— Мне крайне неприятно нарушать ваш праздник, миссис Блум. Но уже почти половина восьмого.
— Как скажете, так и будет, мистер Фаббио. Вы хозяин.
В холле представители двух стран перемешались и на мгновение застряли: мужчины — поприветствовать новых знакомых, женщины — бросить оценивающий взгляд на платья друг друга. И вот мое стадо в пятьдесят голов, мыча и жужжа, направилось в ресторан. Я в роли скотника замыкал шествие.
При виде флагов раздались возгласы удовольствия. Какое-то мгновение я опасался, что мои подопечные разразятся национальными гимнами «Звездное знамя» и «Боже, храни королеву» — такое случалось, — но я вовремя поймал взгляд метрдотеля, и нам удалось усадить их прежде, чем это произошло. Вперед, к моему собственному маленькому столику в углу. Один из варваров-одиночек пристроился к углу длинного стола, откуда мог наблюдать за мной. Я его сразу вычислил, поскольку хорошо знаю людей этой породы. От групповода он ничего не добьется, и не исключено, что в Неаполе у меня будут с ним неприятности.
За обедом я обычно проверял счета. Так у меня было заведено. Мне не мешал шум голосов, стук тарелок. Если не заниматься подсчетами каждый день, то не сведешь концы с концами и не оберешься неприятностей в центральной конторе. Бухгалтерские дела меня не обременяли. Занимаясь ими, я отдыхал. Когда расчеты были закончены, а тарелка убрана, я мог откинуться на спинку стула, допить вино и выкурить сигарету. То было время истинного отчета — но не в суммах, который требовалось ежедневно отправлять в Геную, — а в своих собственных мотивах и побуждениях. Сколько еще это будет продолжаться? Зачем я этим занимаюсь? Что гонит меня, словно отупевшего возничего, на моем вечном, бессмысленном пути?
— Нам за это платят, не так ли? — сказал как-то Беппо. — Мы зарабатываем неплохие деньги.
В Генуе у Беппо были жена и дети. Милан — Флоренция — Рим — Неаполь: для него все едино. Работа есть работа. После поездки три дня выходных, дом, постель. Он был доволен. Никакой внутренний демон не нарушал его покой, не задавал вопросов.
Невнятный говор, на фоне которого выделялись голоса варваров, перерос в рев. Мое небольшое стадо голосило во все горло. Сытые, ублаженные, с языками, развязанными содержимым выпитых бокалов (неважно, что в них было налито), они на краткий миг освободились от забот и сомнений в ожидании того, что принесет ночь — а что могла она принести, как не сон рядом с супругом или супругой после мимолетного осмотра старинных, чужих и непривычных им зданий, фальшиво подсвеченных ради их удовольствия и промелькнувших за запотевшими от их дыхания окнами наемного автобуса. Каждый из них утратил свою индивидуальность. Они слились воедино, бежали от всего, что их сковывало и сдерживало, — но куда?
Надо мной склонился официант.
— Автобус ждет, — сказал он.
Без десяти девять. Время забирать пальто, шляпы, шарфы, пудрить лица. Лишь после того, как я всех пересчитал и они вошли в автобус — была одна минута десятого, — я сообразил, что насчитал только сорок восемь голов. Двух недоставало. Я справился у водителя, местного жителя, поскольку Беппо разрешалось провести этот вечер по своему усмотрению.
— Две синьоры вышли раньше других, — сказал он мне. — Они вместе пошли по улице.
Я оглянулся через плечо в сторону виа Венето. Отель «Сплендидо» находится на соседней улице, но с тротуара видны яркие огни, освещенные витрины магазинов и машины, текущие по направлению к порту Пинчана. Для большинства женщин это место предлагает гораздо больше соблазнов, чем Колизей, куда мы направлялись.
— Нет, — сказал водитель, показывая налево. — Они пошли вон туда.
Из-за здания на углу виа Сицилиа показались две торопливые фигуры. Мне следовало бы сразу догадаться. Две вышедшие на пенсию школьные учительницы из Южного Лондона. Вечно обо всем расспрашивающие, вечно все критикующие, они были ярыми реформистками. Именно эта парочка заставила меня остановить автобус по пути в Сиену: они уверяли, что какой-то человек жестоко обращается со своим ослом. Именно они, увидав во Флоренции заблудившегося кота, вынудили меня потерять полчаса нашего драгоценного времени на поиски его дома. В Перудже мать, выговаривавшая ребенку, в свою очередь получила выговор от школьных учительниц. И вот теперь они, возмущенные и негодующие, с громким топотом подскочили ко мне.
— Мистер Фаббио… кто-то должен что-нибудь сделать. Там за углом на церковной паперти скорчилась старая женщина. Она очень больна.
Я с трудом сдержался. Римские церкви служат прибежищем для всех нищих, бродяг и пьяниц, которым придет охота развалиться на паперти, пока их не заберет полиция.
