Звонила Ирина, звала к себе в гости, срочно: муж уехал в командировку. Николай бы не поехал, в любой другой день. Но сегодня тоска одолела.
Ирина встретила его, как ангел ангела. Накормила от пуза деликатесами, напоила чилийским красным вином. Они долго и последовательно занимались любовью на диване в гостиной, а после примитивно переспали на полу на кухне. Ирина намекала на совместное посещение душа, но Николай немного утомился. Он благодушествовал, лежа на диване и не заметил, как согласился поехать с Ириной на театральную тусовку. В такси опомнился, отступать поздно, жене звонить и предупреждать, что задержится — рано.
На шестнадцать человек гостей набралось два действующих актера, театральный критик, рабочий сцены и полтора барда. Полтора, потому что один ходил, говорил и часто брал в руки гитару, а другой сидел у окна в кресле и беззастенчиво смотрел очередной сон, похрапывая в наиболее волнующих моментах. Театральный критик пожилых лет скоро напился, уронил два стула, и хозяйка, хлопая глазками, запросила помощи у актера Стасика.
— Молодой человек, вы думаете, что я пьян? — громогласно вопросил критик, и Стасик честно ответил:
— Я не думаю, я вижу. — Нежно обнял критика за костенеющую поясницу и добавил доверчиво: — Поверьте, в этом нет ничего постыдного для настоящего мужчины. Я сам сколько раз…
Конец реплики утонул в прихожей с предусмотрительно распахнутой на площадку дверью.
В каждой растрепанной русоволосой женщине Николаю виделась Люба. А так как почти все женщины были в той или иной степени растрепанности, Люба все время маячила перед глазами. Была еще хорошенькая брюнеточка, но скоро ушла. Удачно сбагрив Ирину рабочему сцены, Николай решил поехать ночевать в мастерскую. Ему показалось, что он догадывается, откуда выплыла история Ольки и Профессора. Неоформленная мысль билась, как жилка в виске, и гнала его искать Любиного совета. Люба знала больше, чем говорила и знала, к чему ведет цепь событий, и зачем это ему, Николаю — тоже должна была знать. В пространстве давно пахло коньяком и тревогой. Николай наскоро переговорил с женой, честно рассказал, что пьянствует в спонсорских кругах и собирается ехать ночевать на Канонерскую улицу, добавив мелкую виньетку, что едет не один, а с предполагаемым клиентом. И собирается нынче же заработать на хлеб, масло и французскую тушь для жены. Жена тоже отвечала как ангел, положительно, сегодня Николай общался с одними ангелами. Она не спросила, что мешает мужу вернуться домой после проводов клиента, а пожелала удачи. В порыве благодарности, укрепленной коньяком и теплом ангельского окружения, Николай предложил ей заехать проведать его, если возникнут малейшие сомнения в правдивости изложенного. Предлагать жене заехать ночью в мастерскую совсем нетрудно, она нипочем не согласится. Он стрельнул на такси у хозяйки, пообещав, что Ирина завтра же отдаст, и помчался на метро, до закрытия оставалось пятнадцать минут.
В родных дворах ждали непонятные сюрпризы. Сразу за подворотней в большом дворе стояла милицейская машина. Николай не любил эту марку автомобилей, а в своем дворе, тем более. Маленький дворик перед флигелем походил на отличный свежезалитый каток, ровное ледовое поле простиралось от крыла до крыла, трубу, что ли прорвало. Угрюмый Мики стучал когтями по льду, слоняясь взад-вперед, то, садясь посредине, поднимал морду и принимался выть на невидимую луну. На краю катка стояла еще одна машина — фургон, но не продуктовый. У дверей дворницкой лежали два крупных продолговатых предмета, упакованных в черные пластиковые мешки, третий такой же менты втаскивали в фургон. Покоробленная дверь кривилась, в середине ее зияла выжженная дыра, дверь оказалась довольно тонкой, из листовой фанеры. Сама дворницкая устояла, но почернела, закоптилась и словно съежилась. Гарью пахло еще от подворотни, но Николай не придал этому значения, решил, что чужие бомжи подожгли мусорные баки. Лишь увидев обгоревшую дворницкую, начал прозревать, что это за мешки грузят милиционеры в ведомственный фургон.
Пожар начался еще засветло, но соседи заметили не сразу, ведь окон у бомжей не было. Когда вызвали пожарную машину, спасать оказалось некого. Жители общины не сгорели, они умерли раньше, задохнулись угарным газом. Лайка Мика пыталась докричаться до соседей, едва почуяла неладное, но ее не поняли.
