухе запахло коричневой чумой. Омерзительный запах.
Как–то муж пришел с работы и говорит, что в районе цирка намечается какой–то митинг. А я же гражданка Советского Союза, какие еще могли быть митинги, кроме тех, что проводят партийные органы? А тут никакой партии, а митинг собирают. Как же не посмотреть, что это такое? Любопытство ведь раздирает. Села на автобус и подалась на митинг. Еду себе, в окошко поглядываю, сел со мной рядом ядреный, ладно скроенный мужчина в военной форме. Смотрит на меня заинтересованно. Подумала, чего это он уставился? Хотя, пусть смотрит, меня же не убудет. Доехала до цирка, встаю с сиденья, направляюсь к выходу. Мужчина этот и говорит:
— Вы уверены в том, что вам именно тут надо выходить?
Странный вопрос, не правда ли?
— Конечно, — говорю, — уверена.
Вышла, и он со мной вышел. На площади у цирка пока никого нет. Но как–то неожиданно возникли отряды милиционеров. Потом явились митингующие. Они развесили шпагатики, к ним бельевыми прищепками стали прикреплять транспарантики, плакатики. Ничего особенного, все об экономическом положении города, об экологии, даже как–то скучно стало. Ходят себе люди, читают, разговаривают. Тихий такой митинг, никто не орет, не скандалит. Но это скоро прошло. Явились «памятники» — представители общества «Память» и стали срывать транспарантики, плакатики… Те, кто их развешивал, возмущались, не давали срывать и срезать. Между ними завязалась потасовка. Гляжу: милиционеры волокут одного под белы руки. Я возьми да и ляпни: «За что это они его, он ведь ничего плохого не сделал?» Как лист перед травой, откуда ни возьмись, возник мой случайный автобусный спутник, говорит: «Я еще в автобусе обратил на вас внимание. Вы что — на митинг пришли?» «Нет, — отвечаю, — в цирк». «Так вот, если вы немедленно не уйдете отсюда, я вас арестую». Конечно, мне было интересно поглядеть, как кипят общественные страсти, но ведь не настолько же, чтобы угодить в кутузку. Повернулась и пошла прочь. Зато узнала, что такое подлинная свобода собраний.
Потом услышала, что в Экономическом институте, с которым я сотрудничала, намечается сборище «памятников». Институт этот посылал ко мне студентов, я руководила их преддипломной практикой. Поэтому имела пропуск на право входа в здание института. Посторонних не пропускали.
Была у меня хорошая знакомая, корреспондент газеты «Уральский рабочий» Людмила. Звоню ей:
— Люд, очень хочу попасть на этот шабаш!
— Что ты, Жанна? — отвечает. — Ты расстроишься.
— Все равно хочу. Помоги.
— Как же я тебе помогу, если они никого на свои сборища не допускают? Даже я, корреспондент областной газеты, не могу к ним попасть.
И тут она говорит:
— Послушай, Жанна! У тебя же есть пропуск в институт. Свободно пройдешь, да еще и меня провести сможешь!
Таким образом, мы прошли. Вошли в зал, сидим, слушаем. Сначала вышел некий докладчик из Уральского госуниверситета. Весь его доклад был построен на межнациональных отношениях в стране. Главный упор на то, что все обижают русских, что они самые бедные граждане в своей собственной стране. Естественно, главный враг русского народа — евреи. Живут богато, позанимали все теплые места и местечки в стране, оставив русским одни холодные. Песенка не новая, куда ни кинь — кругом евреи. Музыканты, артисты, ученые, директора… В общем, продыху от нас нет. И в этом ключе прошла вся первая часть далеко не святого собрания.
Вторую часть они посвятили болезненному вопросу. В Свердловском театре оперы и балета ставили спектакль по известной сказке А. С. Пушкина о царе Салтане. А до этого я читала в газете о том, что общество «Память» нашло в постановке крамолу, явно направленную против православия. В оформлении спектакля художник на кокошниках нарисовал звездочки, и черносотенцам померещилось, что это — магендавиды, то есть еврейские символы. Вот они склонились над звездами, одни зады торчат, и до седьмого пота считают лучи звезд. С одной стороны, смех, а с другой — слезы. Господи, до чего же мы докатились!
Один мужчина не выдержал, вскочил и стал кричать: «Что вы творите? Я войну прошел, фашистский осколок под сердцем ношу. Мы боролись против фашистской нечисти, а вы ее тут разводите!»
Но разве эту публику можно таким пустяком пронять? Спрашивают:
— На каком ты фронте воевал?
— На Сталинградском, у Чуйкова. И там, доложу вам, все руководители ответственных служб, в том числе и разведки, и отдельных дивизий — евреи. И среди солдат их было видимо–невидимо.
— А ты сам, часом, не еврей? — нашлись братки.
— Да, — говорит, — еврей!
— А, тогда все понятно.
И они стали его обзывать, даже накостыляли. Что поделаешь, русская идея поднимала голову.
Пришла домой, рассказываю мужу, а он: «Вечно ты куда–то лезешь!»
Я уже была на инвалидности, не работала. Сижу дома, звонит одна женщина, которую я когда–то приняла на работу. Ее нигде не брали, я, выходит, выручила. И она осталась мне благодарной. «Жанна Борисовна, я должна вам обязательно рассказать это». «Ну, приезжай», — говорю.
Знакомая была татаркой. И муж у нее татарин, в последние месяцы войны участвовал в боевых действиях, чем очень гордился. Накануне с ними приключилась такая история. В районе завода «Сельмаш» сели они в такси, направились в центр города. Довольно приличное расстояние. Едут на заднем сидении, а впереди, рядом с шофером, сидит разговорчивая бабонька. Вот она и завела речь о том, что русский город Свердловск заполнен нацменами, из–за чего русскому человеку некуда податься, такая теснота кругом. И сетует, мол, ничего с этим не поделаешь. Шофер, видимо, тоже не слыл молчуном, и начал утирать ее горькие слезы.
— Да как же «ничего нельзя поделать»? Всё поделаем, у нас уже все списки составлены, адреса имеются, нам домоуправы дали всё. Ждем сигнала. У меня и у моего напарника есть всё для них. Начнем с жидов…
