Длинные коридоры.
— Ну, вот мы и пришли! Тут у меня хранилище древностей, — Диамант открыл дверь. Двигался он вроде нормально, но словно на пружинках.
— Сейчас будут сплошные рекорды!
С высокой галереи, огражденной балюстрадой, которая доходила им до груди, они смотрели вниз на театральный зал, на большую прямоугольную слабо освещенную котловину. Свет мягко струился по стенам. На цементном дне стояла давка и сутолока.
Рыцари с копьями! Ржали встающие на дыбы кони. Среди них, нахохлившись, как петух, расхаживал король с королевой, увешанной драгоценностями; головы их были увенчаны коронами. Подданных оттеснили на задворки: толпился пестрый люд. Позади сновали крысы. Крупная крысиная матка вгрызалась в мешок с горохом. «Это для супа?» — вопрошал дворецкий у мещанки в косынке, с корзиной, наполненной превосходной морковью. Почтенные ремесленники дымили. Вдали на вершинах покатых холмов юнцы мечтали о возвышенной любви. Какая-то парочка устроила перепалку на садовой скамейке в темноте. Детвора с гиканьем гоняла обручи по площади.
Вывески, велосипеды — чего тут только не было.
— Бог ты мой, такого я еще не видывал, — сказал Клокман, пораженный этим зрелищем. Перед ним была сама жизнь во всем ее многообразии: родители поднимали барахтающихся младенцев. По округе разгуливали целые семьи в сандалиях.
Пряжки, латы, лица, ресницы и катафоты на педалях сияли, как звездная пыль: галактические туманности! Квазары! Мерцающие пики вечности!
«Звездопад!» — записал Клокман.
Диамант прижал к губам указательный палец:
— Тсс!
Боится, что все разрушится? Развеется? Погаснет?
— Обещаете не шуметь? — шепнул он Клокману.
Тот через силу кивнул: вулкан у него под ложечкой опять ожил, угрожая мощным извержением.
С потолка свисали набухшие коричневатые гроздья цикад, пчел и муравьев: облаком роились кузнечики.
Все равно не сдамся! — Сожмем зубы! — Пальцы ныли. Пятна от чернил.
— Ступайте вперед! Я скоро подойду, — Диамант потеребил Клокмана за рукав. — Премиальные! — Раздался звон.
О-хо-хо! — Динь-дон! Ага!
Это верхний ярус! Последний этаж! Судя по номерам в кабине лифта, иначе быть не может!
Клокман облизал губы: сейчас не помешал бы глоток шнапса. — Он устал: все равно придется здесь торчать, ничего не попишешь! Цифры! Зашуршала щетина. Здесь наверху к стенам тоже были прикреплены кронштейны с объективами. В коридорах тянулись жгуты кабелей.
Клокман остановился и воззрился на темный глазок камеры, но никакой помощи от нее не дождался.
Он снова совладал с собой: то-то же! Это еще не конец — о нет! — Хобби Диаманта?
«Какое все это имеет значение в сравнении с моими планами, — подумал он. — Просто хандра! Какая-то блажь. Бренная пена морская. Мания величия».
Перед ним призывно разъехались белые створки двери, ведущей в главную канцелярию Диаманта. — В кабинете все было тоже выдержано в белых тонах: стены, мебель. Пытливо озираясь, Клокман медленно прошел по белому меховому ковру, который, словно язык, льнул к дивану. Белоснежные пластиковые стены.
Очень даже ничего. — Он огляделся.
Сам кабинет был квадратный, тыльной стеной служила четырехугольная стеклянная панель, которая переливалась на солнце.
Клокманн долго стоял, прижавшись лицом к стеклу. Что его так заворожило? — Снаружи корпуса и башни небоскребов, несмотря на освещение, были затянуты серой мглой с черными, красными и желтыми вкраплениями. Впрочем, эта картина заслуживает более подробного описания. Сгрудившиеся небоскребы, напоминавшие то ли пак, то ли просто кубики льда, выпячивались и тянулись вдаль сплошной стеной, как склоны каньонов, а башни, отороченные синей или розовой каемкой, исчерченные вдоль и поперек толстыми полосами сумеречных теней, были покрыты круглыми каплями росы или проступившей влаги. Солнце притаилось где-то позади, под нагромождениями густых коричневых и черных полос мглы, этих туманных лестниц в небо, хотя сам небосвод, казалось, навсегда угас, лишь кое-где еще угадывались крошечные просветы. Наше старое доброе светило, блистая поблекшей красой, наводило кичливый лоск и глянец даже на эту мглистую полуденную панораму словно наэлектризованного делового квартала. И то сказать, гряда оранжевых коробок, простиравшаяся перед Клокманом, была похожа на огромный, извилистый коралловый куст с шипами. Антенны поблескивали, как рододендроны. Водопад серебристых луковиц, с которых облетала шелуха, низвергался по утыканным окнами стенам, струи обрушивались на более приземистые здания, похожие с виду на детские кубики, вились по флагштокам, железным решеткам и лестницам, смешиваясь с потоками зеленого горошка, с неба неслась вниз желтая морковь, немыслимое варево с блестками жира, в котором сверкали края чипсов, вздувалось и постепенно густело: жареные сардельки тыкались друг в друга, с шипением выныривая из искрящегося бульона, порезанный дольками картофель колыхался на поверхности зеленой клокочущей жижи: суп-министроне разом закипел! Тут дымка быстро рассеялась, и в образовавшиеся прорехи хлынула свежая пахта из солнечных лучей: закрутились круглые рефлекторы.
