– Скажи, что нет кодекса, – предлагал Толоконько, – и я тебя отпущу.
– Есть! – отвечал Дима, считавший, что поэт не может идти против души, ибо это хуже смерти.
– Ну тогда все уйдут, а ты тут лежи до завтра.
Но Дима неожиданно вскочил, закричал:
– Гад!
И бросился на Толоконько, вытянув руки.
Тот даже не ударил его, просто отпихнул, Дима отлетел к бетонной стенке, ударился головой, сполз.
Толоконько ушел из «обезьянника», сходил в туалет, умыл лицо и руки. Вернулся к своему столу. А Чихварев все еще сидел на корточках перед упавшим.
– Ты чего там? – спросил лейтенант.
Чихварев щупал пульс, заглядывал в глаза.
– Похоже, это самое… – сказал он. – Трендец котенку, срать не будет.
Толоконько подошел, убедился, что так и есть, хилый парнишка отдал концы. Почесав в затылке, он пошел к столу и начал составлять протокол. Хотел приписать покойнику нападение на представителя правоохранительных органов, и это ведь было чистой правдой, но вспомнил, что в последнее время начальство к таким случаям относится подозрительно – разберись ты, в самом деле, чья-то физиономия налетела, нападая, на милицейский кулак, или наоборот. Дело субъективное. Пусть будет несчастный случай. Такой-то задержанный, имя, отчество, фамилия, паспортные данные, находясь в состоянии алкогольного психоза (их же всех в ресторане взяли, значит, пили), бился головой о стену и причинил себе вред со смертельным исходом.
После этого Толоконько позвонил врачу из вытрезвителя, что находился в том же здании, в другом крыле. Врач, тучная женщина Даирова, пришла, переваливаясь, подписала готовый протокол первичного медицинского освидетельствования (такие протоколы готовились заранее по шаблону) и, не глянув на Диму, уплыла обратно.
Тем временем у отдела милиции друзья Димы все больше волновались. Они кричали, потом осмелели, начали стучать в дверь.
Вышел Чихварев, сказал, держась за кобуру:
– Имею полное право стрелять на поражение. Или вызову ОМОН – групповое нападение на отдел милиции. Выбирайте, чего хотите?
– Он прав, скотина, – негромко сказал кто-то.
– Почему не отпускаете Диму? – крикнула Тая.
– До выяснения.
– Какого еще выяснения?
– Полного. Не суетитесь, идите по домам, утром выпустят вашего Диму.
Чихварев скрылся в здании.
Никто не собирался расходиться по домам.
Придумали: позвонить в милицейскую службу собственной безопасности. Долго наводили справки насчет номера, узнали номер, позвонили. Там сказали, что проверят.
– Как проверите?
– Всесторонне.
– Надо его маме позвонить, – сказала Тая. – Я боюсь чего-то. Они злые, они представляете, что могут сделать?
– Что они, идиоты? – спросил разумный Коля Жбанов. – Столько свидетелей!
– Да плевать им на свидетелей, – махнул рукой ни во что не верящий Леня Борисовский.
Некоторое время спорили – звонить матери Димы, не звонить?
Тут произошло комическое, можно сказать, событие. Маленький Саша Капрушенков, поэт-парадоксалист, был пьянее остальных. Он пришел в ресторан уже под градусом, имея врожденную склонность к пьянству, как все парадоксалисты, и во время поэзо-концерта налимонился окончательно. Поэтому все прошло мимо его сознания, он смутно ощущал: куда-то везут, что-то говорят, пихают, толкают, ведут. Он сидел на земле, прислонившись к кустарнику, и вдруг очнулся, обвел всех глазами и спросил абсолютно ясным и трезвым голосом (такие переходы для него были характерны):
– Мы где? Что случилось?
Ему объяснили.
Саша страшно встревожился.
– Нельзя его там оставлять! Они ему припишут что-нибудь, доказывай потом! Выручать надо! У кого родители что-нибудь могут?
Но все плохо знали родителей друг друга и тем более что они могут.
Тут Стасик Паклин, изящный, рафинированный юноша, сказал, стесняясь:
– Вообще-то у меня папа в угрозыске работает.
– Позвони ему! – потребовал Саша.
Стасик пожал плечами, достал телефон.
– Привет, – сказал он. – Тут такое дело, мой друг Дима Мосин, мы сегодня его книжку отмечали, он попал в милицию… Ты дослушай… Постой… Я объясню!
Но отец не желал слушать сына, он желал, чтобы тот слушал его. И Стасик, переминаясь, стоял, слушал. А потом, отключившись, грустно сказал:
– Велел идти домой.
– И все?
– И все.
– Гадство!
Раздосадованный Саша сел на бордюр, рядом с ним оказался Сережа Костюлин, фатальный и благодушный человек.
– Выпустят, куда они денутся, – сказал он. – Выпить хочешь?
