Мальчишки с воплями бросились врассыпную, а Димка замешкался. Он был неуклюжим толстяком, и колдун поймал его за шкирку.
— Ага! Попался! Смерть твоя пришла! — Вытаращил глаза старик.
— Нееет! Не хочу! Мама! — Димка затрепыхался от ужаса.
— Сейчас зажарю на сковородке, — шипя продолжал колдун. Я жирненьких люблю.
Вдруг глаза у Димки остекленели. Он отключился.
— Эй, дурачок! Да шучу я, шучу. Ты что, честное слово! — Старик уложил Димку на скамейку и легонько хлопал его по щекам. — Вот что значит — меры не знать, когда своих детишек Бог не послал. Да не съем я тебя, дурачка!
Димка начал приходить в себя. Увидев перед собой лицо соседа, он снова затрясся, и свалился со скамейки.
— Смерть, смерть! — кричал он, удирая в подворотню. — Смерть!
Он ошибался, это была всего лишь репетиция смерти. Но кличка эта навсегда закрепилась за стариком.
7.
Жил Александр Валерианович один, в похожей на пенал комнатке напротив входа в коммуналку. Из комнаты он выходил редко, по крайней необходимости: пройти в туалет, или вскипятить чайник. Столик его на кухне поддерживался в идеальной пустоте: две чашки, чайник и старенькое полотенце. По слухам, Александр Валерианович не спал ночами, бродил по комнате и что-то бурчал себе под нос. К тому же, он никогда не готовил, тем самым укрепляя подозрения соседей в его связи с нечистой силой.
— Нет, ну скажите, разве может живой человек может водкой да кипятком питаться? — возмущалась женщина-гора Анна Петровна. Тетя Аня работала газовой сварщицей на стройке, а муж ее, Виктор Иванович, заправлял самолеты в Шереметьево и любил водку.
— Анечка, — бабушка моя, занесенная судьбой в городок этот из блокадного Ленинграда, пыталась нести в массы свет образования. — Возможно, он на диэте. Вы знаете, бывают концентраты в пакетиках, супы, например. Достаточно залить их кипятком…
— Пакетики… — Анна Петровна начинала возмущаться. — Как в коридоре пройдет, так вонища — хоть ноги уноси. А зачем он по ночам шастает? Может он продукты ворует, когда никто не видит? А? Откуда я знаю? В прошлом году купила мясных обрезков на холодец, и кто-то все сожрал.
— Да это Иван Алексеевич с дружками, они сдачу объекта отмечали.
— А я почем знаю? Может и Ванька, а может и этот. Тьфу ты, привезло с жильцом. Никогда ни здрасти, ни спасибо не скажет. Пройдет, как будто нас не видит. Нет, не зря Советская власть его посадила.
— Так его же реабилитировали, по ошибке осудили.
— А мы люди простые. Просто так никого не сажали.
— Ну хорошо, хорошо, Анечка, — смутилась бабушка. — Как скажете.
8.
В киоске около станции продавалось мороженое. «Сливочное с Розочкой» за 19 копеек, «Крем-Брюлле» за одиннадцать. Но даже аромат «Чародейки» с орехами за 28 копеек не мог сравниться с благоухающими таинствами магазина «Культтовары».
В «Культтоварах» пахло резиновыми сапогами, клеенкой, брезентом, и удилищами. Рядком мерцали фиолетовые стекла биноклей и подзорных труб. На прилавке под стеклом выстроились грузила, крючки, мотки с леской и хитроумные блесны.
Около входа в магазин стоял цветной телевизор, единственный в городке. В те годы цветная трансляция включалась лишь изредка — во время правительственных новостей, художественных фильмов и, почему-то, детских спектаклей. Спектакли эти шли часов в одиннадцать утра, и собирали в «Культтоварах» благодарную аудиторию.
Дровосек с сизо-фиолетовой физиономией размахивал топором, подрубая под корень ярко-желтую ель.
— Смотри, — Коля Семечкин уже смотрел эту передачу на прошлой неделе. — Сейчас он буржую ебнет!
На экране появился король с толстенными щеками, и фиолетовый дровосек, тут же дал ему топорищем по кумполу.
Король упал и начал смешно дрыгать ногами. Мальчишки взревели от восторга.
Актера, игравшего короля, я случайно встретил спустя много лет на Шаболовке. Он был уже совсем старым, но все еще продолжал работать в детской редакции телевидения. Я наткнулся на него в студийной столовой, где он жадно пил чай со сдобной булкой. Он поймал мой взгляд, обмакнул булку в чай, и понимающе усмехнулся.
9.
Я крепко держал удочку.
В кармане лежали 20 копеек. Я выцыганил их у бабушки с пенсии на покупку нового поплавка. С другой стороны, мой старенький, пузатый поплавочек был ничем не хуже остренького перьевого. А на 20 копеек можно было купить сливочное мороженое в вафельном стаканчике.
