— Тебе холодно? — спросила Лянку.
— Нет. Одеяло теплое, у нас в деревне такое было, но сгорело в пожаре, — ответила тихо, всхлипнув.
— По одеялке хнычешь?
— Нет. Мамку жалко и бабку…
— Да, их не поднять, — вздохнула баба сочувственно.
— А с вашими ногами что случилось?
— Ох, не бередь душу, девонька! У каждого в этой жизни своя молния случается и бьет без промаха. Иных враз наповал завалит, других изувечит так, что смерть подарком покажется. Уж лучше б сразу пришибло б. Так нет, жить оставила калекой. А зачем? Для мучений? Эх, Лянка! Давно ли я перестала смерть для себя у Бога клянчить, но он не услышал и заставил жить. Думала рехнусь, не выдержу испытания. Но и это минуло. Разве думала, что со мною такое случится? — не улежала в постели женщина и, сев в постели, заговорила:
— У тебя хоть мамка с бабкой и брат имелись, а у меня никого. В детдоме выросла. Родителей не помнила, впрочем, нас там много было. Одних сдали в приют, других забрали у родителей, иных из подвалов, с чердаков сняли, забрали из милиций, понятно, что не от жира в детдоме оказались. Оно и нынче вся земля детскими слезами полита. И плачет детвора, как ты сегодня, по всем кустам да подворотням. Нет счета горю. Ну, а в детдоме голодными и голыми не оставались. Была крыша над головой, нас учили. Я даже педучилище закончила. Другие тоже не остались без дела. С пути никто не сбился, не потерялся в потемках. Мы все дружили меж собой даже после детдома. Знаешь, родными считали друг друга и помогали, поддерживали каждого. Но после окончания училища нас распределили на работу, кого в деревню, в поселки, по разным городам. Тогда всех после учебы распределяли по заявкам. Вот так и меня направили сюда в Нальчик. Я о нем понятия не имела тогда. А это Кабардино-Балкария. Не Русь. Красивое место, сказочное, город чистый, ухоженный, весь как в ладони гор. В парках и скверах голубые ели и платаны, а бульвары в розах. Красота такая, что глаз не оторвать. И меня сюда послали работать воспитательницей в детский сад. Тут же дали место в общежитии, а вскоре я познакомилась с Хасаном. Красивым парнем он был. Девчонки говорили, что мы с ним очень похожи, называли двойняшками, — рассмеялась женщина тихо и спросила:
— Лян, ты спишь?
— И не думаю! Я слушаю, — отозвалась девчонка, сбросила с себя жаркое одеяло.
— Так вот, Хасан верной собачкой ходил за мной по пятам. Называл розой, королевой, красавицей. А вскоре позвал в жены. Уж чего только ни обещал! Сулил золотые горы. Мне не хотелось насовсем оставаться в Нальчике, мечтала вернуться к себе, как только отработаю диплом. Думала, что три года пройдут незаметно. Да и нравились мне наши березки, соловьи и реки, наши леса и люди, скучала по ним. Но, сама не заметила, как полюбила Хасана. Он стал самым главным в моей жизни. Хотя, что ты в этом понимаешь! — хотела прерваться и услышала:
— А что дальше было?
— Почти год я встречалась с ним, все изучала, присматривалась и все ж насмелилась, согласилась выйти за него замуж. Он меня к своей родне привез, в дом. Там человек двадцать ютились в трех комнатухах. Я так и не поняла, а где мы жить станем? Ведь не то спать, ступить некуда. Либо старик иль ребенок откуда-нибудь вывернутся. И все орут, нормально говорить не умеют. Короче, ночью Хасан уволок меня в какой-то угол и там под шумок обабил. На том вся любовь закончилась, я должна была подчиниться их обычаям. Мыть ноги свекру и свекрови, готовить на всех еду, убирать в доме, нянчить и присматривать за детьми, лечить стариков, не перечить мужчинам, слушаться всех старших и если что-то не так, молча переносить брань от Хасана, к тому ж работать в детсаде и не приведись пожаловаться, как мне плохо в семье.
— А чего не сбежали?
— Куда? Я даже в туалет одна не выходила, к тому ж забеременела вскоре. Родила. Тут уж полегче стало, меня уже не загружали, как кобылу, давали иногда отдохнуть. Но жила, как в зверинце, и все мечтала вернуться в свой город, на родину. А уж как кляла себя за согласие на замужество, только мне известно. Самое обидное было в том, что поделиться ни с кем не могла. Старшие невестки по-русски почти не говорили и не понимали меня. Да и говорить им некогда, они целыми днями вязали свитеры и кофты из серебрянки, а старухи продавали их на базаре. Тем и кормились.
— А ваш муж работал? — перебила Лянка.