— Не волнуйтесь. В этом нет ничего необычного. Полиция о ней позаботится. А теперь, прошу вас, поспешите. Автобус ждет.
— Но это возмутительно. У нас в Англии…
Я твердо взял обеих женщин под руки и подвел к автобусу.
— Вы не Англии, а в Риме. В городе императоров ослам, котам, детям и престарелым воздается по заслугам. Старухе повезло, что в наше время львам не скармливают всякие отбросы.
Учительницы все еще задыхались от негодования, когда автобус, свернув налево, проезжал мимо той самой церкви, где лежала женщина.
— Смотрите, мистер Фаббио! Смотрите!
Я покорно подтолкнул локтем водителя. Он понял и, чтобы мне было лучше видно, снизил скорость. Туристы, сидевшие справа, прильнули к окнам. Уличный фонарь рельефно освещал женскую фигуру. У меня, как и у каждого человека, бывают минуты, когда в памяти что-то включается, и я испытываю ощущение, которое французы называют deja vu. Где-то, как-то, одному Богу известно когда, я уже видел эту склоненную позу, это бесформенное одеяние, эти скрещенные на коленях руки, голову, покрытую тяжелой шалью. Но не в Риме. Мое видение было не отсюда. Воспоминание детства, затуманенное прошедшими годами.
Когда автобус рванулся дальше, навстречу залитой светом прожекторов мечте каждого туриста, один из влюбленных на заднем ряду достал губную гармошку и заиграл — песню, давно приевшуюся мне и водителю, но очень популярную среди варваров и говяжьих туш.
Чуть позже полуночи мы вернулись к отелю «Сплендидо». Моя группа в пятьдесят голов, зевающая, потягивающаяся и, смею надеяться, довольная, по одному вышла из автобуса и прошла во вращающиеся двери отеля. К этому времени они уже были столь же индивидуальны, как автомобили массового производства, только что сошедшие с конвейера.
Я умирал от усталости и хотел лишь одного: поскорее оказаться в постели. Инструкции на завтра, последние наставления, благодарности, пожелания доброй ночи и конец. Забытье на семь часов. Групповод может исчезнуть. Когда дверь лифта закрылась за, как мне показалось, последним из них, я вздохнул и закурил сигарету. Это было лучшее мгновение дня. Но из-за колонны, где он, должно быть, прятался, выступил одинокий варвар средних лет. Он покачивал бедрами, как делают все они при ходьбе, бессознательно отождествляя себя со своими цветными собратьями.
— Как насчет того, чтобы пропустить стаканчик в моем номере? — спросил он.
— Извините, — ответил я, — но это против правил.
— К черту правила, — заявил он. — Сейчас нерабочее время.
Он вразвалку подошел и, бросив взгляд через плечо, сунул мне в руку бумажку.
Я повернулся и вышел на улицу. Такое уже случалось, случится и еще. Мой отпор и вызванная им враждебность со стороны варвара станут фактором, с которым придется считаться на протяжении всего путешествия. Надо терпеть. Учтивость, которой я был обязан своим работодателям в Генуе, не допускала жалоб. Но «Саншайн Турз» платила мне не за то, чтобы я утолял похоть или одиночество клиентов.
Я дошел до конца квартала и на минуту остановился, впивая холодный воздух. Мимо проехали две или три машины и скрылись. С виа Венето за моей спиной доносился приглушенный шум невидимого транспорта. Я посмотрел в сторону церкви — на паперти по-прежнему лежала одинокая фигура.
Я бросил взгляд на бумажку, которую все еще держал в руке. Это была купюра в десять тысяч лир. Намек, подумал я, на будущие милости. Я перешел улицу и наклонился над спящей женщиной. От нее пахло винным перегаром, изношенной одеждой. Я нащупал спрятанную под шалями руку и вложил в нее деньги. Вдруг женщина пошевелилась. Подняла голову. У нее были орлиные черты лица, некогда большие глаза глубоко ввалились, пряди выбившихся из-под шали волос рассыпались по плечам. Наверное, она приехала издалека: при ней были две корзины с вином, хлебом и еще одной шалью. И вновь меня охватило ощущение близости прошлого, чувство, которое невозможно объяснить. Ее рука, теплая, несмотря на холодный воздух, задержалась на моей в бессознательном порыве благодарности. Ее губы шевельнулись.
Я отвернулся и, кажется, побежал. Назад, в отель «Сплендидо». Если она и позвала меня, — а я мог поклясться, что позвала, — я не слышал, не хотел слышать. У нее есть десять тысяч лир, утром она найдет кров и пищу. У нее нет со мной ничего общего, а у меня с ней. Задрапированная фигура, склоненная, словно в погребальной молитве, — порождение моего воображения и не имеет никакого отношения к пьяной крестьянке. Во что бы то ни стало я должен заснуть. Должен быть бодрым к утру, к посещению собора Св. Петра, Замка Св. Ангела…
