В Тюмени Ненилу Попову народившаяся советская власть с миром отпустила домой.
И вот Ненила, услышав оклик, поставила ведра на пыльную дорогу и повернулась к офицеру.
— Скажите, — начал офицер, — где у вас дорога на Старую Заимку?
— На Старую Заимку? — переспросила Ненила и, улыбнувшись, подняла юбку. Левой рукой она придерживала поднятый до подбородка подол, а правой, хлопая себя по женской прелести и поворачиваясь на все четыре стороны, говорила: — Там, мои родные, там…
— Дура, видно, — сказал офицер и приказал отряду расквартировываться, решив у умного спросить дорогу на Старую Заимку.
Усатый офицер выбрал для себя мареевский дом и с несколькими офицерами поселился в нем, заняв комнату и горенку. Хозяева стали ютиться в кухне.
Маленькой Ксюше страшным казался черный усатый офицер, но она тем не менее подглядывала в щелочку двери. Офицер с боевыми друзьями часто пил вино и сидел на кровати, развалившись и попыхивая длинной и черной, как и сам, трубкой.
Через год Красная Армия перешла в наступление на Восточном фронте, и колчаковцы с боями стали отступать. Черный усатый офицер отдал распоряжение забрать у Мареевых пуховые подушки. Солдаты утащили их в повозку, но Фекле Герасимовне, матери Ксюши, дети сказали об этом. Она подбежала к повозке, забрала подушки и унесла в дом. Отчаянная была Фекла, а муж ее, лучший стрелок полка, погинул в германскую.
Офицер разозлился на нее и пошел следом.
Она стояла на кухне без подушек около печки. Не говоря ни слова, черный усатый офицер наступил ей шпорой на босую ногу и, развернувшись, вышел, раздавив большой палец ноги.
В конце двадцатых годов в Новой Заимке образовали колхоз. Обобществили скот, инвентарь и даже птицу. Некоторые бедняки говорили, что лучше умрут, но в колхоз не вступят. Зажиточных мужиков, да и не зажиточных тоже, раскулачили.
В Новой Заимке жили богаче, чем в окрестных деревнях, и мужики из бедных деревень, приезжая в Новую Заимку, стали исподтишка заменять старый инвентарь на более добротный. Хоть вожжи или уздечку, да заменят. Но колхоз просуществовал недолго: распался. Скот развели по домам, а птицу растащили, прихватывая и чужую. Мареевы всех кур домой принесли, лишь петух попал в чужие руки.
У Ксюши был старший брат, Иван. В детстве неродная бабка хлестнула его мокрой тряпкой по лицу, чтоб первый блин не брал. И с тех пор он помешался. Раз прибегает Ванька домой — ему уж лет шестнадцать было — и говорит:
— Мама, а наш петух у Мишки Харитонова поет.
— А ты откуда знаешь, что наш? — спросила Фекла Герасимовна.
— А я по голосу узнал.
— Ну, если наш, забери.
И Ванька принес домой петуха.
В Новой Заимке сразу появилась частушка:
Кто за гриву, кто за хвост,
Растащили весь колхоз.
Вскоре колхоз организовали во второй раз, и по улице затарахтел американский трактор «фордзон». Ребятишки бежали за ним радостные, а старики, стоя у дороги, дивились стальному чуду.
В Новой Заимке жил бедняк по кличке Бог Помощь. Свою поговорку «Бог помощь» лепил к месту и не к месту. Семья у него — большая, но он, хотя и последний хрен без соли доедал, в колхоз не вступал — нужники в селе чистил.
Зимой у Бог Помощь умерла жена, и он зарыл ее на кладбище в сугроб. Весной вызвали в милицию, и он, выслушав мораль, сказал:
— Зимой-то я ее, Бог помощь, а весной она милости просим.
В милиции Бог Помощь приказали купить гроб и похоронить жену в могилу.
В конце войны многодетных матерей вызвали в Новозаимковский райисполком. В торжественной обстановке стали вручать ордена «Материнской славы». Дошла очередь и до Феклы Герасимовны. Поднявшись на трибуну, она сказала:
— За НЕЕ я орден получать не буду.
Аксинья Александровна, выйдя замуж за Алексея Яковлевича, объездила половину Омской области — Алексей Яковлевич работал в милиции, его часто переводили из района в район, и через двадцать лет, в начале пятидесятых, они вернулись в Новую Заимку. Коле было всего год.
У Феклы Герасимовны — большое семейство, и она рядом с дедовским пятистенником построила еще один. Но в тридцатые годы ее братья и дети разъехались, и дедовский дом пустовал. Его занял колхоз под контрольно-семенную лабораторию. Вернувшись в Новую Заимку, Алексей Яковлевич стал хлопотать, чтоб колхоз отдал его жене законный дом. Фекла Герасимовна к этому времени умерла, и Петровы жили вместе с Иваном в новом доме. Дом по недостатку лесоматериала был плохо покрыт и начал гнить.