— Какое тебе, мальчик?
— Сливочный пломбир с розочкой.
Копейка сдачи. Легкие угрызения совести.
Я сладострастно откусил краешек сливочного стаканчика, но поймал смеющийся взгляд вдруг откуда ни возьмись взявшегося Александра Валериановича, и тут же подавился.
Смерть сидела на скамейке, в скверике на углу Первомайской и Ленина. Под скамейкой стояла пустая бутылка водки, а в кустах боярышника стонал Димкин отец — Иван Алексеевич.
— Здравствуй, племя молодое, — протянул сосед, и прикрыл глаза.
— Здравствуйте, Александр Валерианович.
— Вкусное мороженое?
— Вкусное. А что, дяде Ване плохо? Может быть я сбегаю, тетю Клаву позову?
— Не стоит. Впрочем, все это не суть важно. Ивану хорошо. Тебе хорошо, Ваня?
— Угу, — вырвалось из Димкиного родителя.
— Вот видишь, мальчик. Он постигает блаженство, недоступное простым смертным. Я с удовольствием обсудил бы с тобой вечные проблемы, но — увы!
— Александр Валерианович, извините, мне пора домой. Бабушка рассердится, вы знаете, у нее больное сердце.
— Вот за что я тебя люблю, так это за обороты речи.
— Простите?
— Бог простит.
— Бога нет, — из кустов вылез Димкин отец. — А, этот, внучок… Они себе на уме… Они тоже ордер на квартиру получить хотят. Поэтому бабка его в завкоме работает. А мне ордер, чтобы вы знали, за ударный труд дали, и за то, что начальник треста — депутат.
— Помолчи, Ванюша. Понимал бы чего… Бог есть. — Александр Валерианович вдруг стал жалок. Морщинистое лицо покрылось неестественным румянцем, неприлично вспыхнув на фоне выцветшей рубашки, на которой не хватало половины пуговиц.
— Темный ты в политическом смысле человек, — промычал Иван Алексеевич.
— Зато я Ленина видел, — скромно сообщил Александр Валерианович. — Вот, как тебя.
— Брешешь, — обомлел дядя Ваня.
— Шучу, шучу! — рассмеялся сосед. — Ты, Саша, не обращай на него внимания. И на меня тоже. — Александр Валерианович потряс головой. — Иди-ка лучше домой. Бабушке привет передавай.
10.
Как-то раз, вернувшись из школы, я обнаружил соседа в нашей комнате. Александр Валерианович был тщательно выбрит, хоть и одет во все ту же рубашку с обтрепанным воротником. Воздух был густо пропитан валокордином. На столе лежала коричневая папка с тесемками.
— Здрасти, — удивился я гостю.
— Здравствуй, тезка. Ну, мне пора, пожалуй.
— Куда вы торопитесь, может быть, выпьете чаю? — Бабушка, как мне показалось, была растеряна.
— Нет, благодарю. Я буду Вам крайне признателен. Видите ли, у меня никого не осталось. Мысли всякие в голову лезут… А вы — единственный человек в нашем окружении, в силу известных причин вызывающий у меня доверие.
— Конечно, Александр Валерианович. Я все понимаю, — твердила бабушка.
— Бабушка, а зачем он приходил? — меня терзало любопытство.
— Александр Валерианович просил меня помочь с оформлением пенсии.
— Ааа, — я мгновенно потерял интерес к папке, тем более, что бабушка куда-то ее тут же спрятала.
Через пару недель Александр Валерианович умер. Я впервые видел вблизи покойника, еще недавно разговаривавшего и бродившего по квартире живым. Он лежал в обтянутом красным сукном гробу, по полу были разбросаны пряные еловые ветки. Гроб снесли вниз, поставили на две табуретки около входа в подъезд, потом увезли.
Вечером соседи собрались на коммунальной кухне, устроив что-то вроде поминок. Окна запотели от картофельного пара, аппетитно пахло селедкой, луком и сильно-кислой капустой.
— И ведь никого из родных у него не было, ни детей, ни жены, — переживала слегка захмелевшая тетя Аня. — Вот, жил человек, один-одинешенек.
— А ты выпей, Анна Петровна, — дядя Витя подцепил на вилку кусок селедки. — Бог дал, Бог взял. Все там будем.
— А он ведь в бога верил. Темный был человек, хоть и образованный. — Вздохнул Иван Алексеевич.
— Не наш элемент, конечно, — рассудительно заметил дядя Витя. — Но в положение входил. Вот мне, к примеру, как-то рубль занял, а потом даже не напоминал.
— А Ленина видел, — многозначительно покачал пальцем Иван Алексеевич. Да. Как меня. Так и сказал: Я, Ваня, Ленина, как тебя видел.
