— Прекрати! Идиотка! — холодно распоряжается она.
Это мне. Но меня не остановить. Сегодня первое апреля, я хотела посмеяться, и я смеюсь от души.
— Ха-ха-ха-ха-ха!
Командирша пытается отвоевать позиции.
— Что она сказала перед тем, как повесить трубку?
— Ничего.
От этого ответа командирша меняется в лице. Из строгого оно стало испуганным. Я могу смеяться целый день над чем угодно, хоть палец мне покажи, но когда у старшей сестры такое лицо, смеяться не хочется.
А младшая все дрыгает ногами на кровати.
Теперь уже я ее трясу. Смех и дрыганье тут же прекращаются. Я-то трясу куда сильней. Я не командую, я просто как дам — своих не узнаешь.
Поворачиваюсь к старшей сестре. Я ей больше не враг, я стала ее правой рукой.
— Когда она услышала «„Он“ пришел» — сразу бросила трубку.
До меня вдруг доходит, насколько идиотской была моя шутка. Хорошо еще, что мы не разыграли маму…
И что теперь делать? Кто как а я не знаю.
— Я ей перезвоню…
— Да, перезвони!
Старшая сестра идет к телефону и по пути фыркает на меня:
— Видишь! Все ты со своими глупостями…
Она права. Я делаю одни глупости. Надо сначала подумать, а я не думаю. Даже если меня предупреждают — все равно делаю. Не знаю почему. Такая я, и все.
Я опускаю голову. Сейчас она все исправит.
— Алло!..
— Добрый день, попросите, пожалуйста, мадам Анизо. Это ее племянница.
— Не беспокойтесь, она уже вышла.
— Да? Спасибо. До свидания.
Старшая сестра вешает трубку. Поворачивается ко мне. Вид у нее растерянный.
Она честно хотела меня выручить, но на этот раз не получилось.
— Уже вышла…
Старшая сестра больше не обижается на меня. Младшая тоже. Опять тебе нагорит — так они обе думают. В комнате дышать нечем от этих мыслей. Младшая сестра начинает реветь. Старшая ее утешает:
— Не плачь…
— Ей нагорит.
У меня уже ноет в животе. Ну и пусть меня огреют дубиной по башке! Еще посмотрим, что окажется крепче!
Я вскакиваю, уперев руки в бока.
— А мне плевать! Я не боюсь! С первым апреля! — скандирую я, как будто передо мной не две, а тысяча сестер.
В дверь звонят. Никто из нас не двигается с места. Звонок повторяется — долгий и настойчивый.
Я смотрю на сестер — их опять только две.
— Боюсь, — хнычет младшая.
— Тс-с-с-с.
Когда такие дела, лучше все-таки выйти, чем прятаться.
— Ая не боюсь.
Я иду к двери в конце коридора. Звонок умолк.
— Тс-с-с-с!
— Кто там?
— Это я, Анжела!
— Уже?
— Подожди, сейчас.
Я отпираю, и тетя вихрем врывается в квартиру. Захлопывает за собой дверь так, будто за ней кто-то гонится. Тяжело дышит. Она бежала, летела к нам на помощь. Я вижу, что ей страшно. Ее голос дрожит, когда она спрашивает:
— Где «Он»?
Я не знаю, что ответить.
И тут выходит старшая сестра.
— «Он» стучал в дверь. Мы не открыли. «Он» ушел.
Спасибо тебе, старушка. Я в долгу не останусь.
* * *
— Что ты делаешь?
Тьфу ты, я-то думала, никого нет. Быстро захлопываю дверцу маминого шкафа. Вот я и попалась.
— Что ты взяла?
Командирша буравит меня глазами — прямо тебе комиссар полиции.
Я рылась в мамином шкафу. Меня застукали. Сестры, старшая и младшая, вернулись из библиотеки. Они еще в пальто, с книгами, завернутыми в полиэтилен. Я не слышала, как они вошли.
— Ничего я не брала.
Я прячу похищенное за спиной.
Взяла я лишь фотографию. Одну маленькую фотографию. Она должна свободно поместиться в задний карман моих джинсов! Я шарю рукой по попе слева. Вот зараза… Оторвал кто-то, что ли, у меня карман?
— Что ты делала в маминой комнате? Что ты взяла?
В последний раз пытаюсь нащупать карман. Нету его, будто и не было никогда.
Рядовой смотрит на меня, хмуря бровки. Ломает голову, что я на сей раз выдумала. Мои сестры, старшая и младшая, взяли меня в клещи. Попробуй теперь выйди из маминой комнаты: они загораживают дверь. Драться мне с ними, что ли? Иначе мне не выбраться отсюда, а здесь я — воровка. Обворовала родную маму.
— Что она сделала? — насупившись, спрашивает младшая.
— Украла что-то из маминого шкафа.
Младшая не верит своим ушам. Это шок.
