Ах вон оно что!
И как это раньше не пришло мне в голову? В памяти всплыла история с накладными усами. С моей подачи Конрад разоблачил — этот маскарад. Должно быть, он заплатил жизнью за свою отвагу. Нет, это не останется безнаказанным! Приходилось только надеяться на то, что серийный убийца Мартинес не сбежал; я помчался вниз по лестнице, ровно один этаж отделял меня от этого безумца, завтра нужно будет отчитать толстого агента по продаже недвижимости за неразборчивость. Я забарабанил в дверь, наплевав на требования соблюдать тишину. Не страшно, даже если соседи проснутся, речь ведь идет о жизни и смерти; это входит в правила проживания. Раз в год каждый жилец имеет право выбора: либо устроить сумасшедшие пляски умба юмба, либо решать вопрос жизни и смерти. Это было мое право, и я был счастлив, что еще не разменял свой джокер на никчемные празднества. Я постучал еще раз посильнее, а потом заорал:
— Мартинессссс!
Я услышал, как за дверью раздался тонкий голосок:
— Кто там? (Зевок.)
— Это я! Не притворяйтесь, я пришел за Конрадом!
— Что?
— Откройте! Или я выломаю дверь!
— Да… да, открываю… хм… подождите минутку, я сейчас оденусь.
Этот подонок тянул время. Чтобы спрятать труп. Кровь во мне кипела, впервые в жизни я чувствовал, что способен на убийство. Мне даже почти хотелось его совершить.
Он открыл дверь с взволнованным видом. Каков актер! Он приглаживал свои усы. У меня не было настроения дернуть за них, чтобы убедиться, что он мошенник.
— Где он?
— Но я не знаю… вы ужасно меня встревожили этой историей… разве он не у вас?
— Нет, не притворяйтесь, я все обыскал!
— Тогда давайте вызовем полицию.
Какая наглость! Выглядит он очень убедительно. Изображает передо мной, что очень волнуется. Снял трубку и тут же повесил, осознав нелепость своего поведения.
— Хм… вы пытались встретиться с вашей девушкой?
— Какой девушкой?
— Ну, с той, которая живет у вас.
— Нет, а зачем?
— Я просто говорю это, потому что, когда мы с Эглантиной ушли, не очень поздно, уверяю вас, так вот, Конрад беседовал с вашей девушкой… и, говоря начистоту, именно она выставила нас из квартиры.
Я одним махом взбежал по лестнице, открыл дверь и углубился в коридор. И, с трудом переводя дыхание, услышал смех Конрада, который доносился из комнаты Терезы. Я был слишком подавлен, чтобы поддаться порыву и с грохотом распахнуть дверь, я шел ко дну, как «Титаник». Я раскис на пороге как студень. Это невозможно. Мое дитя и моя женщина, какая провинциальная драма! Я видел для себя один выход — покончить с жизнью. Его смех не смолкал, смягчая мои терзания на развалинах самого большого моего счастья. Мною вновь овладела энергия отчаяния, наверное в насмешку, чтобы добить меня.
Я открыл дверь, жизнь продолжается!
Тереза и Конрад обернулись, смущенно улыбаясь собственному испугу. По крайней мере они не были голыми. Они не дошли до такой подлости.
— Конрад, что ты здесь делаешь? Сейчас шесть утра… (Терезе) …и правда. Что он здесь делает, ему завтра в школу! Это неразумно…
— Да, мы не заметили, как пролетело время, уже шесть утра (хохочет).
— Совсем не смешно!
Я схватил Конрада. Тереза слишком долго задерживает его, как мне кажется, желая продлить сцену «спокойной ночи, малыши». Если она еще раз назовет его «малыш», я ей ноги переломаю. А что ночь ее так называемого «малыша» будет недолгой, это ее, лицедейку, не волнует! Она то уж точно будет спать спокойно, ей можно валяться в постели, этой актрисе погорелого театра, у нее есть свой меценат. Я был ужасно зол. Никаких признаков жизни уже несколько недель, и хоп, стоило мне отвернуться, притом лишь затем, чтобы помочь другу в беде, а не развлекаться, как она предполагает, и гляди ка, она уже захапала моего Конрада.
В его комнате я объяснил ему, что неразумно ложиться спать так поздно, если утром идти на работу; он извинился. Я спросил у него, думал ли он хоть немного обо мне. Он ответил утвердительно и признался, что много говорил обо мне с Терезой. Я не сомневался в этом! Она из ревности не могла не постараться испортить мои отношения с Конрадом. Унизить меня.
— Она очень тебя любит…
— Кто, Тереза?
— Да, она мне сказала…
— …
— Она очень милая.
Я поцеловал его в лоб, и он заснул совершенно вымотанный, бедняжка.
