— Гущин, что ты здесь делаешь? Ты подслушивал? Думаешь, тебе это поможет?
Самсонов не испугался, а если и удивился появлению Гущина, то вида не подал, напротив, говорил агрессивно.
— Самсонов, ты подлец! — воскликнул Петр Александрович, и Николай понадеялся, что Петя швырнет перчатку в несимпатичное лицо, но эпоха была не та. Эпоха всегда подводит.
— Какие страсти! — отозвался баритон. — Вот уж не предполагал в тебе этакого романтизма. Хотя мог бы догадаться, еще на первом году обучения, когда ты отцовские денежки террористам передавал. Ведь террористам, Гущин, разбойникам. Они, милый мой, — Самсонов закатил глаза, задергал носом и зашептал издевательски, — они царя убили! Али не слыхал? Али, думаешь, я забыл об этом фактике? Нынче ты поумнел, свое дело завел, прибыльное — тьфу, тьфу. Нынче ты ото всего отопрешься. Но свидетели есть. Ты видно хотел, чтоб я молчал за просто так, из голого расположения — к тебе, богатенькому сынку богатенького папашки. Платить надоело? А я ведь с тобой по-божески, много не беру и молчу, сам знаешь, как могила. Решил наш Петр Александрович, дай, узнаю, чем живет старый друг, да и припугну его самого, чтобы впредь копеечки не тратить. Так ведь? Пришел вынюхивать, за руку ловить? И что? Думаешь, сможешь меня шантажировать? Нет, брат Гущин, кишка тонка, будешь мне по-прежнему в долг давать, в бессрочный. За то самое знание, за тот свой опыт, которого теперь стыдишься.
Гущин взял себя в руки, даже расслабился немного. Наклонил голову набок и спокойно отвечал: — Ты, мало того, подлец, ты — провокатор. Будь ты красным, террористом — одно, скверно, что говорить, страшно, но не постыдно. Но ты же и бандитов своих предаешь. Сам их вовлекаешь, как меня когда-то, а после предаешь. Я тебя не шантажирую. Я знаю, к кому идти, кому рассказать о сегодняшнем госте, о твоей роли. И я пойду и расскажу. Пусть твои друзья сами тебя судят, а суд у них скор. Пойду, потому что мне мерзко. Вовсе не из-за денег. Но денег ты, понятно, больше от меня не увидишь.
Самсонов улыбнулся, и лицо его совершенно переменилось, сделалось опасным, чуть ли не красивым в своей остроте, глаза заблестели. Он шагнул к железной печурке, схватил кочергу, улыбка превратилась в оскал, Самсонов шептал что-то, но слова не достигали слуха, в уголках рта вскипели пузырьки слюны. Гущин попятился к двери, вытащил из кармана руку с револьвером и неестественно тонким голосом крикнул:
— Не подходи, припадочный!
Самсонов медленно приближался, улыбаясь и поднимая кочергу. Гущин выстрелил, не целясь, присел, зажмурился, но тотчас вскочил и бросился вон, не выпуская пистолета. Николай видел, как Самсонов упал и не шевелился больше. Ни одна дверь не хлопнула в доме. Разве нет никого? Ни звука, ни движения. Николай обошел лежавшего на полу, выглянул. В коридоре также пахло березовым веником и еще порохом из комнаты, из распахнутой на улицу двери ухмылялась подступившая ночь. Ни соседей, ни прохожих, ни бегущего на выстрел городового. Куда подевались? При входе на мост сидела, вместо Кошки, жирная рыжая крыса, шевелила голым хвостом. На Николая внимания не обратила, мыла острую морду передними лапами с совершенно человеческими пальчиками. Пейзаж сделался черно-серым, даже фонари потеряли цвет, буквально повторяя старую фотографию. Сон кончался. Главное, повторить его очнувшись, чтобы не забыть, чтобы рассказать Любаше, как умер ее возлюбленный и какой скотиной оказался. Или не рассказывать. Нет уж, пусть знает.
Николай проснулся, побрел на кухню варить кофе, чтобы принести жене в постель по случаю выходного дня. Нехитрое дело, зато отдача какая. За тот кофе жена охотно извинит мелкие проступки, обычную рассеянность, что накатывает на Николая дома, позднее возвращение, да мало ли нелепых причин для обиды. Пока следил, как поднимается коричневая пенка в турке, автоматически наливал кофе в чашку, доставал деревянный подносик, утвердился в мысли, что Гущин выстрелил со страху. Петя испугался, как только услышал первые фразы вошедших хозяина с гостем. Возможно, он знал того Брюзгливого, или поразился двуличности Самсонова. Чего уж тут удивляться, если Самсонов его шантажировал. Смешные они какие были, в политику играли. Значит, Гущин случайно увидел своего вымогателя, решил за ним проследить, нарыть что-нибудь для собственной пользы, вляпался в историю — слишком много нарыл, и вот вам результат. Но повезло, соседей не оказалось дома, убийство прошло без сучка, без задоринки, без свидетелей. Успел сбежать никем не замеченный, а дальше… Дальше Любаша не рассказывала. Надо бы узнать, чем все кончилось. Хотя и так ясно, свинтили все после революции, капиталы, какие смогли, упаковали и свинтили.
