Джон Ньюмен понял, что он не может уже жить беззаботной жизнью офицера в отставке, жизнью, о которой он столько лет мечтал на чужбине. Он рассчитывал купить со временем участок земли, чтобы самому обрабатывать его, жениться на порядочной женщине – ему хотелось, чтобы она была высокой и красивой, но прежде всего женщиной строгих правил, и он написал в Манчестер своей старой соседке, которая, как он слышал, занималась сватовством. Но теперь об этом нечего было и думать. Немыслимо жить в одиночестве на ферме, каждую минуту ожидая смерти, – он сошел бы с ума. В больнице лечились и другие офицеры колониальных войск, спасшиеся от смерти. Он видел вокруг себя хромых, безруких, слепых, паралитиков. Все они, как ему казалось, заслужили покой и отдых – награду родины за преданность ей. А он нет. Его случай был исключительный, страшный. «Да, страшный», – беспрестанно повторял про себя капитан. Всякое увечье, полученное на службе, он считал честью для офицера, но этот малюсенький осколок в голове, по его мнению, ставил его в исключительное положение.
Рана, однако, закрылась, и здоровье Джона Ньюмена более или менее восстановилось. Еще до выписки из больницы он послал в министерство рапорт с просьбой принять его туда или перевести на какую-нибудь секретную работу, ибо врачи признали его негодным для строевой службы. А так как способности капитана были известны, его рапорт вскоре попал к сэру Антони Уосброу. Сэр Антони Уосброу руководил секретной службой, и никто не знал, кому он подчиняется и как действует. Но в его обязанности, согласно получаемым приказам, прежде всего входило обеспечивать определенный уровень английского экспорта. Он принял капитана в отставке в своем огромном кабинете. Как обычно, с трубкой в зубах, он шагал из угла в угол, заложив руки за спину.
– Я слышал, ты сущий дьявол, дорогой Джон, – заявил он. – Жаль, что твое здоровье не позволяет тебе отправиться в Восточную Европу. Но и в Грецию, куда ты поедешь, тебя призывает патриотический долг.
Сэр Антони называл обычно «патриотической» всякую деятельность за пределами метрополии, даже распространение наркотиков среди народов слаборазвитых стран Африки и Азии. Так и теперь слова «патриотический долг» имели в виду лишь контроль над послевоенным производством греческого угля. Он объяснил капитану, что в период немецкой оккупации добыча бурого угля в Греции значительно увеличилась и возникла опасность, что ее потребности будут удовлетворены своим твердым топливом. Сэр Антони разложил на письменном столе карту и показал линейкой Флорину, Птолемаиду, Козани.
– В одном только этом бассейне, по расчетам пробного бурения, имеются залежи в триста миллионов тонн. Ну, пожимаешь, друг мой, какая это серьезная опасность?
– Признаюсь, сэр, я еще не совсем разобрался, – пробормотал Ньюмен.
– Очень просто, друг мои…
Сэр Антони зажал в зубах трубку и продолжал методично объяснять смысл задания. Короче говори, он привел к следующему выводу: если греческим предприятиям удастся освоить добычу и обработку местного угля, английский уголь, несмотря на все его преимущества, потеряет надежный довоенный рынок. Но была еще более серьезная опасность: располагая богатыми энергетическими ресурсами, Греция разовьет свою индустрию, что в настоящий момент не отвечает интересам Англии.
Сэр Антони сопоставлял статистические данные, донесения. Через час он тепло пожал руку капитана.
– Я полагаюсь на твои способности, дорогой Джон, – сказал он и проводил капитана до вестибюля. После него он сразу принял бывшего заключенного, занимавшегося контрабандой опиума, который переправляли из Китая в Америку.
Так через несколько месяцев Джон Ньюмен обосновался в Афинах и открыл торговую контору в старинном особняке на улице А. В этом доме размещалось много учреждений. Полы и стены пострадали от времени и отсутствия ухода за ними. Лишь на высоких потолках сохранились лепные украшения и цветная роспись с румяными амурчиками и маркизами эпохи Людовика XV. Эта роспись привела в восторг капитана в отставке, который терпеть не мог скучную современную архитектуру. На огромной двери в конце коридора была табличка с надписью «Импорт».