– А есть?
У Сережи были бесценные джинсы с множеством карманов (он не любил ничего носить в руках), из одного кармана, находящегося на штанине внизу, он достал бутылку водки, которую успел прихватить в ресторане и которую милиционеры в суете не обнаружили.
Саша обрадовался, отхлебнул.
Угостили и других – всех потряхивало от нервов и ночной прохлады.
Решили, пока суд да дело, отыскать ночной ларек с пивом, чтобы еще согреться.
– Да идите вообще по домам, – сказала Тая. – Все равно толка нет всем тут стоять. А я побуду. И еще кто-нибудь, если хочет.
– Я, – сказал Саша, ложась на скамейку возле крыльца, рядом с мусорной урной. Он опять захмелел.
Все ушли, пообещав регулярно звонить и вернуться утром, если Диму не отпустят.
Тая же морально готовилась позвонить матери Димы – потому что все-таки надо поставить ее в известность. А то будет хуже.
Тамара Сергеевна ее недолюбливала и этого не скрывала.
– Что ты за девушка? Штаны черные, драные, ботинки как у солдата, глаза все зачернила, в губе кольцо ржавое.
– Серебряное. Серебро не ржавеет, – насупившись, отвечала Тая.
– Да хоть золотое. Ты папуаска, что ли?
Наверное, Тамаре Сергеевне мечталось для любимого и единственного Мити найти девушку в розовой юбочке, с розовыми манерами и розовым голосом. И с голубыми глазами. При этом сама Тамара Сергеевна – женщина крупная, занималась в молодости тяжелым видом легкой атлетики, толкала ядро, работает тренером в спортивной школе. Позвонишь ей сейчас, скажешь, что Дима в милиции, а она скажет, что ничего другого от Таи и не ожидала, потому что с нормальной девушкой он бы в милицию не угодил.
И тут Тамара Сергеевна позвонила сама. – Тая? – Да…
– Почему у Дмитрия телефон не отвечает?
Тая растерялась и ответила глупо:
– Разрядился, наверно…
– Дай ему трубку.
– Не могу, его нет… То есть рядом нет. То есть он рядом, но я не могу.
– Вы там все пьяные, что ли? Нормально можешь сказать?
– Он в отделении милиции, нас всех забрали в ресторане ни за что, – призналась Тая.
– В каком отделении, где это?
Тая объяснила.
Тамара Сергеевна звонила еще два раза – из дома, когда собиралась, и из машины, когда ехала.
Она оказалась здесь за двадцать минут. Это и понятно – и живут они с Димой недалеко, и по ночной Москве весь город можно проехать за полчаса.
Сердито посмотрев на Таю и лежащего Сашу, Тамара Сергеевна подошла к двери и принялась громко стучать.
Через некоторое время приоткрылась дверь, показалось плечо с погоном.
– В чем дело? – послышался сонный голос Чихварева. – Будете наглеть, вызову милицию. В смысле подкрепление.
– У вас мой сын Дмитрий Мосин! – сказала Тамара Сергеевна. – Я его мать. Хочу выяснить, что произошло, почему вы его держите?
– Утром выясните, – сказал Чихварев и быстро закрыл дверь. – Насрать не встать, – выразился он в своем любимом стиле, обращаясь к лейтенанту, – его мамаша примчалась. Что будем делать?
– Черт, – сплюнул от досады Толоконько. – Надо было труповозку вызвать.
– Сам знаешь, как они относятся, если их ночью вызывать. Ругани не оберешься.
Лейтенант подумал и принял решение.
– Так. Выйди, скажи, что его отправили до выяснения в окружной отдел. Пока она туда мотается, мы тут все зачистим.
– А почему я должен объяснять? Ты старший.
– Вот я тебе и приказываю, раз я старший. Иди и скажи ей, понял?
Чихварев на этот раз высунул не только плечо, но и лицо. Изо всех сил постарался сделать его любезным.
– Извините, мамаша, я был не в курсе, – сказал он. – Его отправили в окружной отдел. Улица Шустякова, тридцать четыре, туда езжайте.
– Он врет! – крикнула Тая. – Я тут все время сидела, никто никого не отправлял!
Тамара Сергеевна двинула дверь так, что Чихварева чуть не вдавило в стенку.
Она вошла и увидела за решеткой распростертое тело сына, лужу крови под его головой.
Переступая онемевшими ногами, дошла до решетки, вцепилась руками в прутья, сползла. Позвала:
– Дима?
Тая, вошедшая следом, завизжала, но тут же зажала себе рот руками. Она кусала ладони и выла, с ужасом глядя на Диму, она не могла поверить в то, что видела.
Чихварев стоял в двери, готовый ко всему, в том числе к отступлению за пределы здания.
Тамара Сергеевна повернула к Толоконько голову. Но ничего не могла сказать. Только вопросительно глядела.