Николаю пришлось давать показания. Участковый допрашивал формально, больше озирался по сторонам, наверное, первый раз видел живого художника. Хозяин побаивался, что Люба выглянет из-за шкафа, и он собьется, навлечет на себя подозрения. Чем больше боялся, тем честнее глядел в глаза допрашивающему, и пугался окончательно: подумают на него, как есть, подумают. Именно потому, что не при чем. Люба не показывалась. Участковый разговорился, охотно поведал Николаю, что вот, развелось бомжей, ну, а как без них. Они же первые помощники, если какой непорядок на участке, если кто чего нарушает — тотчас доложат, уважают милицию. Эти хорошие были, смирные. Напились, как водится. Лампы позажигали керосиновые, уснули, угорели, а тряпки в каморке загорелись не сразу, наверняка долго тлели. Как вспыхнуло путем, соседи заметили, да что толку. Так, вчетвером и сгорели.
— Вчетвером? — спросил Николай.
— Ну да, — с удовольствием подтвердил участковый. Они и жили тут все четверо: три мужика и одна баба.
— Опознание проводили? — поинтересовался Николай с глухим волнением.
— Какое опознание, и так все ясно. Кому они нужны-то, безродные.
Но Николай уже знал, что Профессор остался жив, а сгорел семейный и работающий Юра-новенький. И знал, почему история с Олькой и домогательствами Юры показалась знакомой. Знал точно так же, как то, что тогда, в девятнадцатом веке, погиб не только Гущин Петр Александрович, но и Серж Колчин тоже, пусть Любе не известно, но он знает наверняка. Куда же делась, куда спряталась Люба?
Участковый ушел, напившись заодно чаю. Люба не появилась. Николай звал ее, даже поднял щиты на полу в прихожей, поковырял палкой в керамзите, заполнявшем дыру. Ни звука, ни тени. Ни стука коготков Хозяина. Даже Кошки не видно. Ну, Кошка, положим, отсыпается в соседнем магазине или детском саду через дорогу. Утром поехал домой, не уснув ни на минуту, твердо решив не появляться в мастерской несколько дней. Жена тихо радовалась и ничего не спрашивала. Сам рассказал про пожар и трупы. Рассказал и свалился с сильнейшей простудой. Теща пекла пироги и блины, заваривала малину. Кошка жены, к которой так и не привык, спала с ним в обнимку. Великая сила — семья поддерживала пошатнувшегося в нервах художника.
Николай выбирался из простуды чуть не целую неделю. Когда все было позади: и головная боль, и температура, и даже слабость, причин откладывать посещение мастерской не осталось. Но ехать не хотелось, ехать было попросту страшно, словно покойники все еще лежали у дверей дворницкой, и Хозяин с костяным рыльцем сновал вокруг, стуча коготками по льду. Николай позвонил другу-поэту Вадиму. Вадим казался ему наиболее подходящей кандидатурой, чтобы поделиться — страхами? пережитой фантастической явью? Черт знает. Хотелось разобраться, поговорить по душам. Ну, не с Кириллом же.
Вадим, человек занятой, опутанный заботами о семье, работой, подступающей защитой диссертации, написанием методической книжки и весенней усталостью, легко согласился приехать и поговорить. Но говорить принялся о своей книжке, чуть не с порога. Николай явился в мастерскую ненамного раньше своего гостя, только чтобы успеть проветрить комнаты и разложить на столике бутерброды. Любы не было. Дневной свет и разобранные заново полы ни причем. Николай не ждал, что она появится, понял, все кончилось.
Вадим долго рассказывал, как занимается сравнительным анализом стихотворений разных авторов на одну и ту же тему. Определение звучало довольно занудно, но изложение оказалось увлекательным. После двух рюмок перцовки лоб у Вадима несколько разгладился, речь полилась плавно. По его теории выходило, что существуют некие идеальные тексты, идеи текстов. Николай блеснул эрудицией и уточнил:
— Как у Платона? Мир идей и прочее, наслышан.
Вадим не дал себя сбить, согласился, что старик что-то понимал в идее и пространно высказывался по данному вопросу, хотя во многом заблуждался. Идеальные тексты, в случае анализа — стихи, существуют в неведомом пространстве цельные и совершенные. И поэты силятся нащупать их и материализовать, написать то есть. Потому у разных поэтов случаются близкие стишки, например «Ласточка» у Державина, Фета и Мандельштама. Сходство не в названии, а в движении образа.
— А еще более яркий пример, — не успокаивался Вадим, — «Тройка» Некрасова, «На железной дороге» Блока и «An Mariechen» Ходасевича.
Он неутомимо сыпал сравнительными эпитетами, метафорами и прочими умными словами, но Николай уже не слушал. Собственная мысль, ерзающая головной болью, начала проявляться и просилась к озвучиванию.