Джон Ньюмен с головой ушел в новую работу, пытаясь забыть о крохотном осколке, застрявшем у него в черепе. Он трудился без передышки по пятнадцать часов в день, а иногда и больше, пока не доходил до изнеможения и не забывался тяжелым сном. Он старался, чтобы его голова была непрерывно занята каким-нибудь делом, даже во время еды. Если хоть на минуту он отвлекался от текущей работы, его мысли назойливо, как мухи, кружились вокруг осколка. Тогда, не выдержав страшной пытки, он выскакивал из конторы и бегал в панике по улицам: ему хотелось кричать, умолять прохожих о помощи. Но он зная никто не смог бы ни понять его, ни помочь ему. Впервые в жизни почувствовал он свое одиночество, страшное одиночество и несправедливость к себе, человеку, оказавшему неоценимые услуги родине.
Время от времени припадки повторялись. Они носили всегда один и тот же характер: сначала резкая боль, словно ему сверлили мозг, а потом электрический ток пронизывал все тело. Припадок длился от десяти минут до получаса. В эти кошмарные минуты он, всегда считавший, что презирает смерть, превращался перед ее лицом в настоящую тряпку. Не раз он плакал, как ребенок. Припадки повторялись нерегулярно. В позапрошлом году он мучился раз пятьдесят и дошел уже до такого отчаяния, что решил покончить жизнь самоубийством. Раздобыл сильнодействующий яд и носил его всегда с собой, спрятав вместе с орденами в серебряный портсигар. Но следующие шесть месяцев прошли спокойно. И у него уже появилась надежда. Как-то он даже принялся робко насвистывать: «Путь далек…» Но внезапно утром во время бритья ощутил знакомую боль.
В первые годы после войны осколок, как угроза близкой смерти, занимал все мысли капитана Джона. Однако в душе он всегда гордился собой, бедным мальчиком из Манчестера, который своим героизмом и самоотверженностью способствовал славе империи. Но послевоенные перемены поставили его в тупик. Он видел, как одна за другой колонии освобождаются от господства Англии, перекраивается карта мира, рушится империя. Прочие, обыкновенные люди равнодушно приспосабливались к новому порядку, ни о чем не задумываясь и считая, что жизнь идет своим чередом. Но он не принадлежал к числу обыкновенных людей: возможно ли походить на других, если чувствуешь себя мертвецом среди живых?
Как это случилось, он и сам хорошо не понял, но, по-видимому, маленький осколок выскользнул из черепа и застрял у него в душе. Именно это он ощутил впервые, когда Англия, чтобы сохранить последние колонии, вынуждена была отправить свою королеву с визитом к королям африканских народов. Высокие титулы, мундиры, парады, церемонии с детства восхищали Джона Ньюмена. Но когда он случайно увидел в журнале, как его королеву со всеми почестями и церемониями принимает чернокожая королева с кольцом в носу, что-то оборвалось в его душе, С этого дня золотой жезл лорд-мэра и высокие с султанами шапки королевской гвардии казались ему такими же нелепыми, как это кольцо в носу. И с того дня пытка стала для него вдвойне нестерпимой.
Капитан стал вспоминать свою жизнь. Словно в предсмертные минуты, картины прошлого, необычайно ясные и отчетливые, проходили у него перед глазами. Они не имели печального привкуса воспоминаний, но оставляли странное ощущение холода, от которого волосы вставали дыбом. Особенно когда перед ним возникал образ худого, как скелет, Рабифиана.
Рабифиан был молодой индус, которого задержали однажды в подвале комендатуры в Лахоре. Ему удалось незаметно проскользнуть туда с запасом динамита; индуса случайно обнаружили в тот момент, когда он уже готовился поджечь запальный шнур. По длине шнура капитан Джон понял, что Рабифиан решил взорваться и сам.
У высокого тощего индуса были темно-зеленые глаза тигра, настолько странные, что капитан испугался, когда заглянул в них впервые. Никогда в жизни не встречал он у людей таких глаз. В течение всего допроса Рабифиан смотрел на него, не произнося ни слова, и на другой день совершил побег, напустив на охрану кобру, которую ему передали с воли его товарищи.
Потом капитан Джон забыл о нем и о многих революционерах, прошедших через его руки. Но внезапно тощий Рабифиан стал настойчиво являться ему. Индус стоял всегда молча, устремив на него пристальный взгляд своих страшных глаз. Затем, будто признав капитана, он улыбался ему, рылся в его бумагах, предлагал маленьких костяных слоников. Рабифиан делал это, чтобы отвлечь его внимание, так как всегда пытался дотронуться до его черепа – там, где застрял осколок. Джон Ньюмен приходил в ярость, вскакивал с места, но тут замечал, что его окружают бесчисленные Рабифианы, которые хотят прикоснуться к его черепу. Он хватал автомат и как безумный строчил по ним. Но никто не падал, даже не шевелился.