VI
Когда он проснулся, то выглядел абсолютно свежим, только дети способны так удивительно восстанавливать силы. Я ждал, чтобы проводить его в магазин, а потом уже лечь спать. Что за ночь! Сон не приходил, несмотря на усталость и алкоголь. Я думал о том, что сказал мне Конрад. Что Тереза меня очень любит.
Я обязательно должен в этом месте остановиться. Поразмышлять, чтобы выйти к пристани великих идей. Но нет ничего труднее, чем подводить итоги неопределенного, моя жизнь представлялась мне инертной массой на фоне блуждающих огней. Ни малейшего указания, где можно было бы поставить какую то зарубку, чтобы изменить устоявшуюся рутину. А если вспомнить о рутине! Из чего, в общем то, состояла моя жизнь? Я бегал, спал, окружающие меня люди были безумны, сам же я стремился к покою. Конрад научил меня радости покоя, но сам он уж чересчур на виду. Все обращали на него внимание, всем он был нужен. Я слишком устаю, когда нужно делиться собственностью, настоящее счастье — это то, чего не видят другие и потому не завидуют. Возбуждение говорит о их постоянной и полной разочарованности; подаешь им на блюдечке милейшего человека, а они бросаются на него как гончие псы. Конечно, нельзя на них за это обижаться, свидетельство избытка чувств — сегодня редкость. Не будь Конрада, я бы погрузился в бессмысленное существование без Терезы. Рядом с ним я почти не думал о Терезе. И тем не менее она постоянно была поблизости, женщина, которая составляла смысл всей моей жизни. Вплоть до случая с сардинами. Вплоть до момента, когда ей захотелось как то изменить нашу прекрасную никчемную жизнь. Она постоянно была поблизости, в конце коридора. Теперь я понимал, каким неправильным было наше соглашение. Я всегда считал, что мне повезло, ведь так редко случается, что женщина, которая бросает вас, при этом остается рядом. В глубине души мне было ясно, что позже она вернется. Для примирения нужно было преодолеть всего несколько метров. Конрад только что сказал, что она любит меня, и внезапно я почувствовал, что обязан думать о ней. Женщина, которую ты любил и которая по прежнему думает о тебе, после того как ушла от тебя, обладает психологическим влиянием на ваши отношения, независимо от типа этих отношений. Возьмем пример. Если А больше не любит Б, но не из за В или Г, а Б еще любит А, и при этом А и Б остаются вместе; нельзя рассматривать алфавит как нечто застывшее; и наоборот, когда А возвращается, то Б, мысли которого переключились на другой предмет, вновь думает об А, подменяя свои чувства ностальгией; в этот момент появляются два А: А реальное и А идеализированное… И между этими двумя А существует момент, когда не можешь уснуть.
Поскольку глаза у меня были открыты, я видел, как она вошла в мою комнату. Уже в разгар дня. На Терезе было роскошное дезабилье. Ее красота пронзила меня, но не в том смысле, что я был потрясен или, еще того меньше, настроен на поэтический лад, нет, смысл был один: когда красота торжественно предлагает себя без экивоков и выкрутасов, почти глупо, что эта красота находится здесь, как бы замерев, при своем повторном выходе на сцену. Едва ли не впервые за целую вечность явление Терезы в декорациях моей комнаты превратило меня в пациента, который поднимается на своей больничной койке при появлении врача, пришедшего сообщить результаты анализов. Покашливание, переглядывания. Присутствие Терезы сводило на нет существование других шести миллиардов личностей, населяющих землю. Она выпростала руку, подняв ее к притолоке двери, ей не хватало только короны с зубцами, чтобы стать живым воплощением статуи Свободы. У меня возникло острое ощущение, что все начинается сначала, гораздо сильнее, чем раньше; довольно, расставание нас многого лишило, сейчас мы сразу же набросимся друг на друга
— Я сказала Эглантине, что она может идти наверх… Есть холодное вино и горячая музыка… жду тебя, Виктор…
Мое жалкое имя на ее устах.
Я прыгнул под душ; как давно я не мылся по достойному поводу. Мыло стало розовым. Я не видел в этом повороте ничего странного, я никогда не сомневался, что она вернется. Я хорошо знал женщин, у них всегда так. Сначала им нужно пережить кризис, потом все проходит. Мысль о разрыве — их маленький грешок. И тем не менее я не мог не признать, что, добиваясь ее возвращения как помилования, я правильно рассчитал свою стратегию. Понадобился только один вечер с Конрадом, чтобы ей опять безумно захотелось меня. Материнский инстинкт привел ее ко мне в этом спланированном заранее состоянии размягчения. Я никогда не смогу воздать должное гениальности Конрада. Или же моей собственной.
