— Как у Платона? Мир идей и прочее, наслышан.
Вадим не дал себя сбить, согласился, что старик что-то понимал в идее и пространно высказывался по данному вопросу, хотя во многом заблуждался. Идеальные тексты, в случае анализа — стихи, существуют в неведомом пространстве цельные и совершенные. И поэты силятся нащупать их и материализовать, написать то есть. Потому у разных поэтов случаются близкие стишки, например «Ласточка» у Державина, Фета и Мандельштама. Сходство не в названии, а в движении образа.
— А еще более яркий пример, — не успокаивался Вадим, — «Тройка» Некрасова, «На железной дороге» Блока и «An Mariechen» Ходасевича.
Он неутомимо сыпал сравнительными эпитетами, метафорами и прочими умными словами, но Николай уже не слушал. Собственная мысль, ерзающая головной болью, начала проявляться и просилась к озвучиванию.
— Я приготовил для тебя историю, — подступил Николай и, пока не перебили, ударился в скороговорку рассказа. Гибель общины бомжей, пожар от керосиновой лампы, нечестная драка во дворе, явление Юры, любовь Ольки и бородатого Профессора, распустившаяся в закопченной каморке, в обратном порядке живописались за столиком, нагруженным перцовкой и бутербродами, а не кистями и красками.
Вадим впечатлился. Выпил внеочередную рюмку, не морщась и не вспоминая, как завтра ему станет плохо. Забыл богатые слова сравнительного анализа и сказал лишь емкое: — Да уж.
— Это не все, — продолжал Николай. — Выслушай еще историю. Будем считать, я ее наполовину сочинил, потому как единственная свидетельница, вернее хранительница событий умерла месяц назад. Моя соседка сверху, столетняя старуха по имени Катя-маленькая. Представь себе, что произошло здесь полтораста лет тому.
И поведал о красильной мастерской, о Катерине, муже ее Сергее Дмитриевиче Колчине, друге семьи Пете Гущине, об убийстве провокатора Самсонова, следователе Копейкине, о том, как Любаша отравилась. С подробностями, как очевидец. Вадим лишь крякал, да закусывал квашеной капустой.
— Тебе бы книжки писать, — только и смог вымолвить.
— Дело не в историях, — оправдался Николай. — Истории лишь иллюстрация. Ты говорил о существующем в мире идеальном тексте, к которому подступают разные поэты, ни у кого не получается совпасть с идеалом целиком, на то он и есть — идеал. Потому новые и новые авторы берут ту же тему. А представь себе, что на определенной территории, в этом вот дворе, складываются одни и те же модели отношений. В девятнадцатом веке двое мужчин, муж Серж и друг Петр, склоняли женщину Катерину разрешить сложную тамошнюю ситуацию путем тривиальной супружеской измены. Не измены даже, муж-то в курсе был, а компромисса, что ли… Не подобрать слова, — ты поэт, легче сформулируешь. Но Катерина возмутилась, на компромисс не пошла, а развелась с мужем, прогнала Петю и жила себе благополучно дальше, уже с другим мужем. Петя и Серж умерли в скором времени, от разных причин, здесь те причины не важны. То есть история любви развивалась по заданной схеме, но герои вели себя не так, как надо бы, вот и были наказаны, допустим, пространством, или Миром идей, или Богом, — кто во что верит.
Сейчас история повторилась, но в иных декорациях. Помнишь, мы сопоставляли Анну Каренину и мадам Бовари, дворяне и буржуа. Тут сравнение еще круче: купцы, аристократы и бомжи. Но суть та же. В сегодняшней модели любовь налицо: Олька и Профессор, два бомжа. Появляется богатый, по меркам дворницкой, Юра, желающий Ольку, и община вступает в игру, потому что зависит от его водки и колбасы. Но выходит по-другому, не так как сто лет назад. Женщина — Олька, как раз соглашается, но мужчина — Профессор, противится и защищает свою любовь по мере слабых сил. Итог тот же — все участники, кроме него, действующего по правилам, отравляются угарным газом и помирают.
— И что? — Вадим снял очки, протер носовым платком и потряс головой, наверное, чтобы лучше воспринимать.
— А то, что точно так же как существует где-то идеальный текст, о котором ты говорил, существует идеальная схема отношений. Или идеальное развитие истории. В данной схеме (схем-то много, как и текстов) заложено искушение, когда любящие поставлены в условия, требующие предательства. А там — как пойдет. Кто выдержит, кто поддастся. Что является идеалом — неизвестно. Я не знаю, как в таком случае должны развиваться отношения, может быть, требуется, чтобы все пошли на предательство, у Пространства своя этика, нечеловеческая. Но в обоих рассказанных мною случаях, не сложилось идеальной схемы. А тут уж не стишок, извини, тут ставки выше, участники жизнью расплатились. Допускаю, что такие правила установлены только для этого места, и в других местах отрабатываются иные модели. Но я знаю, что рассуждаю правильно. Догадался. История любви и предательства будет повторяться, пока не сольется с идеалом. Или, пока дом стоит, и сохраняется место действия.
— Да уж, — повторил Вадим, полюбив эту емкую реплику. Она маскировала отношение к рассказу; какая разница, верит он или нет, если мысль интересна.
Друзья разлили остатки перцовки и выпили, не чокаясь, как по покойнику. Собственно, так оно и было.
Николай привстал, потянулся за хлебом, и ему показалось, что в окне снаружи мелькнула растрепанная русая головка. Он явственно услышал внутри себя:
— Знаешь, зачем я приходила? Предупредить, что ты следующий.
Звук поплыл, и последние слова смазались, толи «предай», толи напротив «не предавай».
Николай удивился, что Люба все же перешла на «ты», и подумал: — Кто? Жена? Ирина? Рита? Или та хорошенькая брюнетка, что сунула мне свою визитку на последней тусовке? Как же ее звали…
Февраль — апрель 2006