Я могу вытворять что угодно, она все проглотит, но посягнуть на нашу маму — нет, это я зарвалась! Я уже и сама так думаю. Давно заметила: когда взрослые в чем-то виноваты, они первыми выходят из себя. Так орут, что переорут всех обвинителей, и всегда оказываются правыми. Вот и я сейчас выйду из себя. Ну же… Не получается.
— Я ничего не крала.
Мой неуверенный голос укрепляет их в мысли, что я совершила нечто предосудительное. Нарушила самый главный закон. Закон доверия в нашем клане. Я теперь недостойна клана, недостойна своей семьи. Даже выйти из себя не получается. Недостойна, и все тут.
Командирша обращается к потерявшей разом все. Я пропала. Смотрю на двух моих сестер: эта армия будет воевать дальше без меня. Разве они поймут мой позорный поступок? Они встали бы на мою защиту против всех и вся, но если увидят, что у меня в руке… Как будто зеркало разобьется. Никогда уже не будет так, как раньше. Нашей группы, клана, батальона не станет по моей вине.
— Ну ладно.
Я глубоко вдыхаю — для храбрости.
И показываю ее. Маленькую черно-белую фотографию.
Мужчина, светловолосый и светлоглазый, в черном костюме, улыбается в объектив.
Без подписи.
Мы, все трое, смотрим завороженно — нас точно засасывает это лицо, которого мы никогда не видели. Мы не в силах оторвать глаз от этого силуэта. Фотография леденит нашу кровь.
Мои сестры ведут себя совсем не так, как я ожидала. Они трогают фотографию. Хотят до мельчайших подробностей рассмотреть неподвижную фигуру. Вдруг на этой фотографии все же есть какой-нибудь знак? Вдруг, если поднести ее близко-близко к лицу, она заговорит человеческим голосом? Вдруг, если смотреть долго-долго, улыбка на ней превратится в страшный оскал? И появится злой бес, который в этой фотографии прячется? Сколько времени фотография может лгать?
— Там есть еще? — спрашивает старшая сестра, дернув подбородком в сторону маминого шкафа.
— Полно.
Ее аж затрясло от моего ответа. Ей тоже хочется открыть шкаф.
— А не заметят, что одной не хватает?
— Нет. Честное слово.
Она колеблется. Моя старшая сестра сама не своя, да и я тоже, и младшая. Она еще раз оглядывается на большой шкаф, где спрятано много снимков. Отдает мне фотографию — не может больше держать. Я беру ее, беру в руки фото этого мужчины. Глаза. Рот. Нос. Улыбка. Фотография жжет мне пальцы.
Младшая сестра прижимается ко мне. Старшая обнимает нас обеих. Глаза с фотографии мечут в нас молнии.
Это ему мы не должны открывать дверь!
— Только бы она не увидела!
Командирша вырывает у меня фотографию. Проворно сует ее в тот самый карман, которого я не нашла.
— Что будем делать? — нарушаю я молчание.
— Ты больше ничего не трогала в шкафу?
Я мотаю головой.
— Она точно не заметит?
Я киваю. Старшая сестра берется за дверцу шкафа… Нет, она не может. Не может его открыть. Она бросает на меня молниеносный взгляд. И я еще раз открываю мамин шкаф. Стопка шарфов, колготки, носки. Я приподнимаю ворох одежды. Картонная коробка и альбомы спрятаны в глубине и прикрыты мамиными юбками и жакетами. Кружевные края фотографий высовываются наружу. Мы опять завороженно смотрим.
Младшую так и подмывает запустить руки в фотографии. Но старшая вдруг захлопывает дверцу.
— Спрячем ее в книге, в моем секретере. Она никогда не найдет. Смотреть будем только вместе, на общем собрании.
Ну что, согласны мы на такие условия? Мы молча киваем. Мы согласны. И тихонько выходим из комнаты.
Такого сумбурного общего собрания еще не бывало у нашей троицы. Нет больше никакого регламента. Никакой иерархии. Все говорили вразнобой, перебивая друг друга.
Мы изучили фотографию вдоль и поперек «Он» — живой. У «Него» есть глаза. «Он» носит одежду. Откуда эта одежда? Волосы лежат красиво. Значит, «Он» ходит в парикмахерскую? Я заметила висящее на заднем плане пальто:
— Смотрите! У «Него» и пальто есть!
— Если «Он» носит пальто, значит, ему бывает холодно?
— Да… наверно…
— «Он» мерзнет!
— А вот кусочек его руки!
Что значил этот кусочек руки? Руки, которая принесет несчастье, если, не дай бог, коснешься ее.
Мы наклонились, чтобы получше разглядеть часть руки, которая не сегодня завтра постучит в нашу дверь.
— «Он» прячет ее в кармане, такая она страшная!
— А может, «Он» полез за носовым платком?
— Да. «Он» хочет высморкаться! Потому что «Он» замерз!
— «Он» сморкается?
