Намек на его администраторские функции бесспорно польстил Камалю, а ответ Маджара порадовал. Слегка приподнявшись, Камаль хлопнул себя по бедрам и снова уселся на место.
— Правда?
— Правда.
— Я из тех, кто продал душу дьяволу.
— Поживем — увидим.
Камаль не усмотрел в этих словах Маджара дурного смысла, как и Маджар, поневоле включившийся в игру, не видел повода для осуждения веселого расположения духа Камаля.
— Я из тех, кто полагает хорошее функционирование машин более полезным для спасения души народа, чем хорошая молитва. И что тут плохого?
— То, что роль человека сводится к обслуживанию машины и сам он становится орудием другого орудия.
Резко обернувшись к Жану-Мари, Камаль сказал:
— Видишь, мы скоро, как и вы, превратимся в рабов того, что сами же произвели.
Потом снова уставился на Маджара:
— Вы думаете, наши соотечественники могут быть еще несчастней, еще обездоленней, чем сейчас; сейчас, когда совершенно нет причин бояться будущего, в котором, по вашим словам, будут царить машины и нас подомнет под себя прогресс. Вы допускаете, алжирцы действительно могут что-то потерять, попытавшись таким способом покончить с бедственным положением? Не станете же вы отрицать, что историческая необходимость, во всяком случае, уже поставила перед нами эту проблему, и она должна быть решена, хотим мы того или нет.
Камаль говорил, сохраняя улыбку в уголках губ, но взгляд у него теперь был напряженный.
— У нас нет другого выхода, мы не можем долее выбирать, что для нас предпочтительнее, отказываться от возможности свести на нет каше отставание, избавиться от их владычества, перестать унижаться перед ними, — он кивнул в сторону Жана-Мари, — а для этого нам надо без оглядки, целиком посвятить себя делу технического развития страны. Побороть Запад его же оружием или исчезнуть с лица земли — третьего пути нет. Мы уже раз признали свое поражение, когда, столкнувшись с более высоким техническим уровнем, в конце концов оказалась в положении угнетенных. Но из нашей отсталости, ставшей единственной причиной поражения, не следует, что мы неполноценные от природы. Что при таких же обстоятельствах предприняли русские, начиная с эпохи Петра Первого, или, ближе к нашему времени, китайцы? Завладели западной техникой, освоили, приспособили к своим нуждам, к своему складу ума. Им удалось не только отбить атаки империалистов, которые иначе стерли бы их в порошок, как это случилось с другими народами, но и обеспечили себе необходимое улучшение условий жизни. Почему бы и нам не попробовать?
— Они заполучили себе коммунизм, — возразил Маджар.
— Коммунизм! Добрались и до него! Ну и что? Если коммунизм — одно из средств, которое надо перенять у Запада, чтобы самим продвинуться вперед и одновременно взять верх над Западом, почему бы не принять и его?
— Ну уж…
— Нет, давайте рассуждать логично, почему не принять? Знаете, манерой говорить, излагать свои мысли вы ужасно напоминаете…
Маджар невозмутимо взглянул Камалю прямо в глаза, словно не замечая его развязного тона и никак не давая понять, интересует ли его, что Камаль скажет дальше. Тот же немедленно воспринял его молчание как призыв продолжать. Но по каким-то неуловимым признакам, по лукавству, по решительности во взоре можно было с уверенностью предположить, что он не остановился бы в любом случае.
— …напоминаете одного моего знакомого. Просто поразительно — иногда мне кажется, будто я слышу его речи. Вы его тоже должны знать.
Маджар по-прежнему не сводил с него глаз.
— Знать хотя бы по имени.
Немного поинтриговав присутствующих, Камаль наконец бросил:
— Доктора Бершига.
Маджар чуть заметно поднял брови, так что Жан-Мари, который при упоминании доктора Бершига навострил уши, подумал, не привиделось ли ему это. Глядя на сохранявшего хладнокровие Маджара, Жан-Мари отметил вдруг про себя всю странность этой сцены, и внезапно его осенило. Не он, не его беседа с Мартой, как ему казалось поначалу, послужили причиной их визита; у Камаля были свои расчеты. И хотя Жан-Мари не мог разгадать, в чем они заключались, какие цели тот преследовал, все же ему представлялось, что он понял, куда Камаль клонит. Камаль привел его сюда не без задней мысли, но воспользовался он присутствием Жана-Марн несколько иначе, подспудно сознавая, что приход Жана-Мари будет приятен расположенным к нему Марте и Маджару и при нем они будут более откровенны. Жан-Марн голову бы дал на отсечение, что Камаль пришел заставить их признаться в чем-то вопреки их воле. Но в чем? И почему он пристегнул сюда доктора Бершига? Какое отношение ко всему этому имеет доктор? Жан-Мари расхохотался бы при мысли о таких уловках и ухищрениях, если бы не опасался вызвать всеобщее изумление и показаться чудным.
