– Послушай, – сказала она, – перестань ломать себе голову. Я тебя совсем извела. Знаешь, это как лихорадка. Схватит и отпустит. Так вот, теперь отпустило… до поры до времени. Я знаю, ты не можешь достать денег. Ты не виноват. Если бы не эта дурацкая операция… Так уж все сложилось.
– А при чем тут миссис Галифакс?
– Миссис Галифакс и еще одна женщина заказали на следующем пароходе двухместную каюту, а эта женщина не едет. Вот миссис Галифакс и подумала – не взять ли вместе нее меня… ее муж может поговорить в пароходном агентстве.
– Пароход будет недели через две, – сказал он.
– Брось. Не стоит биться головой об стенку. Все равно завтра нужно дать миссис Галифакс окончательный ответ. Я ей пишу, что не еду.
Он поторопился сказать – ему хотелось сжечь все мосты:
– Напиши, что ты едешь.
– Что ты говоришь, Тикки? – Лицо ее застыло. – Тикки, пожалуйста, не обещай невозможного. Я знаю, ты устал и не любишь семейных сцен. Но ничего этого не будет. А я не могу подвести миссис Галифакс.
– Ты ее не подведешь. Я знаю, где занять деньги.
– Почему же ты сразу не сказал, как вернулся?
– Я хотел сам принести билет. Сделать тебе сюрприз.
Она гораздо меньше обрадовалась, чем он ожидал: она, как всегда, была дальновиднее, чем он рассчитывал.
– И ты теперь успокоился? – спросила она.
– Да, я теперь успокоился. Ты довольна?
– Ну, конечно, – сказала она с каким-то недоумением. – Конечно, я довольна.
***
Пассажирский пароход пришел вечером в субботу; из окна спальни им был виден его длинный серый корпус, скользивший мимо бонов, там, за пальмами. Они следили за ним с упавшим сердцем – в конце концов, отсутствие перемен для нас желанней всякой радости, стоя рядом, они смотрели, как в бухте бросает якорь их разлука.
– Ну вот, – сказал Скоби, – значит, завтра после обеда.
– Родной мой, – сказала она, – когда пройдет это наваждение, я снова буду хорошая. Я просто не могу больше так жить.
Раздался грохот под лестницей – это Али, который тоже смотрел на океан, вытаскивал чемоданы и ящики. Похоже было, что весь дом рушится, и грифы, почувствовав, как содрогаются стены, снялись с крыши, гремя железом.
– Пока ты будешь складывать наверху свои вещи, – сказал Скоби, – я упакую книги.
Им казалось, будто последние две недели они играли в измену и вот доигрались до того, что приходится разводиться всерьез: рушилась совместная жизнь, пришла пора делить жалкие пожитки.
– Оставить тебе эту фотографию, Тикки?
Бросив искоса взгляд на лицо девочки перед первым причастием, он ответил:
– Нет, возьми ее себе.
– Я оставлю тебе ту, где мы сняты с Тедом Бромли и его женой.
– Хорошо.
С минуту он глядел, как она вынимает из шкафа свои платья, а затем сошел вниз. Он стал снимать с полки и вытирать тряпкой ее книги: Оксфордскую антологию поэзии, романы Вирджинии Вулф, сборники современных поэтов. Полки почти опустели – его книги занимали немного места.
На следующее утро они пошли к ранней обедне. Стоя рядом на коленях, они, казалось, публично заявляли, что расстаются не навсегда. Он подумал: я молил дать мне покой, и вот я его получаю. Даже страшно, что моя молитва исполнилась. Так и надо, недаром ведь я заплатил за это такой дорогой ценой. На обратном пути он с тревогой ее спросил:
– Ты довольна?
– Да, Тикки. А ты?
– Я доволен, раз довольна ты.
– Вот будет хорошо, когда я наконец сяду на пароход и расположусь в каюте! Наверно, я сегодня вечером немножечко выпью. Почему бы тебе не пригласить кого-нибудь пожить у нас?
– Нет, лучше я побуду один.
– Пиши мне каждую неделю.
– Конечно.
– И, Тикки, пожалуйста, не забывай ходить к обедне. Ты будешь ходить без меня в церковь?
– Конечно.
Навстречу им шел Уилсон; лицо его горело от жары и волнения.
– Вы в самом деле уезжаете? – спросил он. – Я заходил к вам: и Али сказал, что после обеда вы едете на пристань.
– Да, Луиза уезжает, – сказал Скоби.
– Вы мне не говорили, что так скоро едете.
– Я забыла, – сказала Луиза. – Было столько хлопот.
– Мне как-то не верилось, что вы уедете. Я бы так ничего и не знал, если бы не встретил в пароходстве Галифакса.
– Ну что ж, нам и Генри придется присматривать друг за другом.