В уши Клокмана врывалось клокотание волн: настоящая симфония! Он как будто слушал музыку по радио. — Все стихло: перед ним бесстыдно раскинулся изъеденный эрозией подводный кряж: риф с выпирающими сосцами! Стертые зубья! Длинные мерцающие лезвия скальных гребней! Выводок голых утесов с гротами, заполненными творогом и кефиром. Сверху скользили вниз теплые сквозистые блестки, хотя пейзаж все равно напоминал застывшие на холоде сгустки бычьей спермы! Хрустальные сталагмиты! Языки ледяного пламени, если такое вообще возможно. — Виднелись округлые впадины, залитые иссиня-черным творогом: там скакали морские коньки и кузнечики. Мать честная! Все так и кишело ими! Они гарцевали на пыльных солнечных лучах. Облепленная тиной одежда, кружась, опускалась на дно, покрытое слоем гнили: морскими кубышками, автомобильными дверями, планктоном. — Колыхался взморник; зеленые спагетти.
Клокманн насилу отогнал мириады звезд, которые, словно привлеченные этим зрелищем, так и норовили скрыть от его взора грузные, тонущие кварталы под мерцающей пеленой света: ливень банкнот! Колышущиеся занавеси из монет! Капли золотого дождя, клокоча, неслись в канализационные стоки. Маховик инфляции!
Солнце-то как высоко взошло! Какой яркий свет! Ослепительный полдень! Так тихо, что в ушах звенит! Перед ним разлегся земной шар, тугой, как живот беременной женщины.
Чего это он так встрепенулся? — Он прищурил опухшие глаза: сперва он разглядел дрожащие тугие дуги, вибрирующие кривые лучи красного света, которые вырывались из сверкающей стеклянной стены соседнего дома-исполина и выгибались, как арки. Они стрекотали. Они тихо шуршали.
Тут он вспомнил: так вот откуда эти загадочные пятна! Эти странные выпуклости! — Теперь он заметил, что они были повсюду! Повсюду!!! Они напоминали капли крови на салфетке. Соблазнительные губы.
Но стоило к ним присмотреться, как они превращались в расплывающиеся сгустки, в полипы всех цветов и оттенков — багровые, ядовито-зеленые и ярко-желтые, — в мерцающие карбункулы, в сочащиеся нарывы с налипшими мошками или мокрицами.
Смотри-ка: эти струпья радостно верещали! Выводили рулады! Заливались, как птицы!
Небоскребы часом не накренились? Может, он свесился головой вниз? Может, там никакое не небо, а черный мреющий асфальт? Ну-ка, не сходи с ума!
Оказалось, это были не жуки! Невероятно! Это были бородатые, видимо, уже давно одичавшие альпинисты-экстремалы!!! — Опутанные, обвитые нейлоновыми тросами, они висели на фасадах небоскребов над бездной!
Сзади у них были приторочены лыжи.
Связки альпинистов мерно пульсировали на блестящей глади стекла, то раздуваясь, то опадая, как медузы или коралловые полипы: может, башни небоскребов раскачивались на ветру? Молнии сверкают?
Повсюду безмолвно простирались ввысь и вширь спящие громады: дымчато-синие, темно-зеленые и черные, прореженные светлыми прогалинами, увенчанные шелестящими кронами брезжущих облаков: утро в сосновом бору!
У скалолазов были наготове тросы, веревочные лестницы и гитары! Ледорубы! На глазах снежные очки! Их стекла преломляли свет. На загорелых лбах белел слой крема. Наверняка они решили воспользоваться хорошей погодой. Они были в наушниках, пестрых комбинезонах, с молотками и крюками за поясом. В полной экипировке! Только тирольских шляп с кисточкой не хватало. «Как бы то ни было, новые штрихи к общей картине, — подумал Клокманн, который начал приходить в себя: внизу виднелись улицы, широкая центральная площадь. — Как они при восхождении справляют нужду?» Он почувствовал к ним какую-то симпатию: как-никак коллеги.