Демонстрируя свою последовательность, Камаль Ваэд возвратился к прежней теме:
— Скажу откровенно; по-моему, нам следует перенять, правда, не идеологию коммунизма, а его методы.
— Трудно допустить, чтобы спасением мы были бы обязаны коммунизму, пусть даже выхолощенному. Да что там трудно — невозможно.
Выдержка не покидала Маджара, когда он отвечал с неестественной настырностью наседавшему на него Камалю.
— Для меня это только средство, которое принесет нам выгоду, — сказал Камаль. — Могу ли я быть за или против самолета, как средства передвижения, в сравнении с кораблем, поездом, автомобилем? Нелепо и спрашивать. То же самое и с коммунизмом.
— Должен признаться, ваши рассуждения ставят меня в тупик, кажутся сомнительными. Примкнуть к коммунизму только в расчете на барыш недостаточно, он должен воодушевлять.
— Прошло время, когда в него обращались как в новую веру. Может, в самом начале так и было. Сегодня приходится засвидетельствовать, что даже русские, а за ними и китайцы трезво стали глядеть на коммунизм: как на рычаг, двигательную силу, позволяющую идти вперед. Они освободили его от мистики, которой окутали коммунизм первые революционеры, освободили к своей чести. Обращение в новую веру, муки совести, исступление борьбы — все это кануло в Лету. Важно, хотим мы выпутаться из нашего теперешнего положения или нет. И если хотим, придется признать, что коммунизм обеспечил бы нам эффективные пути и средства для достижения цели.
— Мы в состоянии сами заручиться такими путями и средствами, не принуждая себя принимать учение, противоречащее нашим взглядам.
— Если вы имеете в виду демократию на западный манер, то она нам ничего не даст. Построить либеральное общество у нас уже невозможно. Нашей истории предстоит обойтись без этой главы. Либерализм стал привилегией богатых, и если предположить — чисто умозрительно, конечно, — что Европа с Америкой помогут нам привить подобную демократию в нашей стране, сделают они это, в лучшем случае, дабы превратить нас в потребителей жвачки, кока-колы и прочей ерунды или найти здесь дешевую рабочую силу.
— Все это лишь домыслы.
— Любое суждение о конкретном состоянии дел в какой-то степени домысел. Мы даже вольны закрывать глаза на эти проблемы. Или отнестись к ним с пренебрежением. Сами проблемы, однако, не исчезнут Мы сегодня как раз и платим за наше многовековое равнодушие к ним.
От Жана-Мари не ускользнуло, что более высокая общая культура и университетская выучка, которыми благодаря гибкости ума Камаль умел пользоваться наилучшим образом, и причем в самые необходимые моменты, давали ему некоторое преимущество над Маджаром. Однако ни по знанию жизни, ни по способности к верным суждениям, ни по умению своеобразно выразить свою мысль давнишний однокашник его друга не уступал Камалю, хотя и был вынужден довольно рано прервать учебу «из-за бедности», как объяснили Жану-Мари, снабдив эти слова некоторыми подробностями, в частности рассказав, что бывший лицеист должен был начать работать в четырнадцать лет, занимаясь переписыванием бумаг в разных канцеляриях, и после нескольких лет подобного прозябания отправился попытать счастья во Францию, долго вел там жизнь простого рабочего, затем конторского служащего, вернее, отправлял обязанности в профсоюзе металлургов, в том самом парижском округе, где и познакомился с Мартой; утверждали, что он был тогда профсоюзным активистом и не упускал ни одного случая для самообразования, читал, сколько мог, и даже немного изучал философию, социологию, право.
— Допустим. Но неужели вы надеетесь, что за вами пойдет много народу, если завтра, пусть даже с благословения властей, вы начнете проповедовать коммунизм? Позвольте уж мне усомниться.
— Но все будет совсем не так, совсем по-другому! Проповедей теперь никто не читает. Мы лишь попросим русских или китайцев прислать нам нескольких инженеров, плановиков. Они составят положительный и отрицательный баланс наших ресурсов, подготовят уже наших, доморощенных специалистов. А потом нам останется лишь сосредоточить усилия в нужном направлении, а за подмогой дело не станет. И ни к чему будут политические кампании, ни к чему агитировать, рекламировать, все будет обсуждено и решено в рабочих кабинетах. Вы, смотрю, живете еще в ту эпоху, когда революцию делали на улицах. В наше время революцию совершают инженеры.