– Просто не верится, – повторял Уилсон, продолжая топтаться на пыльной улице. Он стоял, загораживая им путь, не уступая дороги. – Я не знаю тут ни души, кроме вас… ну и, конечно, Гарриса.
– Придется вам завести новые знакомства, – сказала Луиза. – А сейчас вы нас извините. У нас еще столько дел.
Он не двигался с места, и им пришлось его обойти; Скоби оглянулся и приветливо помахал ему рукой – Уилсон казался таким потерянным и беззащитным, он выглядел очень нелепо на этой вспученной от зноя мостовой.
– Бедный Уилсон, – сказал Скоби. – По-моему, он в тебя влюбился.
– Это ему только кажется.
– Его счастье, что ты уезжаешь. Люди в таком состоянии в этом климате становятся просто несносными. Надо мне быть к нему повнимательнее, пока тебя нет.
– На твоем месте, – сказала она, – я бы не встречалась с ним слишком часто. Он не внушает доверия. В нем есть какая-то фальшь.
– Он молод, и он романтик.
– Чересчур уж он романтик. Врет на каждом шагу. Зачем он сказал, что ни души здесь не знает?
– Кажется, он и в самом деле никого не знает.
– Он знаком с начальником полиции. Я на днях видела, как он шел к нему перед ужином.
– Значит, он сказал так, для красного словца.
За обедом оба ели без аппетита, но повар захотел отметить ее отъезд и приготовил целую миску индийского соуса; вокруг стояло множество тарелочек со всем, что к нему полагалось: жареными бананами, красным перцем, земляными орехами, плодами папайи, дольками апельсинов и пряностями. Обоим казалось, что между ними уже легли сотни миль, заставленные ненужными блюдами. Еда стыла на тарелках, им нечего было сказать друг другу, кроме пустых фраз: «Я не голодна», «Попробуй, съешь хоть немножко», «Ничего в горло не лезет», «Нужно закусить как следует перед отъездом». Ласковые пререкания продолжались до бесконечности. Али прислуживал за столом, он появлялся и исчезал, совсем как фигурка на старинных часах, показывающая бег времени. Оба отгоняли мысль, что будут рады, когда разлука наконец наступит: кончится тягостное прощание, новая жизнь войдет в колею и потянется своим чередом.
Это был другой вариант разговора, дававший возможность, сидя за столом, не есть, а только ковырять вилкой еду и припоминать все, что могло быть забыто.
– Наше счастье, что здесь только одна спальня. Дом останется за тобой.
– Меня могут выселить, чтобы отдать дом какой-нибудь семейной паре.
– Ты будешь писать каждую неделю?
– Конечно.
Время истекло: можно было считать, что они пообедали.
– Если ты больше не хочешь есть, я отвезу тебя на пристань. Сержант уже позаботился о носильщиках.
Им больше нечего было сказать. Они утратили друг для друга, всякую реальность; они еще могли коснуться один другого, но между ними уже тянулся целый материк; слова складывались в избитые фразы из старого письмовника.
Они поднялись на борт, и им стало легче от того, что больше не надо было быть наедине. Галифакс из департамента общественных работ весь искрился притворным добродушием. Он отпускал двусмысленные шутки я советовал обеим женщинам пить побольше джину.
– Это полезно для пузика, – говорил он. – На море прежде всего начинает болеть пузик. Чем больше вы вольете в него вечером, тем веселее будете утром.
Дамы пошли посмотреть свою каюту; они стояли в полумраке, как в пещере, говорили вполголоса, чтобы мужчины их не слышали, – уже больше не жены, а чужие женщины какого-то другого народа.
– Мы здесь больше не нужны, – старина, – сказал Галифакс. – Они уже освоились. Поеду на берег.
– Я с вами.
До сих пор все казалось нереальным, но вот он почувствовал настоящую боль, предвестницу смерти. Подобно осужденному на смерть, он долго не верил в свой приговор; суд прошел точно сон, и приговор ему объявили во сне, и на казнь он ехал как во сне, а вот сейчас его поставили спиной к голой каменной стене, и все оказалось правдой. Надо взять себя в руки, чтобы достойно встретить конец.
Они прошли в глубь коридора, оставив каюту Галифаксам.
– До свиданья, детка.
– До свиданья, Тикки. Ты будешь писать каждую…
– Да, детка.
– Ужасно, что я тебя бросаю.
– Нет, нет. Тут для тебя не место.
– Все было бы иначе, если бы тебя назначили начальником полиции.
– Я приеду к тебе в отпуск. Дай знать, если не хватит денег. Я что-нибудь придумаю.
– Ты всегда для меня что-то придумывал. Ты рад, что никто тебе больше не будет устраивать сцен?
– Глупости.
– Ты меня любишь?
– А ты как думаешь?
– Нет, ты скажи. Это так приятно слышать… даже если это неправда.
– Я тебя люблю. И это, конечно, правда.
