Странное утро.
Очень странное.
Карамельное.
Прежде чем оказаться в парке, Майка сполна вкусила неожиданностей.
Неожиданность номер один. Девочка проснулась в шесть утра, без будильника — ей приснился странный сон. В нем она видела папину маму, в честь которой Майка стала Майкой. Баба Майя боялась, что внучка простудится и кутала ее в пуховые платки. Было щекотно и душно, но вдруг налетел ветер, увлек бабу в неизвестную даль, а девочке подкинул мысль. «Думай, что говоришь — говори, что думаешь. Не ищи легких путей — ищи правильные», — каруселью закружилась она, и была такой поучительной, такой неотвязной, что Майке не оставалось ничего другого, как стряхнуть сон вместе со всем его содержимым.
Проснуться.
Затем она помылась, почистила зубы, надела синее школьное платье, попила чаю с молоком и — вот вторая неожиданность! — съела две плюшки. Обычно у Майки по утрам не бывало особенного аппетита, и мама чуть не силой заставляла ее съесть то булочку, то пирожок.
Обычно после завтрака она уже опаздывала в школу, а тут времени оставался целый вагон. Казалось даже, что оно тянется медленнее обычного, как карамель-тянучка.
От скуки она совершила неожиданность номер три: доделала все, ну, абсолютно все, уроки — дописала упражнение по языку, решила задачу, от которой вчера заскучала, и вызубрила стихотворение.
Последняя строчка не только запомнилась, но и принялась фокусничать.
«Сказка — ложь, да в ней намек, Майке-дивочке урок», — посулила она что-то чудесное.
А тут и время подоспело. Школьницу будто кто-то по спине легонько шлепнул: пора.
Сбегая вниз по лестнице, она вспомнила про другую странность. Вообще-то, эта странность была самой странной из всех.
Майка встала, умылась, оделась, поела, сделала уроки — а мама и папа все спали, да спали. Тихо-тихо. Даже папиного храпа не было слышно, хотя обычно он весело посвистывает чайником.
Перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, Майка подумала, что, надо было бы разбудить родителей, им же тоже нужно вершить Великие дела, но возвращаться не стала — куда сильней ей хотелось узнать, сумеет ли она перещеголять надменную Великанову в рассказывании стихов.
Интересно! Сегодня школа не казалась Майке скучной. «Надо отыскать веселое в полезном», — пришла ей в голову симпатичная мысль.
Девочка спустилась до первого этажа, заглянула в почтовый ящик, где ничего не нашлось, и помахала теть-Жене — вахтеру.
В своей будочке с большим стеклянным окном теть-Женя сидела перед телевизором и спала с открытыми глазами, а крошечный телевизор говорил ей «а-а-а».
Звук был некрасивый и будто бы даже злой. Сплющив нос о стекло будочки, Майка разглядела на маленьком экране человека с черными кудрями. Раскинув руки, он высился на сцене, глаза его были вытаращены, рот широко открыт, а песни… не было.
— А-а-а…
Майка слышала только этот странный звук, который по справедливости песней считаться не мог и вообще, звучал как-то не по-людски. Глазастые певцы так не выражаются.
Ради интереса Майка задержала дыхание и стала мысленно считать: раз-два-три-четыре-пять… На счет «двадцать пять» что-то хлопнуло.
— Мы алкаем, мы алкаем, — пронзительно закричал певец, умудряясь не менять общей раззявленности. — Ветром-полем призываем, созидаем, сотворяем, даром вечным открываем, этим светлым теплым маем, — веселые слова внезапно оборвались, певец попучился еще немного и, все также, стоя, как приклеененный, гаркнул. — Негодная девчонка, марш на улицу, сколько тебя еще ждать!
Майка отпрянула и, с грохотом скатившись по последним ступенькам, дернула на себя тяжелую дверь.
— …а-а-а… — опять загудел певец любимую букву, пока его не заглушила дверь.
«Ну, и денек», — подумала Майка. Душа девочки пела, и, надо сказать, получалось у нее лучше, чем у певца из телевизора.
— Лучше рано, чем никогда.
Это было дивное утро. Такое тихое, словно его нарисовали. Солнце спало с открытыми глазами, не хуже теть-Жени, деревья, подобно телевизионному певцу, тянулись к небу известного цвета. Всё твердило: ну ее, эту школу, ты посмотри, какой занимается день!
И ноги буквально сами — Майка могла поклясться — повели ее не на горку, в сторону школы, а в прямо противоположном направлении — в парк.
