— Да-да, — сказал Диамант. — Эти уже не в, счет.
Он любовался своими ногтями.
Тут в груди у Клокманна взметнулся фонтан яркого пламени. Он почувствовал, как у него в утробе клокочет море: завтрак? Пиво? Шпик? Вдруг у него перед глазами закачались спелые плоды шиповника.
— У вас не найдется для меня глоток шнапса? — спросил он и поспешно добавил: — Для бодрости! Потом я с удовольствием осмотрел бы ваши предприятия.
— Сначала закончите свою работу, — предложил ему Диамант, впрочем, без неприязни. Он был явно польщен тем, что Клокманн интересуется его предприятиями. По крайней мере, у него так топорщился горб под смокингом, что казалось, будто он по-кошачьи выгибает спину от удовольствия.
В смокинге Диамант казался выше.
Диамант потянул рычаг вверх; экран погас! Все произошло молниеносно. Музыка стихла. По экрану и стенам пролетали зыбкие эфемерные тени плывущих за окном облаков с обтрепавшимися краями. Рассеянные солнечные лучи вились и кружились над полом, как шуршащая шелуха. Теперь кабинет напоминал большую холодную коробку для обуви, из которой уже почти все вынули: вдали на высоких плоских крышах поблескивали кресты антенн.
— Не забывайте, что мы на последнем этаже, — сказал Диамант. Он подошел к окну и остановился, глядя на разыгравшуюся стихию. Массивы деловых зданий, облепленных сосульками и спальными мешками, походили на пустынные обломки скал. Летели хлопья снега! Диамант задумчиво произнес:
— Комедии? Трагедии? Удел альпинистов? Как знать? В конце концов, у всех не может сразу все получиться.
— Вы же врач, верно?!
— Поезжайте на лифте!
— Вниз?
Голова у Клокмана гудела от бегущих нескончаемой чередой цифр. Они нагромождались темными грудами, которые разрастались и, как густой туман, распирали потрескавшийся купол его черепа. Хлынул неоновый свет. У Клокманна было такое чувство, словно в процессе подсчета работников голова его постепенно растягивалась, пока в ней не уместились все эти сонмы трудолюбивых пчел!
Клокман приподнял голову, но не только оттого, что у него было приподнятое настроение: может, ему казалось, что он несет на плечах огромную чашу с пуншем, шаткий чан с коктейлем, обветшавший собор, сотрясающийся от колокольного звона?
Кое-чего он все же добился! А ради такого и силы потратить не жалко. Раздался звон: динь-дон-бом! Совершенно верно: цифры кружились ярким вихрем у него перед глазами, как облака золотоносного песка. — Быстрыми штрихами, — примерно, в такой манере: «молодой блондин в жакетных коронках, с кроличьими глазами», — он запечатлел для своей полной описи все, что только удалось наколоть на кончик пера. Стрелки на его наручных часах бешено крутились, наматывая круги, как черные цирковые лошадки на туманной арене жизни. Смелей, дружище! Как первопроходец в своих охотничьих угодьях, он рыскал по светлым муравейникам этого высотного квартала: Развеселого вам Рождества! Ми-и-ра!
Тут ему снова стало как-то нехорошо, он прислонился к одной из стальных нервюр, образующих каркас стеклянной стены в коридоре, в котором он сейчас задержался — по пути к Диаманту. — Что тот ему скажет? Ведь Клокман пропадал целую вечность.
Сперва взгляд его упал на собственное отражение в зеркале: он быстро скользнул глазами по темному, лоснистому, как будто смазанному пятну на месте своего лица и стал оторопело разглядывать переплетения пестрых узоров у себя на галстуке. На нем было изображено что-то вроде распущенного павлиньего хвоста с темно-синими и зелеными, как бутылочное стекло, волдырями, чьи воспаленные края отливали красным и желтым цветом. Этот рисунок что-то ему напомнил — только вот что? Пламя изжоги? Мясной склад Диаманта? Всплывающие из глубин океана мозоли?
Внизу на центральной площади, в темной котловине, сейчас схлестнулись два кипучих вала, сошлись две гряды автомобилей, которые ехали уже с зажженными фарами: драгоценные камни! Острова! Громко хрустели блестящие кузова, дымились от трения резиновые покрышки, скрежетала жесть, обломки взвивались вверх, как рой навозных мух, как переливающиеся гроздья геморроидальных шишек, и, кувыркаясь, мерно опадали или вылетали на заваленную падалью обочину, где лежали вынесенные течением чучела белых медведей и полицейские, которых Клокманн узнал по фуражкам, — впрочем, автомобили все катили и катили, так деловито, как будто тут царил образцовый порядок, — всего несколько виражей и поворотов, и вот транспортный поток уже спокойно вливался в устья ночи, в таинственную клокочущую пустоту.