— Ну да! Как иначе? Его семья имела своих овец, и мужчины пропадали в горах на пастбищах. Одни меняли других. Работы хватало всем. Даже дети умели вязать. Никто не сидел без дела. Правда, нужды не знали. На столе всегда всего полно. Меня не только одели и обули, а и нарядили, как новогоднюю елку, всю осыпали золотом, бриллиантами. И я смирилась, стала привыкать к этой семье. К тому ж Хасан почти не бил меня, не то что старшие невестки от своих получали почти каждый день.
— А за что?
— За язык! Сказала мужу слово поперек, тут же получила. Коль родителей ослушалась, шкуру до пяток снимали. Никого не обделяли плетью. Защитить иль вступиться некому. Родители тех баб жили в соседстве, но никогда дочерей не выгораживали. Не принято у них такое. И меня, как только пришла, перестали звать Катей, по-своему нарекли — Каражан. Это ихнее имя, и я согласилась. Куда было деваться. Пришлось повязать голову платком, чтоб быть как все их бабы и не выделяться. Так велел Хасан. А там против мужа не попрешь. Их мужики не то что наши. Не возьмут у бабы тяжеленные сумки, не понесут домой с базара. Это удел баб. Неси, хоть сдохни, их мужики идут впереди налегке, даже не оглядываясь, зато жены хуже вьючных трусят следом, хоть ей через час рожать, едино муж не поможет, не положено ему, осмеют иначе. А у меня как прорвало, едва первый — Аслан, встал на ноги, я снова забеременела. И опять мальчишку родила. Мишаньку. Он у меня хороший. Ты еще не спишь? — спросила девчонку.
— Ни в одном глазу! А что с ногами случилось? — напомнила Лянка.
— Вот я к этому и подбираюсь, — невесело усмехнулась Катя и, укутавшись в одеяло, продолжила:
— Когда я родила Мишку, подошла наша очередь на получение квартиры. Жить у родителей стало невмоготу. Старшие невестки рожали каждый год, и домишко уже не вмещал всех жильцов. Я взмолилась у начальства, попросила хоть какое-то жилье. Меня все просили подождать еще немного. Но прошли еще четыре года, Аслан уже пошел в школу, Мишка подрастал. В тот день я как всегда взяла младшего за руку, повела в детсад, где работала. Я даже не предполагала, что это мой последний рабочий день. Слышь, Ляна?
— Конечно!
— День уже подходил к концу. Детвора, поужинав, высыпала во двор. Все ждали своих родителей. Уже половину ребятишек забрали, когда пришел за своею внучкой Мадиной старик Юсуф. Он долго одевал и обувал внучку, та капризничала. И пока они собирались, из всей группы остались только двое детей. Последним был мальчонка, его родители всегда забирали сына позже всех. И я выглянула за калитку, чтоб увидеть их. Но тут же заметила страшное. Неподалеку от детсада проходила железная дорога, потому мы целыми днями держали калитку на замке. Здесь же она была открытой. Дед Юсуф забылся в разговоре со своим однополчанином, а Мадинка — его внучка, уже забралась на рельсы и играла мячом на шпалах. Она увлеклась как всегда и не видела, что из-за поворота мчит на громадной скорости пассажирский поезд. Никто в его сторону не оглянулся. Времени было в обрез. Мне стало страшно, что будет с Мадинкой, а ведь она самая смышленая в группе, быстрее всех запоминала стихи и песни, ласковая, теплая девчонка, я больше других детей любила ее. А тут, сама не знаю, меня словно ветром понесло. Я жутко испугалась за Мадинку и побежала к ней с одною мыслью, только б успеть… Помню, как схватила Мадинку, столкнула с рельсов на насыпь, она покатилась кувырком вниз с криком, воплем, о себе не подумала, некогда было. Ведь девчонку растили ее бабка с дедом. Хорошие люди.
— А без ног как остались? — напомнила Лянка.
— Мадинку я спасла. А вот сама не успела от поезда убежать. Споткнулась о рельсу, упала, машинист не успел затормозить. Переехал мои ноги. Я и не поняла. Потеряла сознанье от боли, когда пришла в себя, уже в больничной палате, — вздохнула Катя и умолкла.
— Вам хоть помогли?
— Ага! Держи карман шире! Кто и чем помог? Я когда очнулась и поняла, что случилось, онемела с горя. Хотела руки на себя наложить, да нянечка ни на шаг не отходила, все успокаивала, уговаривала, что мне нужно жить для детей, что все образуется. Да я понимала, что вместе с ногами потеряла все. Кому нужна калека? И не ошиблась. Хасан пришел на третий день вместе с отцом, навестить вздумали, и спрашивают:
— Ты что, совсем дура? Зачем бросилась спасать чужого ребенка, а своих забыла! Как станешь их растить? Кто за тобой ухаживать будет? На что рассчитывала идиотка сумасшедшая?
— Если ты думаешь, что я у тебя в няньках присохну, то напрасно мечтаешь! Мне нужна здоровая жена, а не безногая колода! — сказал Хасан.
