Такова была их первая встреча. Йозмар долго к ней готовился. Нет, конечно, речь он произносить не собирался, но какие-то слова ему хотелось сказать, как только он предстанет перед вождем.
А тут и говорить было нечего, слова ушли куда-то. И конечно, он начал заикаться, как всегда, когда что-то непредвиденное ломало тот порядок, в который должны были вписаться задуманные им действия. Он сказал:
— Я — Йозеф-Мария Гебен из Кёльна. Я когда-то писал вам. Я готов стать… готов быть в вашем распоряжении. — Последнее слово, которое он хотел выговорить кратко и четко, конечно, застряло где-то между языком и зубами. Ах, какое жалкое было зрелище! Только теперь он заметил, что в пивной были еще люди, усталые мужчины, глядевшие на него с усмешкой. Поэтому он так и не решился взглянуть Зённеке в лицо. Увидел только, как тот необычно мягко поставил стакан на стол, а затем услышал голос:
— Так ты, значит, прямо из Кёльна?
— Да, из Кёльна!
— А где твой велосипед, на улице?
— Да.
— Отлично! Ты будешь нашим связным, курьером. Тебя будут звать Адольф — так зовут всех наших курьеров. Пойдешь прямо сейчас. Слушай…
В те дни он виделся с ним еще дважды, а потом все кончилось. Зённеке исчез, его фотография висела во всех полицейских участках, за поимку была назначена награда. Живым или мертвым — эти слова были набраны жирным шрифтом — его следовало доставить в ближайший участок.
— Немецкая партия тоже прошла подполье. И вышла из него закаленной. Отсеялись бездельники, трусы, сомневающиеся. Но и мы не лежали на боку, дожидаясь, пока выглянет солнышко и подсушит всю эту вонючую грязь. Вот Адольф, он тогда был сопляком, но и он мог бы вам кое-что рассказать, — говорил сегодня Зённеке иностранным товарищам. И указывал при этом на Йозмара искалеченной рукой.
Когда эти семеро ушли, Герберт задержался.
— Йозмар, теперь тебе снова придется побыть курьером. Ты слышал, что делается там, на юге. Видел, сколько там фракций, одна против другой? Они зря расходуют силы. А дел впереди еще много. Официально, понимаешь ли, тебе надо лишь передать им материалы и выслушать, что они тебе скажут, а потом передать нам. И не поддавайся на разные провокационные вопросы насчет собственного мнения и все такое. Ссылайся на решения, которые ты им привез. А сам гляди в оба, все примечай. И постарайся, конечно, не попасть в лапы полиции, чтоб тебя не пристрелили где-нибудь на границе при попытке к бегству. Ну, пока, старина!
На улице снова пошел дождь. Время близилось к полуночи. Звонка все не было. Йозмар мог бы подождать его и в постели, но боялся, что не услышит: после такого напряженного вечера он наверняка заснет очень крепко. Он взял эти три книги, внимательно осмотрел переплеты и подивился чистой работе «Техника». Подъехала машина; его, как всегда, потянуло к окну. Фары погасли, из машины вышла женщина и направилась к дому. Она то ли пританцовывала, то ли шаталась при ходьбе — трудно было разглядеть. Отперев калитку, она обернулась и посмотрела прямо на него.
Он запретил себе думать о Лизбет и обо всем, что зависело от ее звонка. Чтобы отвлечься, он стал листать одну из книг. Он прочитал: «Несмотря на привлекательную внешность Мэри-Лу Фондеринг, нельзя было сказать, что ей еще в колыбели напророчили, что в один прекрасный день она станет владелицей настоящего испанского замка».
В дверь позвонили. Значит, Лизбет решила просто собрать чемодан и приехать к нему, значит, она едет с ним. Надумала наконец. Он не стал дожидаться лифта, кинулся вниз и отпер входную дверь.
— Это я. Я забыл у тебя папку, — сказал человек, прикрывая за собой дверь. Йозмар узнал Пятницу, одного из тех семерых.
Папку они нашли быстро. Пятница, казалось, испытал большое облегчение; он опустился в кресло, стоявшее у балконной двери, быстро снял шляпу и тыльной стороной ладони стер пот со лба. Затем движения его замедлились, он осторожно положил на стол очки, устроился в кресле поудобнее и принялся осматривать комнату, точно видел ее впервые. Йозмар следил за его взглядом, пока не почувствовал, что гость разглядывает его самого так же, как стены и мебель. Он почувствовал, что у него краснеет лоб, как бывало всегда, от ощущения своей беспомощности. Он провел рукой по волосам и медленно повернулся, чтобы уйти из-под этого цепкого взгляда.
— Извини, что помешал. Я уже до дому дошел и только тогда заметил, что забыл папку. Такого нельзя допускать. Там очень важные бумаги. Ты завтра мог бы уехать, так ничего и не заметив, а папку кто-нибудь нашел бы, та же уборщица, — последствия могли бы быть самые непредсказуемые, сам понимаешь, товарищ. Надеюсь, ты на меня не в обиде?
