— Ну как, вкусно? — спросил папа.
— Угу.
— Ну пожалуйста, — сказала мама.
— Не могу. Я на дежурстве.
— ...
— Ладно, ладно, иди одна.
Папа взял половинку поджаренной моти, подул на нее и тоже стал есть.
— Я пригляжу за Тадао. — Мама молчала.
— Еще будешь? — спросил папа у Тадао.
— Буду.
С железной крыши, ухнув, свалился пласт снега.
— Ладно, — сказала мама, поднимаясь, — обойдусь без тебя. Пойдем, Тадао.
Она отняла у сына недоеденную моти.
— Пусть Тадао побудет со мной. Зачем он там, только мешать будет.
— В моем родном доме мой сын никому мешать не будет. Ты его тут еще простудишь, чего доброго.
— Ну, делай как знаешь, — ответил папа.
— Мама, мама умерла... — плачущим голосом проговорила мама. — Ну прошу тебя, пойдем вместе.
— Говорю же, на дежурстве я.
— Я понимаю, но...
— Тадао, — сказал папа, — оставайся со мной, на улице холодно.
— Не, я на зайцев охотиться пойду.
— Я же сказала, никаких зайцев. — Мама надела тэта и стала обувать Тадао. Папа, сидя на котацу, доедал лепешку. Мама с Тадао вышли из дома.
— Я потом приеду! — крикнул им вслед папа.
Мама вытерла припухшие глаза и ничего не ответила. Из трубы вылетел уголек и, дымясь, прожег в снегу глубокую ямку.
Мама и Тадао вернулись на улицу и направились к автобусной остановке. Мама подошла к витрине только что открывшегося кондитерского магазина и посмотрела на часы, потом — на автобусное расписание.
К крышам домов были приставлены длинные лестницы, и мужчины лопатами скидывали снег вниз. Поскрипывая гусеницами, неспешно проехала закончившая работу снегоуборочная машина. Тадао помахал рукой ей вслед.
Из-за полицейской будки показался окутанный паром автобус. Громко лязгали цепи, обмотанные вокруг его колес. Тадао потянул маму за рукав.
Она вышла на проезжую часть и подняла руку. Автобус остановился.
— Прошу, — сказал кондуктор. На лице у него была марлевая повязка, воротник пальто поднят.
Мама и Тадао быстро влезли в автобус. Не успели они занять места, как машина тронулась, и они чугь не упали. Других пассажиров в автобусе не было.
Тадао встал коленями на сиденье и стал глядеть в окно.
— Тадао, — позвала его мама.
— Чего?
Он смотрел, как сбрасывают снег с крыш.
— Ну чего тебе?
— Бабушка-то наша умерла...
Тадао мельком взглянул на маму и снова отвернулся к окну. Он попробовал писать пальцем на обледеневшем стекле.
— Ты что, не любишь бабушку? — спросила мама. — Не любишь?
— Я дедушку люблю, он хороший, — ответил Тадао.
— А бабушка?
— Обыкновенная.
Автобус выехал за город и, подпрыгивая на ухабах, не спеша двигался по шоссе, по обе стороны которого тянулись рисовые поля.
Мама сидела вся сжавшись и только иногда поднимала голову. Кондуктор украдкой поглядывал то на нее, то на безлюдные автобусные остановки.
— Вы докуда едете, оку-сан? — спросил водитель, посмотрев на маму в зеркальце.
Мама не сразу услышала и ответила, только когда он обратился к ней еще раз.
— Ну, туда еще как-нибудь доберемся, а вот дальше — кто его знает. Приедем, посмотрим, — сказал водитель.
— А нам дальше и не надо, — ответила мама.
Подошел кондуктор, цепляясь за поручни, проколол щипчиками билеты и сунул их маме, а она ему — деньги.
Тадао все смотрел в окно.
Рисовые поля кончились, теперь вдоль шоссе тянулись яблоневые сады. На столбах изгороди лежал снег, колючая проволока местами порвалась. Кое-где на голых ветках еще висели обледеневшие яблоки.
Автобус по дороге подобрал еще одного пассажира. Это была женщина, которая знала маму. Они начали разговаривать, мама иногда всхлипывала.
Машина въехала на длинный деревянный мост и вся запрыгала, заскакала. Тадао хотел посмотреть на воду, но излучину замело снегом, и самого потока не было видно.
Автобус шел почти целый час и наконец подъехал к деревне.
Тут мама и Тадао вышли. Снегу здесь было еще больше, чем в городе. Автобус поехал обратно, потому что дорога впереди не была расчищена.
Знакомая женщина поклонилась маме, взвалила на спину большущий узел и, пройдя под пожарной вышкой — деревянным помостом с лесенкой, — зашагала по тропинке через поле. Мама и Тадао пошли к деревне, до которой автобус немного не доехал.
Снег залезал в голенища сапог. Мама то и дело останавливалась и, опираясь на плечо Тадао, вытряхивала свои гэта.