Еще Николаю подумалось, что очень странно выглядит Любино незнание в отношении убийцы. Другие привидения-друзья за столь долгое время должны бы ее известить, или у них не принято? Что же Хозяин ей ничего не рассказал. Прихотливая у них этика, тонкая слишком.
Отнес жене кофе. От традиционной для выходного дня совместной прогулки по скверам и паркам его спасло недомогание жены. Николай успел забыть, что не собирался в мастерскую, испугавшись голосов за дверью, и считал, что принес в жертву чудесный день, положил на алтарь семьи со связанными солнечными ножками. Маялся у выключенного телевизора, выдумывая повод сбежать хоть на три часа. Позвонил Кирилл, самый нелюбимый и навязчивый из друзей поэтов, тот, кто вечно храпел в кресле, но Николай обрадовался и Кириллу, хотя обычно сердился, если ему звонили домой, а не на сотовый.
— К тебе нельзя сегодня в мастерскую заглянуть с человеком?
Николай повысил голос, чтобы жена слышала: — Сегодня на Канонерской не буду, жена приболела, я ее развлекаю.
— Обидно, я бы тебя познакомил с нетрадиционным психотерапевтом, он телепатией владеет. — Кирилл расстроился.
Сон получал продолжение, телепатия тянулась оттуда, из последнего сна и разговоров с Кошкой. Николай положил трубку на столик в прихожей, они так и не обзавелись беспроводным телефоном, ибо теща считала, что подобные аппараты «влияют на рак мозга» — так она формулировала. Жена делала вид, что дремлет.
— Солнце, ты не хочешь со мной вместе поехать на Канонерскую, посмотреть на живого телепата? — Николай не думал о том, что могут заявиться Ирина, Рита или иная подруга художника и встретиться с законной женой. Не стоит думать о возможных проблемах, чтобы тем самым их не привлечь. — Кирилл звонит и угрожает привести это чудо сегодня в мастерскую. Хочешь, он сам тебе подтвердит?
Жена сморщила носик, захныкала:
— Я так и знала, ты найдешь способ сбежать из дома.
В обычные дни она не позволяла себе таких резких замечаний, но это недомогание…
— Солнце, я должен заботиться о семье, вдруг телепат купит картинку-другую. Они же, телепаты, наверняка уважают искусство за живые деньги.
Совесть перестала напоминать о себе кислым привкусом квашеной капусты, Николай поверил, что телепат идет как клиент — купить картинку. Если поверишь сам, уже чист, уже не ложь. Все просто. Он схватил куртку и даже не попросил нарезать бутербродов, помнил, что жена болеет.
Телепата звали Евгением, ни в коем случае не Женей — он предпочитал полную форму имени, о чем сразу сообщил. Рядом со здоровенным Кириллом он казался особенно тонок, длинные черные волосы, словно смазанные яичным белком, лежали на голове плоско и жестко, сильно выдающиеся надбровные дуги, широкие ноздри, острая тонкая борода делали его похожим на мексиканца. С показом картинок закончили довольно быстро. Кирилл суетился и приговаривал:
— Евгений, нет, ты посмотри, какая энергетика!
Телепат снисходительно смотрел, улыбался, кивал и просил чаю — а зеленого нет? Жаль, ладно, обойдусь. — Кирилл вызывался сбегать в магазин за зеленым чаем, но Евгений вежливо отказывался. Николаю скоро надоело показывать работы, случай обыкновенный: пришел человек себя показать, а не картинки разглядывать. Но Евгений попросил, указывая на портрет бомжихи Ольки с голой весенней грудью:
— Вот эту оставьте, пожалуйста. Пусть будет, пока мы тут общаемся.
Николай осерчал без конкретного повода и прикидывал, как бы избавиться от гостей и заняться чем-нибудь полезным. Телепат же, выпив чаю, основательно окопался в кресле, разливался соловьем:
— Я сам художник, в некотором смысле. Но картины пишу по наитию, энергетически. Обнуляю поля и могу написать картину для конкретного человека, для поэта Кирилла, допустим. Посредством картины Кирилл сможет общаться со своим внешним «я», которое станет подсказывать ему сверху правильное направление.
— А зачем? — бестактно спросил Николай, Кирилл же млел, предвкушая картину, ведущую его по жизни.
— Моя картина поможет выйти на новый энергетический уровень, надеюсь, понятно, как это важно. Но соответственно уровню изменится круг общения, и вы, вероятно, будете реже видеться.
