— Поз-дра-вля-ем! — в классе разорвалась бомба, начиненная детскими голосами. На столе стояли цветы — причудливо свернутые в трубочки бутоны роз на длинных стеблях.
«Розы в такое время года растут только в оранжерее папы Кузьменко», — подумал Юра и сказал: — Спасибо, ребята, садитесь. Ну, посмотрим, что у кого выходит в четверти и в году.
Юра называл фамилию, смотрел на оценки, проставленные его рукой в журнале, вспоминал, что говорила ему по поводу каждого из учеников директор школы. Например:
— Ну Сысоев же… Его папа заасфальтировал наш школьный двор…
Так он дошел до номера девятнадцатого.
— Колечкин, — прочитал фамилию следующего ученика Юрий Семенович, глянул на парту, за которой должен был находиться белобрысый мальчишка, увидел, что его нет:
— А где Колечкин? — спросил он и посмотрел на Марину — соседку Колечкина по парте.
— А сколько сейчас времени, Юрий Семенович? — в свою очередь спросила девочка.
— Без пяти девять, но какое это имеет значение? Где Колечкин, Марина?
— Он сейчас будет, вы только не спрашивайте меня, я не скажу, я обещала…
Класс зашумел, захихикал. И в этот же момент школа наполнилась гулом, который приближался к классу, где вел урок Юрий Семенович. Вот этот ревущий шар достиг дверей и полетел дальше по коридору, а дверь открылась, и Юра увидел испуганные глаза пионервожатой.
— Юрий Семенович, во двор. Быстренько… — сказала она таким голосом, что задержаться хоть на секунду в классе Юра не мог.
Во дворе были уже все ученики и учителя. Можно было подумать, что состоится праздничная линейка. Все стояли, задрав головы, глядя в прозрачное небо. Юра не поверил своим глазам. Над школьным двором, раскинув огромные крылья, такие, как только сегодня во сне видел Юра, парил Лешка Колечкин из седьмого «Б».
— Летит! Ура! Летит! — кричали первоклашки И подбрасывали вверх, туда, к летящему мальчику, вторую обувь в матерчатых мешочках. Тут же стояла техничка Мария Ивановна, опершись на швабру, которую захватила на всякий; случай, когда началась паника. Открыв от изумления и испуга беззубый рот, она не знала: радоваться этому событию или сердиться. Ведь чистые полы никто не топтал, а небо… Небо пока не входило в ее компетенцию.
Посередине двора стояла директриса. Это высокая и крепкая женщина. В таких живет крепкая воля и здравый смысл.
— Колечкин! — крикнула она но ее обычно слышный во всех уголках школы голос утонул сейчас в общем крике ликования. Военрук, стоящий рядом, протянул мегафон.
— Колечкин! — усиленный голос директора заставил пригнуться даже старшеклассников, — заходи на посадку!
Видно было, что Колечкин услыхал голос директора и узнал его. Он стал снижаться, и уже все отчетливо видели его счастливые глаза, горящие радостью полета. Он снижался кругами, а школьная мелюзга повторяла каждое его движение на земле, разведя руки в стороны с воображаемыми крыльями. Юра внимательно следил за каждым кругом, сделанным Лешкой, и в какое-то мгновенно ему показалось, что на Колечкине не обыкновенные кеды, а огромные сапоги со стертыми каблуками и сломанной подковкой на одном из них.
Лешка приземлился в яме для прыжков и начал освобождаться от крыльев. Школа бросилась к нему, подошли директор с мегафоном и военрук.
— Так, Колечкин, — почему-то опять в мегафон сказала она. — Признавайся, откуда у тебя все это? Кто разрешил взять инвентарь и где?
— Какой инвентарь? — вместе спросили Лешка и Юрий Семенович.
— Вот этот, этот… — директор указала на крылья.
— Это не инвентарь, — вместе сказали Лешка и Юрий Семенович.
— Это подарок… — добавил Лешка Колечкин.
— Кому? — вместе спросили директор и военрук.
— Юрию Семеновичу… — сказал Лешка.
— Юрию Семеновичу? — спросили вместе директор и военрук и вместе подозрительно посмотрели на Юру.
— Крылья? — самостоятельно спросила директор.
— А что здесь плохого? — тихо сказал кто-то из учителей.
Никто не видел в этом плохое, и все молчали.
— А провода… Провода если бы зацепил? — спросил военрук.
— Школу бы обесточил… — с какой-то неясной интонацией: не то с грустной, не то с назидательной, произнесла директор.
— Просто Юрий Семенович рассказывал… — сказал Лешка Колечкин.
— Вот именно, — согласился Юрий Семенович, — только рассказывал, а полететь не мог.
— А Лешка смог! — обрадовалась Марина, вставшая рядом с Лешкой после его приземления.