Дом Петровым решили вернуть, но за перекатку сказали уплатить небольшую сумму. А денег в это время не оказалось, и дом так и остался у колхоза. Алексея Яковлевича вскоре назначили директором маслозавода, и вся семья уехала в деревню Боровинку.
Иван жаловался колхозникам, что его дом протекает, а ядреный, прадедовский дом, которому лет сто пятьдесят, стоит как ни в чем не бывало, да» вот только колхоз за него деньги просит, а где он по трудодням столько заработает.
Старики колхозники сочувственно относились к помешанному Ивану и успокаивали его, говоря: «Вот падет советская власть, и ты перейдешь в свой старый дом».
После Отечественной войны прошло около десяти лет, но некоторые старики в Сибири не верили, что советская власть долго продержится. Да и в Падуне кое-кто из дедов, обиженных советской властью, запрещал своим детям и внукам дружить с Колей, потому что его отец — бывший начальник милиции и коммунист. Коля видел, как бородачи, особенно когда подвыпьют, ругали Советы и в ярости готовы всем коммунистам глотки перегрызть.
Ян купил бутылку «Столичной» и мимо сельсовета пошел к дяде Паше. На пороге увидел парня. В одном классе учились. Поздоровался, спросил, кого ждет.
— Участковый вызвал, — ответил Толя.
— За что?
— О тебе спрашивал. Интересуется, не говорил ли ты мне о каких-нибудь кражах. Его особенно кража дома Серовых интересует. Сейчас других допрашивает, а со мной еще в конце поговорит.
— Так, хорошо. Пойду-ка попроведаю Николая Васильевича, что-то он не тех людей допрашивает.
Поднявшись на второй этаж, Ян около кабинета участкового увидел двоих ребят. Они сидели на стульях и ждали очереди. Ян распахнул двери и вошел, громко поздоровавшись. Участковый допрашивал парня. С ним Ян был в дружбе. Подняв на Яна глаза, Николай Васильевич сказал:
— Петров, я тебя не вызывал. Выйди.
— Знамо дело, не вызывали. Когда прошусь, чтоб меня из милиции отпустили, не отпускают, а когда сам прихожу, гоните. Зачем этих ребят допрашиваете? Что вам от них надо? Отпустите домой и прекратите комедию. Не хватает улик против меня, так вы это затеяли. А они обо мне ничего не знают.
Ян, хоть и пьяный был, но говорил четко. Сознание работало.
— Знаешь, Петров, иди проспись и в таком состоянии не приходи. Ты что, учить меня пришел?
— Не учить, но подсказать: не тех людей допрашиваете. Прекращайте.
— Выйди. Ты мне мешаешь.
— Не выйду.
Участковый встал и подошел к Яну. Увидев, что внутренний карман «москвички» отдутый, правой рукой взялся за низ шалевого воротника, потянул в сторону, а левой ловко выдернул из внутреннего кармана бутылку «Столичной». Ян не успел моргнуть, как участковый отошел от него и поставил бутылку на край стола.
— Иди домой, или вызову машину.
— А вот теперь вообще не уйду, раз вы забрали водку. Если отдадите, уйду.
— Я кому сказал — выйди из кабинета.
— Не знаю, наверное, не мне, а ему. — Ян кивнул на парня.
Николай Васильевич понял: Ян в таком состоянии не послушает, и снял трубку телефона. Телефонистка соединила с милицией.
— Салахов. Тут я веду допрос, а Петров пришел пьяный и мешает. Пришлите машину.
Положив трубку, сказал:
— Вот теперь садись и жди. Сам просишься.
Ян сел на стул: как поступить? Может, убежать от участкового, раз машину вызвал. «А-а, Бог с ним, заберут так заберут. Все равно через три дня отпустят»,— подумал Ян и стал ждать машину. Участковый допрос не возобновлял, а писал, изредка поднимая голову на Яна.
Прошло с полчаса, а машины нет. Яна развезло, он решил схватить бутылку и убежать. Но бутылка рядом с участковым, и его надо отвлечь.
Ян подкатил к окну.
— О! — крикнул он, глядя в окно. — Машина пришла.
Николай Васильевич встал. Пока оглядывал пустую улицу, Ян схватил со стола бутылку и ломанулся. Но участковый догнал и отобрал.
— Садись и жди. Сам напросился, — сказал он и закрыл водку в сейф.
Время шло. Участковый позвонил в милицию и склонился над бумагами.
— Николай Васильевич, мне надоело ждать. А-а, вот слышу гул машины. Она подана.
Участковый подошел к окну. Перед сельсоветом и вправду стояла машина, но не милицейская.