Она отыскала тайную калитку, откинула щеколду в виде диковинной глазастой птицы, и ступила на дорожку, покрытую толстым слоем палой листвы. Листья были старыми и мелкими, похожими на россыпь древних золотых монеток.
Майка заглядывала в парк всего раза два и три — уж очень он был угрюм. Но сегодня все виделось иным. Парк манил, а девочка, внимая его беззвучному зову, уверенно шагала по золотистой дорожке — она будто точно знала, куда направляется.
Вскоре Майка попала туда, где парк притворялся самым настоящим буреломом — здесь были и ветки сломанные, и тяжко склоненные деревья, и кусты, похожие на большие, всклокоченные кучи. Под березой, расколотой пополам, совсем корявой и некрасивой, Майка решила, что идти хватит. Тут и скамейка проявилась.
Она идеально подходила для раздумий о чудесах сегодняшнего утра, о майской красоте, а заодно и о полном счастье…
— Дзынь, — что-то звякнуло оборвавшейся гитарной струной, вырвав Майку из сладкого небытия.
— Динь-дон, — ответил невидимый колокол.
— Нет, без мороженого нельзя, — додумалась, наконец, Майка.
Приняв решение, она задрыгала ногами еще веселей и даже взвизгнула от предвкушения освежающей сладости.
Чудо! Скамейка под ней тоже ответила писком.
Майка взвизгнула еще раз.
Скамейка повторила. Она даже будто подначивала: ну, давай же! действуй!
И только было девочка собралась завизжать изо всех сил, как скамейка легонько поддала ей под зад и… запела.
Маленькое Приключение Майки началось.
— Мы алкаем, жужики!
Ловко, как мамзели…
Эти слова пелись на мотив гимна, который Майка знала из школы, где его включали в торжественных случаях. Музыка была длиннее слов, и потому песня выходила с каким-то подвыванием:
— …По-о-олучаем бу-у-ублики
Из ле-е-есной ка-а-апели…
Голосила не скамейка, а два цветных существа под ней. Один был оранжевый и круглый, как апельсин. Другой — похож на синюю лохматую грушу.
В том, что пели именно они, у Майки не было никаких сомнений. Когда надо было подвывать, то пушистые существа ненадолго зависали в воздухе и заметным подрагиванием отвечали на каждый звук.
Так ведут себя только те, кто поет. Иманжигеева из Майкиного класса, которая часто выступала на школьных концертах, тоже в самых писклявых местах замирала и чуточку тряслась.
— …Этих славных бубликов
Сочные фортели
Кушаем до тугриков,
С кружевной макрелью, —
пронзительно верещали мохнатые апельсин и груша.
У Майки зазвенело в ушах.
— Отставить! — крикнула она.
Оранжевый немедленно хлопнулся на землю, а за ним последовал и синий.
— Молодец, корявка, — произнес апельсин низким мужским голосом, выкатываясь к ногам ребенка. Из какого места раздавался голос, было непонятно, но Майка знала почему-то, что говорит именно он. Еще было очевидно, что ворсистый мячик ей рад, хоть и притворяется ворчуном. — Приступаем ко второй части благовещания, — круглые яркие бока его пошевелились. — Мы принесли тебе благую весть, — объявил он.
— Это очень мило, что вы что-то принесли, — сказала девочка. — Но мне нельзя ничего брать у чужих. Мама не велит.
— Мы принесли тебе благую весть, — повторил оранжевый, давая девочке понять, что от него просто так не отвяжешься: что принес, то и вручит.
— Вы почтальон? — нашлась она.
Почтальонов мама жаловала, а недавно даже рассердилась на Майку из-за того, что та задевала куда-то синее письмо с треугольным штемпелем. Письмо пахло, как рай на земле, но все равно исчезло. Будто сквозь землю провалилось.
— Хорошо. Я очень рада. Давайте, — сказала девочка. — Вас как зовут?
Оранжевый поплевался звуками, которые сложились в слово «Ратла».
Затем тоже самое сделал синий, став для девочки грушей по имени «Мойсла».
— Значит, вот вы какие, Ратла и Мойсла, — сказала Майка, а дальше с ее языка соскользнуло и еще одно новое слово. — Жужики.
Да. По-другому и быть не могло. Существа этой смешной породы непременно должны были называться жужиками и никак иначе.
Тут синий груша Мойсла высоко взвился в воздух и нарисовал перед глазами Майки восьмерку. Воздушная цифра не исчезла и когда она шмякнулся назад в траву: цифра наполнилась светом, затем стала темнеть, меняться, пока не превратилась в кожаный шнурок с розовой жемчужиной на конце. Обретя вес, чудесное украшение с тихим стоном упало к носам Майкиных туфель.