— Понятно, — сказала директор, — смог, не смог… Все вместе идемте ко мне в кабинет. И вы, товарищ военрук.
— Идемте! — сказали вместе Юрий Семенович, Лешка и Марина.
— Есть! — сказал военрук.
Юрий Семенович возвращался домой. По-летнему знойное солнце плавило асфальт.
— Значит, иногда сбываются самые невероятные мечты, — думал Юра. — Вот ведь Колечкин — парил. Значит, расчеты мои были верны. Почему же у меня не получалось? Ну помогали Лешке Маринка и какой-то дядька Ванька-гармонист. Но ведь чертежи и расчеты мои… Мои… А он парил! Висел над школьным двором и смотрел на нас, маленьких, беспомощных.
На улице было сумеречно. Впереди стеклянным кубом светился универмаг.
Юра поднялся на второй этаж. Там на фоне туфель, в форменном халате стояла Алла. За эти та года, которые прошли с того дня, как Юра зашел сюда в первый раз, ничего не изменилось.
— Можно подумать, что понятие мода не существует для вашего отдела. Все тот же набор?
— Просто вы слишком часто приходите, — грустно улыбнулась Алла. — Не успеваем менять…
— Мы уже на вы?
— Продавцы обязаны называть клиентов на «вы».
— Даже тех, которые приходят, чтобы пригласить в ресторан?
— И ресторан?
— Да. Сегодня у меня есть прекрасный повод дли того, чтобы собрать друзей, посидеть, потанцевать, поболтать… Лешка полетел.
— Да я и танцевать-то… А много будет друзей?
— Много… Ты и я.
Густые чернила вечера залили город. Спрятали корявые руки деревьев, осыпавшуюся штукатурку, порожистые скаты черепичных крыш.
— Входи… — Юра открыл дверь комнаты. Из погреба тянуло сыростью.
Она ходила босиком по прогибающимся доскам пола и касалась рукой проступающих в темноте предметов.
— Знаешь, я ведь влюбилась в тебя очень давно, когда увидела по телевизору. Ты пел песню под гитару…
— Но меня никогда не показывали по телевизору. И гитара… Я не умею играть.
— Нет, нет, ты просто забыл. Ты забыл, это давно было. Потом пришел к нам, спросил, есть ли у нас что-нибудь сорок четвертого размера, что не стыдно будет одеть с фраком.
— Чушь сморозил…
— Ты думаешь?
— Уверен. Хотел показаться очень остроумным.
— Вообще-то я знала, что ты все равно придешь.
— А я разве не приходил?
— Приходил, но видел только импорт сорок четвертого размера.
— У нас мальчишка сегодня полетел…
— Ты не слушаешь меня?
— Слушаю. Но Лешка летал, понимаешь, летал! Смотрел на нас всех сверху, видел нас, маленьких, беспомощных, и крылья держали его!
— Крылья?!
— Я же сам ему все рассказывал, чертил и ни черта не смог, а он парил, как этот мужик…
— Мужик?!
— Мужик в рубахе, сапогах, со свертком.
— Я знаю! Вначале он долго поднимается, и сверток цепляется за стены на узкой лестнице, потом он добирается до площадки, туда, наверх, на башню, потом достает крылья и…
— И каблук у него…
— Да, да, стертый каблук со сломанной подковкой. Смотри! Смотри! Вот он!
Мимо окна, отбрасывая огромную тень, шел коренастый мужчина в ситцевой рубахе, в брюках, заправленных в сапоги, с большим свертком в руках. Подковы звонко цокали в тишине спящего города.
— Он идет к башне, я знаю!
— Быстрее за ним! — она вскочила и выбежала на улицу. — Да быстрее ты, быстрее! Он уходит!
— Сейчас! — Юра влез под кровать и, распихивая ящики с закаткой и чемоданы, вытащил большой сверток.
— Бегом! Он пошел к крепости, к башне!
Они вбежали в башню и, спотыкаясь, начали подниматься по лестнице.
— Быстрее, быстрее! Он улетит без нас!
Сверток мешал Юре подниматься, цеплялся за углы, не проходил в узкие двери. Наконец, они добрались до верха, но мужика там уже не было.
Алла села на парапет:
— Неужели это все? Неужели что-то закончилось для нас? Мы его больше не увидим? Наверное, это так и должно было быть. Сегодня появился ты, а он…
— Он улетел.
— Я так всегда ждала его появления. Он приходил, когда было очень плохо. Приходил и летал.
И и с ним, а теперь я с тобой? Ведь мы с тобой тоже должны полететь?
Должны, — он разворачивал сверток. Два крыла трепетали в его руках.
…Солнце откуда-то снизу начало подкрашивать небо, начинался день.
Крылья стремительно падали к морю, беспомощно вращаясь, но возле самой воды вдруг распрямились, вздрогнули и, набирая высоту, полетели над просыпающимся южным городом.