Они взобрались на невысокий холм и свернули на дорожку, идущую вдоль речки.
Воды прибыло, она бежала быстро и бурлила, но на дне можно было разглядеть все камни. С берега свисали ветки кустов и стебли высохшей травы. На их концах застыли сосульки.
Тадао на ходу обломил одну такую ветку и, поглядев на маму, сунул ее в рот. Мама на него не смотрела. Он причмокивал языком, лед таял.
Дорожка стала уже. Меж рисовых полей стояли окруженные высокими деревьями дома под тростниковыми крышами.
Мама взяла Тадао за руку и чуть ли не бегом бросилась через мостик.
— Ой, что это? — Тадао показал на натянутое перед домом черно-белое полотнище.
Мама ничего не ответила, губы у нее задрожали. Она выпустила руку Тадао и побежала к дому. Не говоря ни слова, она скинула гэта, раздвинула сёдзи и скрылась внутри. Тадао остался у входа один и уселся на приступок. Вокруг стояло много всякой обуви. Изнутри доносились голоса людей.
К багажнику стоявшего у стены велосипеда была прикреплена клетка, в ней тихонько щебетал снегирь. Тадао попытался передразнить его посвист. Вдруг из дома донесся громкий плачущий голос мамы. Снегирь замолчал.
Открылись сёдзи, и вышла тетя, мамина сестра.
— А, ты тоже пришел, — сказала тетя. Вокруг шеи у нее был обмотан толстый шарф. — Давай-ка заходи. — Тадао, опершись на ступеньку, стянул сапоги. — А где же твой папа? — спросила тетя, легко поднимая Тадао на руки.
— В школе.
— Да? Ох, какой ты стал тяжелый!
Они прошли в комнату, где находился очаг. Потолка там не было, и наверху виднелись толстые бревна крыши, черные от копоти.
— Ну, пойдем к маме? — Тетя опустила Тадао на пол.
— Угу.
Она раздвинула перегородку. Шум голосов стал слышнее. Увидев, что в комнате много людей, Тадао смутился и остановился на пороге, но тетя сзади подтолкнула его в плечо.
Комната была просторной, в ней светилось три лампы. Посередине на полу лежал футон, вокруг которого сидели мужчины и женщины.
Мама, вцепившись обеими руками в край покрывала, вся согнулась и плакала то в голос, то еле слышно. Другие женщины тоже терли глаза и носы.
Тетя протиснулась между людьми и посадила Тадао рядом с мамой.
Он по очереди оглядел лица присутствующих. Огонь не горел, и все были одеты в теплое. Мама вытащила из-за пазухи платок, высморкалась и вытерла глаза.
— Тадао, — сказала мама, — посмотри на бабушку.
Тетя сбоку протянула руку и сняла белый платок, закрывавший лицо лежащей бабушки. Тадао наклонил голову и посмотрел. Глаза бабушки были закрыты, из ноздрей торчали комочки ваты.
— Вот она, твоя бабушка, — снова сказала мама. Тадао молчал.
— Умерла. — Мамин голос задрожал. Она схватила его руку и приложила ее к бабушкиному лицу. Оно было очень холодное, и Тадао отдернул руку.
— А дедушка где? — спросил Тадао, поднимаясь.
— Тадао, — позвала мама.
— Да ладно, — сказала тетя. — Дедушка во флигеле, ступай к нему.
— Угу. — И Тадао побежал прочь из комнаты.
— Тише, тише.
Выбегая из дома, Тадао мельком взглянул на снегиря в клетке.
На улице все сверкало от снега. Тадао посмотрел немного, как падают капельки воды с сосулек, свисающих с крыши, и побежал по яблоневому саду в другой конец двора.
II
Флигель был совсем маленький, вроде сарайчика с дощатыми стенами. Сразу за ним начиналась роща. Прежде чем открыть дверь, Тадао посмотрел вокруг, не выставлена ли клетка с зайцами. Нет, ее пока не было.
Тадао вошел внутрь. Свет там не горел, и было совсем темно.
— Дедушка-а! — позвал Тадао.
— Кто там? Никак, Тадао? — донесся после некоторого молчания басистый дедушкин голос. Раздался шорох, и зажглась лампочка. — Пришел?
Дедушка потер себя по лысой, как шар, голове. Он был в меховом жилете, который всегда носил зимой.
— А где зайцы? — спросил Тадао.
— Живы-здоровы.
Тадао прошел в угол комнаты, наклонился и приподнял тряпку, прикрывавшую длинный и узкий деревянный ящик. Зайцы зашевелились и зашуршали, косясь на Тадао.
— А где черный? — спросил он.
— Прирезал.
— Зачем?
— Ушанку тебе сделал, — ответил дедушка.
— Где она?
— Потом отдам.
— А чего ты зайцев не выставил на солнце?
— Не, сегодня не стоит.
— Почему?
— Им, по-моему, больше нравится лежать в темноте и спать.