От его спокойного низкого голоса Йозмару стало стыдно, но он не понимал почему. Нет, конечно, он не в обиде.
— Значит, едешь завтра утром и все выполнишь строго по программе?
— Да, так, наверное, будет лучше всего.
— Нет, это как раз не будет лучше всего. Если ты позволишь мне остаться, то давай садись, иначе придется встать и мне. Уже поздно.
Йозмар сел и тут же заметил, что это его движение примерного школьника заставило гостя улыбнуться. Его длинное худое лицо показалось Йозмару неприятным. Красивый широкий лоб резко контрастировал со щеткой коротких черных волос; мягкий нежный рот, нежные девичьи губы казались чужими, искусственными на этом строгом лице с тенями от выпирающих скул. Этот человек не был уродлив, он был неприятен.
— Я завидую тебе, товарищ. Через день-два ты уже будешь там, увидишь наших. Ты, наверное, и не знаешь, что это такое: тоска по родине. Видеть людей, которых любишь, только в кошмарных снах, чувствовать, как исчезает действительность, ведь она изменяется, а уже без твоего участия. Писать — и не знать той, уже новой, интонации, с которой прочтут твои письма. «Я говорю от имени рабочих своей страны», — сначала-то это правда, но вскоре уже и нет. И то, что ты говоришь от их имени, вероятно, тоже перестает быть правдой. Об этом следовало бы знать, но как узнаешь?.. Ты говоришь на нашем языке?
— Да, немного, я жил там три года, работал в одной немецкой фирме. Думаю, потому Зённеке и выбрал меня для этого дела.
Телефон прервал его на полуслове. Он с трудом договорил фразу до конца и снял трубку. Это звонила Лизбет. Он почти ничего не понимал: слова так и сыпались, мешая друг другу и налезая одно на другое, — она всегда так говорила, когда хорошо подготовленная ложь в последний момент казалась ей слишком глупой и неправдоподобной, и она на ходу начинала сочинять новую. Она решила извиниться за то, что позвонила так поздно, почти на три часа позже, чем обещала, но звучало это как упрек. Йозмар сказал:
— Да, я понимаю, конечно! — Он слышал дыхание Лизбет, потом она сказала:
— Йозмар, ты мне, наверное, не веришь, но я правда не могла, я должна была, ты же знаешь, как Лора нервничает, когда у нее генеральная репетиция, а я…
Он прервал ее:
— Я тебе верю, Лизбет, правда верю. — Он подождал. Откуда-то, словно издалека, доносились голоса и музыка. Кто-то пропел: «…ресничку выдеру и заколю…», затем раздался тонкий голос Лизбет:
— Значит, ты уезжаешь завтра утром, то есть, я хотела спросить, это точно?
— Да, — ответил он и засомневался, действительно ли он сказал это или только подумал. И повторил: — Да. — Вновь посыпались слова; музыка зазвучала громче. Но он уже понял, что она с ним не едет и что все это слишком сложно, чтобы объяснять по телефону. Послышалось отчетливо:
— Ну, ты ведь не очень огорчился, Йозмарчик? — Он ждал. Музыка звучала уже в полную силу, это был хор, и какой-то голос прокричал совсем рядом с трубкой: «Себе ресничку выдеру и заколю тебя!» Йозмар быстро сказал:
— Нет! — и повесил трубку. Он медленно повернулся к столу, застегнул пиджак и подсел к Пятнице. Телефон зазвонил снова. Он вскочил, выдернул шнур из розетки и опять подошел к столу. Пятница посмотрел на него:
— Может быть, это что-то важное?
Йозмар кивнул, взял аппарат и прошел в другую комнату.
Вернулся он минут через десять. Выражение лица его изменилось, напряжение спало. Пятница, казалось, уснул; его красивые загнутые ресницы подчеркивали глубокие тени под глазами. Локти покоились на подлокотниках, ладони аккуратно лежали на столе — добрые, широкие, Йозмару подумалось — наивные.
Когда он принес кофе, гость уже не спал, глаза его были широко открыты, но руки все еще лежали на столе.
Неожиданно он заговорил. Рассказал анекдот про боснийского крестьянина, а боснийские крестьяне, как известно, большие любители кофе.
Разговаривая, Пятница почувствовал себя свободнее. Не прерывая разговора, он извлек из вновь обретенной папки две булочки. Одну протянул Йозмару, другую обмакнул в кофе. Но и жуя булочку, он не переставал говорить. Эти анекдоты, казалось, веселили его самого. Видимо, он тоже чувствовал, что это — лучший способ прогнать еще существовавшее между ними отчуждение. Йозмар принес из кухни все, что нашел съедобного, и они продолжили свой ранний завтрак. Стало почти холодно — близилось утро. Боль в виске прошла, но он снова чувствовал усталость. Он радовался, что ничего не надо говорить, ему было приятно просто сидеть и слушать. Он удивился, как легко ему теперь удавалось гнать от себя мысли о Лизбет.