Может быть, это обода автомобильных колес тихо скребли подорожному покрытию? Быть может, там шахту открыли? Сладострастные хрипы над дельтой? Полицейская облава? Попойка под конец смены? Цифры! Цифры! Цифры! И больше ничего. Совершенно верно!!!
От этих размышлений Клокманна отвлек какой-то человек на шаткой стремянке, который передвигался по коридору вприпрыжку, как на ходулях, с гирляндой лампочек в руках и мотком кабеля на плече. На нем был помятый штирийский национальный костюм ржаво-бурого цвета, который, видимо, безуспешно пытались превратить в смокинг; судя по всему, с помощью сажи или крема для обуви.
Вокруг небоскребов завывал шквальный ветер.
Этот человек с меланхоличным бледным лицом носил усы. — Может, он развешивал лампочки на рождественской елке? Новый год! Маскарадный костюм? Здесь, как и повсюду, стены были утыканы глазками камер.
— Не признали меня, что ли? — спросил он Клокманна и выпалил: — Я же Вагнер!!!
Клокманн нехотя остановился:
— Вы же были помощником этого, — он силился припомнить, — как его?
— Палека, директора Палека, — подсказал Вагнер.
— Так что, добились повышения? — В памяти Клокманна смутно проступили руины прошлого.
— Знаете, — сказал Вагнер, перебирая кольца блестящей проволоки, намотанной на катушку, — меня тянет в горы — к вершинам! Я ведь всегда безумно любил зимние виды спорта.
В студеной ночи, весело шурша, приплясывали пушистые снежинки.
— Что там водители внизу делают? — спросил Клокманн, указывая большим пальцем в сторону улицы.
— Работу ищут. Городу нас большой. Когда же меня, наконец, переведут на наружные работы?
— Возможно, раньше, чем вы думаете. Меня ожидает доктор Диамант, — сказал Клокманн, поспешно удаляясь. — Желаю удачи!
Напоследок Вагнер издал душераздирающий радостный вопль, тысячекратное эхо которого разнеслось по пустым коридорам:
— Вы замолвите за меня словечко?
Бедный идиот! У него ведь даже лыж нет.
В лифте, на котором поднимался Клокманн, лежал мертвец. Сегодня он был уже не первый. Тут повсюду, главным образом в лифтах, валялись трупы, похожие на жуков, которых сморило: от меда? От медовухи? От браги? Многие из них, видимо нездешние, заплутали в коридорах и висели на собственных галстуках, удавленные, задушенные. Теперь пыль потихоньку застилала их открытые ладони и излучающие оптимизм глазные яблоки.
«Если хорошенько поразмыслить, — радостно думал Клокманн, шагая вперед; на груди у него топорщилась записная книжка, он прямо летел. — Нельзя ли мне со временем или прямо сейчас, после всего того, что я добился, — мочки ушей у него налились кровью, — нельзя ли мне называть себя Клоккманном? С двумя „к“? — Ну, что? Каково?»
Он расцвел. Дела пошли в гору.
Диамант как раз доставал лед из холодильника, встроенного в длинный пульт. В ярких лучах света, падающих из неровного проема, его горб выпирал из-под темного смокинга, как крутой рыбий хребет, как скошенный, слегка нависающий снежный сугроб. Он подрагивал, мягко покачивался в такт движениям Диаманта, на пульте стояла пепельница.
Лед позвякивал. Диамант сжимал в руке охотничий нож.
В пепельнице, до которой он мог легко дотянуться, шипела тлеющая сигара, выпуская змеящиеся струйки дыма. На кончике светился цилиндрический нарост раскаленного пепла. — В кабинете было темно. Даже конфетти световых индикаторов куда-то разлетелось и рассыпалось. Диамант нахохлился, как птица! Нет — он просто сбросил с плеч смокинг. — Снаружи просачивался слабый свет, отблески которого мерцали на рукавах его рубахи и оскаленных зубах: это были отсветы, которые отбрасывали, шевеля щупальцами лучей, автомобили и пестрые, мерцающие букеты альпинистов, которые слабо сияли вблизи и вдали на фасадах башен, словно раскрытые раковины гигантской тридакны.
Последний привал! Время от времени одна из переливчатых тварей начинала шевелиться, ракообразные вытягивали красные, зеленые и желтые щупики и, гонимые ветром, переплывали на другое место над поблескивающими окнами. А может, они карабкались, как горные козлы, перебирая светящимися копытами?
Пел и свистел ледяной ветер.
С черными вытянутыми силуэтами небоскребов вполне гармонировали блестящие плечики и горлышки бутылок, выстроившихся в ряд за спиной Диаманта: на боках этих бутылей-монстров высотой в человеческий рост, лишенных каких бы то ни было опознавательных знаков, дрожали разноцветные отсветы рудничной лампы.
